Именно здесь, на Юго-Западном фронте, пути Са-

винкова пересеклись с Максимилианом Филоненко, комиссаром 8-й армии, которой командовал генерал Корнилов. О Филоненко в исторической литературе известно немного. Траектория движения Филоненко по политическому небосклону бурного 1917 года прочертилась на коротком отрезке времени: июнь—сентябрь 1917 г. После Октября его имя в отличие от имени его «шефа» Савинкова в общем-то исчезает, растворяется в череде событий.

Сын известного корабельного инженера и сам инженер, честолюбивый и склонный к авантюризму, Филоненко бросился в политику, рассчитывая именно здесь «сыграть роль». Ото был человек, который на пути «к своей звезде» не брезговал никакими средствами, главным из которых была (как отмечалось в одной из его характеристик) «приспособляемость» к тем, у кого в настоящее время «сила и власть». «Калибр» Филоненко был несравним с «калибром» Савинкова. Завороженный «магнетизмом» Бориса Викторовича, его самоуверенной и мрачной решимостью, Филоненко с полной готовностью пошел за ним, сделал на него ставку. Доверенным лицам он говорил, что Савинков — сильный человек с большим государственным умом, а Керенский уже выдохся. Копируя Савинкова, Филоненко как комиссар 8-й армии, довольно бесцеремонно вмешивался в оперативные вопросы, подавая разного рода «советы» относительно действий не только «своей» армии, но и других армий Юго-Западного фронта. Дело дошло до того, что главнокомандующий фронтом Гутор потребовал от Керенского либо удалить Филоненко, либо освободить его от командования фронтом.

Возможно, именно он, «комиссарм-8», обратил внимание Савинкова на своего командующего, Корнилова, как на генерала, способного установить твердый порядок в обстановке хаоса и развала, вызванного Тарпопольским прорывом немцев. Не исключено, что не без влияния Савинкова и Филоненко командующий Юго-Западным фронтом генерал Гутор был смещен, а вместо него назначен Корнилов. Савинков рекомендовал его военному министру Керенскому как человека, «который сможет взять на себя всю тяжесть проведения решительных мер». Надо сказать, что Брусилов, согласившись на замену Гутора Корниловым, требовал «убрать» и Филоненко, но последнего ему сделать не удалось.

Однако политическая стремительность, с которой начал действовать новый командующий фронтом, по-видимому, не могла не встревожить самих его правительственных покровителей — Савинкова и Филоненко. Их явную тревогу вызвала телеграмма, с которой Корнилов, едва заняв новых! пост, обратился к правительству. Требуя незамедлительного введения смертной казни на фронте, он угрожал, что в противном случае «вся ответственность падет на тех, кто словами думает править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушие XI себялюбие». Это был явный намек на правительство, вероятнее всего — на самого Керенского. Никаких сомнений в том, кто писал этот напыщенный текст, у Савинкова и Филоненко, наверное, не существовало. Стиль корниловского «ординарца» В. Завойко, прибывшего в штаб Корнилова после того, как они в начале мая расстались в Петрограде, выдавал автора, можно сказать, с головохн

У Савинкова это вызывало определенную тревогу. Как он, так и Филоненко, очевидно, не склонны были считать Завойко лишь простым литературным оформителем речей и воззваний главкома. Они подозревали, что его влияние весьма ощутимо и простирается гораздо дальше чисто литературных дел. Корнилов, по их мнению, был человеком сугубо военным, неспособным к самостоятельной политической роли. Завойко же, пользуясь «простодушием» генерала и руководствуясь какими-то «другим1! соображениями», мог попытаться превратить этого сугубого «солдафона» в «политическую фигуру». Это настораживало Савишчова и Филоненко. Они двигали Корнилова исключительно по собственным расчетам; политической пружиной всех дехйствий Корнилова должны были стать именно они, и никто другой, а линия этих действий должна была развиваться не в обход Временного правительства, но в его фарватере, вернее — в фарватере Керенского. Короче говоря, по замыслу Савинкова и Филоненко Корнилову, скорее всехю, отводилась роль той силы, 1шторая должна содействовать Керенскому в стабилизации режима установлением на фронте и в тылу «твердого порядка». Авантюрист Завойко, казалось, мог стать не только препятствием на пути претворения этого «чертежа» в жизнь, но и «мотором» какого-то иного политического замысла, развивавшегося вне бдительного комиссарского ока.

