■?: В чем была главная ошибка, главный просчет оппозиционного меньшинства, возникшего в рядах большевиков? Конечно, не в том, что они выступали за правительственное соглашение с другими социалистическими партиями. Такова была и позиция ЦК. Суть ошибки заключалась в характере того соглашения, на которое оппозиция готова была пойти. Как указывалось в написанном В. И. Лениным «Ультиматуме большинства ЦК РСДРП (б) меньшинству», такое соглашение означало не что иное, как «уклонение от власти», которую II съезд Советов вручил большевикам «именем миллионов рабочих, солдат и крестьян» ⁶⁰. Это была точная политическая оценка, ибо те уступки, на которые шла оппозиция ради соглашения, на практике вели к устранению большевиков от власти. На это партия пойти не могла. Это означало бы сдачу Октября, капитуляцию победителей перед побежденными. Нереальная, невероятная перспектива...

Д. Рязанов, выступая на заседании ВЦИК 1 ноября, должен был признать, что то обстоятельство, что «власть находится в руках только одной партии большевиков»,— во многом результат, как он сказал, «преступной деятельности эсеров (правых) и меньшевиков». «Я,—говорил Рязанов,— усматриваю в заявлениях эсеров и меньшевиков много лицемерия, говорящих об объединении и в то же время делающих все, чтобы идти против революции».

В «Письме к товарищам» Г. Зиновьева, написанном им 7 ноября, также признавалось, что «меньшевики и эсеры соглашения не хотели и лишь искали повода, чтобы сорвать его».

Когда теперь восстанавливаешь историю «викжеля-ния» по историческим источникам, ощущая страстный накал той борьбы, поражаешься прямоте, откровенности, с которой она велась. Никто в партии не страшился высказывать свое мнение, отстаивать свою позицию. Это было естественным, это было неотъемлемой частью партийной жизни. Когда кризис разрешился, бывшие оппозиционеры по-прежнему остались в партийном руководстве.

На напряженность хода переговоров и их провал, безусловно, повлияла та накаленная обстановка, в которой они проходили. Политическая борьбы каждую минуту могла быть прервана: на Петроград наступали войска Краснова—Керенского, в самом городе вспыхнул юнкерский мятеж, замыслы Ставки и генералитета были враждебными. Тень новой корниловщины черной тучей нависала над Петроградом, и новые попытки вооруженного разгрома революции могли стать вполне реальными...

Но мы забежали вперед.

29—30 октября на непосредственных подступах к Петрограду шли тяжелые бои. Организацию разгрома наступавших войск Керенского—Краснова взял на себя В. И. Ленин ⁶¹. По его рекомендации был создан единый штаб обороны города, в который вошли левый эсер подполковник М. Муравьев, назначенный командующим обороной Петрограда (с ним мы еще встретимся летом 1918 г. на Восточном фронте, но уже и на этом посту он проявлял свои диктаторские замашки), В. Антонов-Овсеенко (его помощник), один из первых офицеров, перешедших на сторону Советской власти, полковник П. Валь-ден (начальник штаба), член большевистской Военной организации К. Еремеев (комиссар). Около 20 тыс. человек вышли на рытье окопов. В короткий срок был создап оборонительный рубеж залив — Нева. Подавление юнкерского мятежа 29 октября облегчило действия штаба обороны Петрограда. К 30 октября в районе Пулково было сосредоточено около 10 тыс. революционных бойцов. У Краснова были 9 казачьих сотен, 18 орудий, бронепоезд. Общая численность «красновской рати» не превышала 1,5 тыс. человек, но она рассчитывала на подход подкреплений. В бою под Пулковом Краснов был разбит и отвел свои части в Гатчину. Делегаты от его казаков сообщили о своем желании начать мирные переговоры...

...Все теперь казалось Керенскому каким-то странным сном с быстро менявшимися, мелькавшими картинами, которые переворачивала чья-то невидимая рука. Закрыв глаза, он лежал на кушетке в одной из комнат верхнего этажа Гатчинского дворца, напряженно прислушиваясь к неясному гулу, шедшему снизу. Он знал, ему уже сказали, что там идут переговоры красновских казаков с прибывшими в Гатчину большевистскими матросами во главе с П. Дыбенко. Ему были известны и условия: его, Керенского, выдадут в Петроград в обмен на пропуск казаков на Дон с оружием и лошадьми.

