– Не пустячная и в наши дни, скажу я тебе, – проговорил Джим, оживившись. – Анонимная, говоришь? Насколько необычно получить такую сумму анонимно?

– Ты что, шутишь? Даже сегодня мы иной раз получаем анонимно только двадцать пять или пятьдесят, редко сто долларов. А обычно все жертвователи хотят получить расписку для предъявления в налоговую инспекцию. Пятизначная цифра анонимного пожертвования, не учтенная при льготах на налоги, это просто неслыханно!

– Деньги во искупление вины, – сказал Джим.

Билл кивнул.

– Тяжкой вины.

Билл взглянул на Кэрол. Она не сводила с него глаз. Почему она так на него смотрит? Он почувствовал какую–то неловкость.

В этот момент у двери из холла появился почтальон. Он протянул конверт.

– Вас не затруднит расписаться здесь, святой отец? Письмо заказное.

Билл взял конверт, положил его на стол и стал расписываться на квитанции. Когда он обернулся, то увидел, что вплотную к нему стоит Джим и держит конверт в руке.

– Посмотри на обратный адрес! Флетчер, Корнуолл и Бутби! Та же адвокатская фирма, что связалась со мной! – Он пододвинул конверт к Биллу. – Вскрой его!

Билла заразило нетерпение Джима, он разорвал конверт. Пробежав глазами поразивший его текст письма, он протянул его Джиму.

– Они просят, чтобы приют прислал кого–нибудь на оглашение завещания Хэнли.

Джим взглянул на письмо и усмехнулся.

– Такое же, как получил я. Я знал! Все сходится! Давайте отпразднуем. Я угощаю ужином! Что скажешь, Билл?

Билл взял у него письмо и покачал головой.

– Извини, я не могу сейчас уйти. Может быть, в другой раз.

Отчасти это была правда. Отца Энтони сейчас нет на месте, и он, Билл, не может оставить мальчиков без присмотра. Конечно, если хорошенько постараться, он нашел бы кого–нибудь себе на замену, но почему–то был рад предлогу отказаться. Билл чувствовал, что его преследует настойчивый взгляд Кэрол.

Вот и сейчас, глядя ему в глаза, она проговорила:

– Все равно приглашение остается в силе. Ужин за нами.

– Конечно, я буду очень рад.

Прощание было долгим. Рукопожатия и взаимные заверения в непременной встрече в ближайшее время. Билл с облегчением вздохнул, когда наконец закрыл за ними дверь, надеясь, что смятение чувств в его душе скоро уляжется.

Но этого не случилось.

6

Кэрол ждала, пока Джим заведет машину, но он неподвижно сидел за рулем, уставившись в пространство.

Она дрожала от холода.

– Если мы никуда не едем, Джим, может быть, включишь зажигание, чтобы заработала печка?

Он покачал головой и улыбнулся.

– Прости, я просто задумался.

Он повернул ключ зажигания, и десятилетний «нэш–рэмблер» ожил и затрясся. Джим повернул к проспекту Куинс.

– О чем же ты думал?

– О том, что головоломка начинает складываться. Уже скоро я узнаю, кто я такой.

Кэрол нагнулась и поцеловала его в щеку.

– Кто ты такой, знаю я. Почему ты меня не спросишь?

– Ладно. Кто же я такой?

– Человек, которого я люблю. Отличный парень, талантливый писатель и самый лучший любовник на всем Восточном побережье. – И она действительно так считала.

Он тоже поцеловал ее.

– Спасибо. Но только на Восточном? А как насчет Западного?

– Я там никогда не была.

– Ах так?! – Он остановился у светофора. – Где же будем есть?

– Мы действительно можем себе это позволить?

– Конечно. Я сегодня получил гонорар за серию «Бог умер». Мы в «сытом городе», как любит говорить наш президент.

– Наконец–то они собрались тебе заплатить!

Именно поэтому он предложил ей поужинать в ресторане. Джим придерживался вполне современных взглядов, но, как только речь заходила о трате на развлечения из жалованья Кэрол, оказывался в трясине предрассудков пятидесятых годов.

– Можем поехать туда, – он показал рукой в восточном направлении, в сторону дома, – и поесть даров моря у «Мемисона». Или еще куда–нибудь в городе. – Теперь он махнул рукой в сторону заходящего солнца.

Кэрол не была голодна, она вообще последнее время страдала отсутствием аппетита. Ее не прельщало ни одно блюдо, но она знала, что Джим любит макароны.

