Грязные, заляпанные сапоги… Почему они так тревожат его?

Ворманн продолжал смотреть на полотно и не двигался.

Кэмпффер сидел на койке, закинув нога на ногу, с автоматом на коленях, тщетно пытаясь унять охватившую его дрожь. Майор никогда не думал, что постоянное чувство страха может так изматывать.

Он должен выбраться отсюда!

Завтра нужно взорвать к чертовой матери этот замок. Заложить фугасы и сровнять его с землей. Тогда он сможет провести воскресную ночь в Плоешти на настоящей кровати и не дергаться при малейшем шорохе и дуновении ветерка. Не трястись, обливаясь холодным потом при мысли, кто там крадется у него за дверью.

Нет, завтра, пожалуй, рано. Это может плохо отразиться на послужном списке. Его ждут в Плоешти не раньше понедельника, надеясь, что все имеющееся в его распоряжении время он использует для разрешения местной проблемы. Взорвать замок — самая крайняя мера, когда ничего другого не останется. Перевал по приказу Ставки охранялся, и замок был наблюдательным пунктом. И пойти на то, чтобы разрушить его, можно было лишь в крайнем случае.

За дверью раздались шаги часовых. Охрана в коридоре была усилена. Он лично распорядился. Не то чтобы майор рассчитывал, что шквальный огонь «шмайссеров» остановит убийцу. Нет. Он просто надеялся, что таинственное существо сначала займется часовыми, дав ему возможность прожить еще ночь. И часовым лучше быть настороже, независимо от усталости! Сегодня Кэмпффер заставил своих подчиненных потрудиться над разборкой стен, особенно вблизи его комнаты. Они разломали все стены на расстоянии пятидесяти футов от того места, где он сейчас сидел, и ничего не нашли. Ни тайных ходов в его комнату, ни скрытых убежищ. Ничего!

Кэмпффера еще сильней затрясло.

Как и прежде, темнота и холод проникли в комнату одновременно, но Куза чувствовал себя слишком больным и слабым, чтобы развернуть коляску и встретить Моласара. У него кончился кодеин, и боль в суставах стала просто невыносимой.

— Как вам удается проникать сюда и выходить, минуя двери? — спросил профессор, просто чтобы не молчать.

Он сидел лицом к тайному ходу, предположив, что Моласар появится именно оттуда. Но тот каким–то таинственным образом возник у него за спиной.

— У меня свои способы передвижения, не требующие ни дверей, ни ходов. Способы, недоступные твоему пониманию.

— Как и многое другое, — добавил Куза, не сумев скрыть отчаяние.

Прошедший день был просто ужасным. Кроме непрекращающейся боли профессора угнетало сознание того, что мелькнувший утром проблеск надежды на возможную отсрочку в решении судьбы его народа оказался химерой, пустой мечтой. Он собирался договориться с Моласаром, заключить с ним сделку. Но для чего? Чтобы убить майора? Магда права, смерть Кэмпффера лишь ненадолго отсрочит неотвратимое, а возможно, гибель эсэсовца лишь ухудшит положение. Несомненно, насильственная смерть офицера СС, присланного на строительство лагеря смерти, повлечет за собой карательные санкции против еврейского населения Румынии. А в Плоешти направят другого офицера. Может, через неделю, может, через месяц. Не все ли равно? У немцев много времени. Они выигрывают все сражения, покоряя одну страну за другой. И кажется, их невозможно остановить. А захватив все страны, они, к своему удовольствию, смогут воплощать в жизнь бредовые идеи своего бесноватого фюрера о чистоте расы.

Короче говоря, вряд ли старый калека — профессор истории в силах что–либо изменить.

Но больше всего мучила мысль о том, что Моласар боится креста… боится креста.

Моласар между тем бесшумно переместился и остановился перед профессором, молча разглядывая его. «Странно, — думал старик. — Я настолько поглощен собственными мыслями и жалостью к самому себе, что не реагирую на Моласара либо начинаю к нему привыкать». Сегодня он почему–то не ощутил того ужаса, который охватывал его всякий раз при появлении монстра. Наверное, ему уже все равно.

— Мне кажется, ты можешь умереть, — без всякого предисловия заявил Моласар.