Состояние было таким же, как несколько дней назад в Пскове, на квартире Барановского. Казалось, невозможно встать, пошевелить рукой. Лежать, неподвижно лежать, проваливаясь в какую-то бездну, в забытье...

Отворилась дверь. Без стука вошел генерал Краснов. Вежливо, но очень настойчиво заговорил о том, что дела плохи, что Керенскому нужно ехать в Петроград, может быть, даже прямо в Смольный, попытаться договориться. Краснов уверял, что опасности не будет: он даст охрану. Иначе — ни за что нельзя ручаться: имя Керенского вызывает сильное раздражение и озлобление у казаков; в таких условиях невозможно не соглашаться на перемирие, которое предлагают Викжель и большевики. Краснов говорил, что это будет всего лишь тактическим маневром: подойдут пехотные части с фронта и борьба может возобновиться.

В сущности, повторялась псковская «черемисовщина»: тогда Черемисов хотел «сплавить» Керенского в Ставку, теперь Краснов тоже стремился отделаться от него. Керенский слушал апатично, иногда согласно кивая головой. Краснов ушел. В комнате остался только личный секретарь Керенского Н. Виннер. Позднее в своих мемуарах Керенский стремился представить события 1 ноября 1917 г. в Гатчинском дворце чуть ли не в стиле античной трагедии: бывший «властелин» и его молодой преданный «слуга» побратались и решили не сдаваться живыми, покончив самоубийством.

Но самоубийства не произошло. Решено было бежать. Керенский-мемуарист утверждал, что его уход из дворца совершился почти внезапно («я ушел, не зная еще за минуту, что пойду»). Но очень сомнительно, чтобы это было так. Мысль о побеге у Керенского или людей из его окружения, по всей вероятности, должна была появиться сразу после устроенного им 31 октября «военного совета». Обсуждался один вопрос: воевать или соглашаться на перемирие, которое требовал Викжель. Большинство тогда высказалось за перемирие. В Петроград Викжелю отправили телеграмму: «Ваше предложение принято. Вчера выслан мой представитель Станкевич. Жду ответа». Но поражение под Пулковом изменило все. Керенский решил формально сложить свои полномочия главы правительства и Верховного главнокомандующего, о чем сообщил в Петроград «подпольному» Временному правительству — оставшимся на свободе заместителям министров. Он не мог не понимать, что теперь все побегут с его тонущего корабля. Так и случилось. Б. Савинков, прибывший в Гатчину и назначенный Керенским «командующим ее обороной» (корниловские времена были забыты), вдруг потребовал подписать ему бумагу о командировке в Ставку для организации подкреплений, получил бумагу и быстро «убыл». Впоследствии он писал, что метался по различным железнодорожным пунктам, пытался двинуть какие-то части на защиту «законной власти», по все его призывы остались тщетными. Однако находившийся в окружении Керенского комиссар 8-й армии К. Вендзягольский вспоминал о другом. Он свидетельствовал, что Савинков «по секрету» сообщил ему, что у него «созрело решение удалить Керенского». «Надо,— говорил он,— создать правительство, например, во главе с Плехановым или Чайковским...» Впрочем, в случае чего Савинков сам был готов «взять руководство новым правительством под лозунгом спасепия России». Решили даже довести этот план до сведения Краснова, но он слушал, «опустив голову», и не решился на новую авантюру...

Разговор с Красновым, по-видимому, окончательно укрепил Керенского во мнении, что бежать надо немедленно. История того, каким образом Керенскому удалось ускользнуть из Гатчинского дворца, до сих нор остается не вполне ясной (сам Керенский так и не рассказал об этом). Распространившиеся в Петрограде слухи (они попали и в газеты) о том, что он бежал, переодевшись сестрой милосердия, были только слухами. Частичный свет проливают воспоминания некоторых из тех, кто в эти дни находился в гатчинском лагере.