Буквально на другой день после назначения Корнилова главиюмом Юго-Западного фронта Савинков и Фи-лоненко прибыли в его штаб в Каменец-Подольске. Нервы были взвинчены до предела. Савинков даже опасался ареста. Его помощник эсер В. Гобечиа с кавказской горячностью говорил, что, как «старый революционер», не может вынести диктаторских замашек Корнилова, пойдет к нему и, пожертвовав собой, убьет. Немало волнений было и на другой стороне. Опасаясь «насилия» со стороны комиссаров, Завойко увез куда-то свою семью» В напряжении находился и сам Корнилов. Все, однако, обошлось. Конфликта не произошло: обе стороны понимали, что нужны друг другу. Савинков позднее уверял, будто бы он решительно заявил Корнилову, что «расстреляет его» в случае попытки установить свою диктатуру. В ответ Корнилов заверил, что к диктатуре он не стремится. Своеобразной гарантией этого стало соглашение об устранении Завойко из штаба Юго-Западного фронта. «Ординарец» вынужден был уехать из Каменец-Подольска, впрочем только на время. Скоро он опять по-» явится в ближайшем корниловском окружении...

$ $ $

Нетрудно понять, почему Корнилов «отверг» Завойко ц заключил блок с тандемом Савинков-Филоненко. Все-таки они представляли официальную, правительственную власть и союз с ними был стратегически и тактически выгоден Корнилову, если у него имелись свои планы, Савинков и Филоненко, действуя от имени правительства, Керенского, рассчитывали использовать Корнилова в своих политических интересах, а он, Корнилов, со своей стороны надеялся получить их поддержку в осуществлении собственных намерений, зародившихся еще в Петрограде, в сотрудничестве с Гучковым, в беседах с Завойко.

Укоренилось мнение о полной некомпетентности Корнилова как политика и дипломата. Так, по всем данным, считали Савинков и Филоненко, так позднее писали Керенский, Милюков и др. В расхожем представлении Корнилов — туповатый солдафон. Это далеко не так. Он был весьма образованным офицером. Имел печатные труды, владел несколькими восточными языками, да и история его быстрого, прямо-таки стремительного продвижения по служебной лестнице летом 1917 г. показывает, что этот, склонный к «зарывчатости» генерал, когда требовали его интересы, умел сочетать напористость с готовностью на компромисс и даже с податливостью.

В самом деле, удаление Завойко по требованию Савинкова пе прекратило той «телеграммной войны», которую Корнилов еще в начале июля повел против правительства. Какой же смысл был в этой войне, если то, что Корнилов столь настоятельно и даже грозно требовал от правительства, оно само в общем-то намерено было провести в жизнь? Суть корпиловских «ультиматумов» сводилась пока к требованию введения смертной казни и учреждения полевых судов на театре военных действий, па что Корнилову (как и Верховному главнокомандующему Брусилову, настаивавшему на том же) было твердо заявлено, что в принципе этот вопрос решен. В чем же дело? Почему в своей «телеграммной войне» Корнилов упорно не менял образа «сильного человека», вынуждавшего «мягкотелое», колеблющееся правительство на решительные меры во имя спасения армии, а значит, и отечества? Можно думать, что, поощряемая сперва Завойко, а затем и самим Савинковым, эта «кампания», проникая в прессу, с одной стороны, создавала Корнилову рекламу, поднимала его авторитет в правых кругах, а с другой — должна была подтолкнуть и Керенского на форсирование долгожданной программы «наведения порядка».

Вместе с тем напористое, можно даже сказать вызывающее, поведение Корнилова, «телеграммная бомбардировка» правительства сочетались с довольно отчетливым стремлением занять позицию, наиболее соответствовавшую линии Керенского—Савинкова. Особенно полно это проявилось в ключевом вопросе об отношении командования к войсковым комитетам. Фактически почти все высшие генералы держались той точки зрения, что именно существование этих комитетов, поддерживаемых правительством, составляло главную причину «разложения армии», с особой силой проявившегося в ходе июньско-июльских боев.