Резкость заявления вывела Кузу из состояния прострации.

— От вашей руки?

— Нет. От своей собственной.

Неужели он способен читать мысли? Куза как раз всю вторую половину дня подумывал о самоубийстве. Ведь самоубийство решило бы разом кучу проблем. Магда почувствовала бы себя свободной и, избавившись от него, могла бы скрыться где–нибудь в горах и убежать от Кэмпффера, Железной гвардии и всех остальных негодяев. Но он не знал, как это осуществить. Да и решимости не хватало.

Куза отвел глаза.

— Возможно. Но даже если я не умру от своей руки, то скоро погибну в лагере смерти майора Кэмпффера.

— Лагере смерти? — Моласар придвинулся ближе к свету, недоуменно подняв бровь. — Это место, где люди собираются, чтобы вместе умереть?

— Нет. Место, куда людей насильно отвозят и умерщвляют. Майор собирается построить такой лагерь чуть южнее перевала.

— Убивать валахов?! — Моласар обнажил в приступе ярости непомерно длинные зубы. — Немец пришел сюда, чтобы убивать мой народ?

— Да не ваш народ, — сказал Куза подавленно. Чем больше он размышлял об этом, тем хуже ему становилось. — Речь идет о евреях. Так что вас это не касается.

— Я сам решаю, что меня касается, а что — нет! Но почему евреи? В Валахии нет евреев — во всяком случае, не так много, чтобы создавать проблему.

— Да, в те времена, когда вы строили замок, их почти не было. Но в следующем столетии мы перебрались сюда из Испании и других стран Западной Европы. Большинство осело в Турции, но многие обосновались в Польше, Венгрии и Валахии.

— Мы? — озадаченно переспросил Моласар. — Так ты еврей?

Куза кивнул, почти уверенный, что древний боярин разразится антисемитской речью.

Но вместо этого Моласар спокойно произнес:

— Ты тоже валах.

— Валахия объединилась с Молдавией, и страна теперь называется Румынией.

— Названия меняются. Но ты родился здесь? И те, другие евреи, которые должны попасть в лагерь смерти, тоже?

— Да, но…

— Значит, они валахи!

Куза понял, что терпение Моласара на исходе, но все же продолжил:

— Но их предки — эмигранты.

— Какая разница! Мой дед был выходцем из Венгрии. Так что же, я перестал из–за этого быть валахом?

— Нет. Ну конечно же нет.

Разговор не имел смысла, надо было заканчивать.

— То же самое и с евреями, о которых ты толкуешь. Они — валахи и мои соотечественники! — Моласар выпрямился во весь свой гигантский рост и гордо расправил плечи. — Ни один немец не смеет приходить в мою страну и убивать моих соотечественников!

«Типичная реакция! — думал Куза. — Готов поспорить, что ему и в голову не приходило осуждать уничтожение местных крестьян валашскими боярами. И конечно, он не протестовал, когда Влад сажал своих подданных на кол. Но что дозволено валашской знати, не дозволено чужеземцу!»

Моласар снова отошел в тень.

— Расскажи мне об этих лагерях смерти.

— Лучше не надо. Это слишком…

— Рассказывай!

Куза подчинился.

— Я расскажу, что знаю. Первый лагерь был создан в Бухенвальде лет восемь назад. Есть еще Флоссенбург, Равенсбрюк, Нацвайлер, Освенцим и еще много других, о которых я не слышал. Теперь такой лагерь строят в Румынии — или Валахии, как вы ее называете, — а через год–другой, возможно, построят еще. Эти лагеря служат одной–единственной цели: туда свозят людей определенного сорта — миллионы людей — мучают, унижают, изнуряют каторжным трудом и в конечном итоге уничтожают.

— Миллионы? — не то удивился, не то возмутился Моласар, видимо с трудом веря сказанному. Он почти полностью растворился в тени, лихорадочно передвигаясь от стены к стене.

— Миллионы, — твердо повторил профессор.

— Я убью этого немецкого майора.

— Не поможет. Таких, как он, тысячи, и они будут приезжать сюда один за другим. Вы убьете нескольких, возможно, многих, но в конце концов они найдут способ убить вас.

— Кто их посылает?

— Гитлер, их вождь, и он…