– Давай поедем в «Маленькую Италию». Сегодня я чувствую себя итальянкой.

– Странно… Ты совсем не похожа на итальянку.

– Ладно тебе. Поезжай, – сказала она.

Когда они подъехали к изящному мосту Куинсборо, у Кэрол внезапно возникла идея.

– Знаешь, еще немного рано ужинать. Ну, а раз мы уже все равно направляемся в город, давай заедем к тете Грейс.

– Куда угодно, только не к ней, – простонал Джим. – Я готов поехать с тобой даже в модный магазин.

– Перестань, она такая милая, а для меня особенно много значит.

Кэрол любила свою тетку. Старая дева была ей вместо матери в студенческие годы, была ее семьей, «домом», где она могла проводить праздники и летние каникулы. Кэрол всегда хорошо ладила с ней. Однако о Джиме этого не скажешь.

– Да, но от ее обители меня бросает в дрожь.

– Тебя ни от чего не бросает в дрожь, а потом, мне совестно иметь столько свободного времени, находясь в городе, и не заехать на минутку к ней.

– Ладно, – сказал он, когда они переехали Ист–Ривер и спустились по пандусу в Манхэттен. – Едем в Грэмэрси–парк. Но обещай мне, что, как только она попытается начать спасать мою душу, мы уедем.

– Обещаю.

ИНТЕРЛЮДИЯ В ЗАПАДНОЙ ЧАСТИ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПАРКА – I

Сначала мистер Вейер не совсем понял, что это такое.

Это произошло, когда он полусидя–полулежа почти дремал на софе в гостиной перед новеньким цветным телевизором. На девятнадцатидюймовом экране маршировали американские войска – шла специальная передача новостей о новогоднем наступлении во Вьетнаме. Вейер вдруг почувствовал нечто в ромбовидном мозгу: покалывание, зуд. Он не знал, как назвать это ощущение, но было в нем что–то зловещее.

Предостережение?

Чем сильнее оно становилось, тем казалось все более знакомым. Как что–то из прошлого, нечто, известное ему прежде, но не встречавшееся уже много лет.

Чье–то присутствие?

Внезапно его охватила тревога; он стряхнул с себя дремоту и сел.

Нет, этого не может быть!

Он поднялся с софы, подошел к окну и стал глядеть вниз на голые деревья Центрального парка. Парк купался в оранжевом сиянии заходящего солнца. Темной оставалась только часть перед зданиями, высившимися вдоль западной его части. Дом, в котором жил Вейер, отбрасывал широкую полосу тени в оранжевое зарево.

Зловещее чувство росло, становилось сильнее, определеннее. Оно исходило с востока, с противоположной стороны города.

Этого не может быть!

Он увидел свое расплывчатое отражение в оконном стекле: крупный мужчина с седыми волосами и морщинистым лицом. Он выглядел на шестьдесят, но в тот момент ощущал себя много старше.

Больше не оставалось сомнений в том, что это за чувство. Но как это может быть? Это невозможно.

– Что случилось, милый? – спросила жена по–английски, с сильным акцентом, когда вернулась из кухни.

Это он! Он жив! Он здесь!

1

Грейс Невинс вытирала пыль с самой большой из своих скульптур Младенца и одновременно жевала хрустящую ржаную галету. Двенадцатидюймовая фарфоровая статуэтка изображала скорее не младенца, а юношу в золотой короне с земным шаром в руках, на верхушке которого красовался крест. Таких скульптур у нее было четыре. Они стояли в гостиной по углам в направлении четырех сторон света и все еще были облачены в рождественские одеяния. Однако скоро предстоит переодеть их. Близится Великий пост; в следующую среду – его первый день. Пост предписывал темные пурпурные облачения.

Грейс перешла к распятиям. Всего их у нее насчитывалось двадцать два, и на тех, что были богато украшены резьбой, собиралось особенно много пыли. Затем Грейс занялась восемью скульптурами Божьей Матери, начиная с небольшой, всего в шесть дюймов, которую она привезла из Национального собора в Вашингтоне, и кончая мраморной красавицей высотой в три фута, стоявшей в собственном миниатюрном гроте в углу против двери. В гостиной также висело шесть картин с изображением сердца Иисуса. Освященные пальмовые ветви, почти год обрамлявшие их рамы, потемнели от времени и стали ломкими. Ну что ж, не беда, в любом случае они отжили свой срок. В начале апреля, когда наступит Вербное воскресенье, она украсит картины свежими ветвями.