— А теперь говори, что тебе удалось выудить в этих книгах, отчего прошлую ночь все остались в живых?

— Не понимаю вас…

— Нынче ночью никто не погиб, — пояснил Ворманн.

Ему хотелось увидеть реакцию старика, но на его высохшем, почти мумифицированном лице невозможно было что–либо прочесть. Хотя Ворманну показалось, что веки профессора слегка дрогнули, будто от удивления.

— Магда! — крикнул старик. — Иди сюда!

Дверь в заднюю комнату распахнулась, и девушка вышла. Она уже успела переодеться и как будто пришла в себя после приключения в подвале, но Ворманн заметил, что руки у нее все еще дрожат.

— Да, папа?

— Этой ночью никто не умер! — воскликнул профессор. — Должно быть, сработало одно из заклинаний!

— Значит, все живы? — В глазах девушки мелькнула растерянность, но было в них и что–то другое — мимолетное выражение ужаса при воспоминании о прошлой ночи. Но тут она встретилась взглядом с отцом, заметила его легкий кивок и, видимо, поняла, что он имел в виду. — Чудесно! Интересно, какое именно заклинание сработало?

— Заклинание? — Еще в прошлый понедельник Ворманн лишь посмеялся бы над подобной чепухой.

Все это смахивало на чародейство и черную магию. Но теперь капитан был готов поверить во что угодно, лишь бы и на следующее утро все остались живы. Во что угодно…

— Дай мне посмотреть это заклинание, — потребовал Кэмпффер с загоревшимися глазами.

— Пожалуйста. — Куза протянул ему увесистый том. — Это «О таинственных червях» Людвига Принна. На латинском. — Профессор глянул на эсэсовца. — Вы знаете латынь, майор?

В ответ Кэмпффер лишь скрипнул зубами.

— Стыдно, — сказал старик. — Ну что ж, тогда я вам переведу…

— А ведь ты мне врешь, жид, верно? — Голос Кэмпффера звучал подозрительно мягко.

Но Кузу было не так уж легко напугать, и Ворманн восхитился его мужеством.

— Ответ лежит здесь! — воскликнул профессор, указывая на книги. — Прошлой ночью вы могли убедиться в этом. Я пока не знаю, что за существо обитает в замке, но через некоторое время выясню это, конечно, если мне дадут спокойно работать и не будут мешать. А теперь всего хорошего, господа!

Он поправил очки и решительно придвинул к себе очередной том. Ворманн ухмыльнулся про себя, глядя, как Кэмпффер бесится от бессилия, и, прежде чем тот успел ляпнуть очередную глупость, быстро заговорил:

— Полагаю, сейчас самое лучшее оставить профессора в покое и предоставить ему возможность заняться тем, ради чего он, собственно, сюда и приехал. Не так ли, майор?

Кэмпффер в ярости заложил руки за спину и молча вышел. Ворманн внимательно посмотрел на профессора, затем на его дочь. Они явно что–то скрывают, эти двое. Что–то, касающееся самого замка либо этой смертоносной твари, бродящей ночами по коридорам. Точно Ворманн определить не мог. Да и на данный момент это не имело значения. До тех пор пока его люди живы, пусть тешатся на здоровье своим секретом. Он не очень–то интересовал Ворманна. Но если убийства возобновятся, он потребует полного отчета.

Профессор Куза отложил книгу, как только за капитаном закрылась дверь, и начал растирать пальцы один за другим.

По утрам ему было особенно плохо. Но больше всего болели руки. Каждая косточка, каждый сустав хрустели и ныли, протестуя при малейшем движении. И не только руки, но все суставы вообще. Подъем с кровати и посадка в инвалидное кресло каждый раз стоили ему нестерпимой боли в пояснице, коленях, локтях, плечах и запястьях. И только к полудню, после приема двух доз аспирина и при наличии кодеина, боль становилась более–менее терпимой. Иногда старику казалось, что в теле его не осталось плоти и крови и теперь оно словно механическая игрушка, забытая под дождем и безнадежно заржавевшая.

Вечно пересохший рот также доставлял массу неприятностей. Врачи сказали, что «для больных склеродермой характерно значительное сокращение секреции слюнных желез». Они говорили об этом спокойным деловым тоном, но жить с языком, больше похожим на кусок гипса, совсем невесело. И профессор вынужден был часто пить воду, иначе голос его скрипел, как песок под ногами.

Но каждый глоток тоже был сущей мукой. Вода с трудом проходила в глотку. А о пище и говорить не приходится. Приходилось пережевывать каждый кусок до боли в челюстях, чтобы он благополучно добрался до желудка, не застряв по дороге.

Не жизнь, а каторга. Кузе зачастую приходила мысль покончить со всем этим, но таких попыток он ни разу не предпринял. То ли потому, что не хватало мужества, то ли, наоборот, хватало мужества жить на предложенных условиях. Он и сам толком не мог понять.

— С тобой все в порядке, папа?

Профессор посмотрел на дочь. Она стояла возле камина, скрестив руки и вся дрожа. Но не от холода. Он понимал, что ночной визит для нее не прошел бесследно и она практически не спала. Впрочем, он тоже. А потом еще этот эсэсовец, который напал на нее в нескольких шагах от их комнаты.

Дикари! Чего бы он не отдал, чтобы увидеть их всех мертвыми — не только этих, в замке, но каждого вонючего нациста, покинувшего пределы своей страны! Да и в самой Германии тоже! Так хотелось найти способ уничтожить их всех до того, как они уничтожат его. Но что он мог? Старый ученый–калека, с виду глубокий старик, не способный даже защитить собственную дочь, что мог он сделать?

Ничего. Ему хотелось кричать, ломать, рушить стены подобно Самсону. А еще ему хотелось плакать. В последнее время он часто плакал, несмотря на то что не было слез. Мужчине не к лицу плакать. Но какой он теперь мужчина!

— Со мной все в порядке, Магда. Не хуже и не лучше — как обычно. А вот за тебя я волнуюсь. Тебе здесь не место. Любой женщине здесь не место.

Она вздохнула:

— Знаю. Но мы не можем отсюда уйти без их разрешения.

— Ты всегда была преданной дочкой, — проникновенным тоном сказал профессор.

Магда действительно была любящей и преданной дочерью. Сильный характер не мешал ей повиноваться воле отца. Он не знал, чем заслужил такую прекрасную дочь.

— Я имел в виду не нас, а только тебя. Я хочу, чтобы с наступлением темноты ты покинула замок.

— Я плохой скалолаз, папа, — слабо улыбнулась Магда. — И мне как–то не хочется соблазнять часового у ворот. К тому же я не знаю, как это делается.

— Выход отсюда прямо у нас под ногами. Помнишь?

Магда широко раскрыла глаза:

— Ой, совсем забыла об этом!

— Как ты могла? Ведь это твоя находка.

Это случилось во время их последнего приезда в замок. Профессор тогда еще мог передвигаться, правда, не без помощи костылей. Но спускаться вниз он уже был не в состоянии и послал Магду в ров поискать какие–нибудь надписи на камнях кладки или еще что–то, что могло бы навести на след строителей замка. Никаких надписей она не нашла, зато обнаружила большой плоский камень у подножия башни, который начал медленно поворачиваться, когда она на него оперлась. Он ничем не выделялся среди других, но изнутри был на петлях. И при свете солнца девушке удалось разглядеть ступеньки, уходящие вверх.

Несмотря на протесты отца, Магда сумела настоять на своем и исследовать нижнюю часть башни в надежде найти какие–нибудь старые записи. Однако она обнаружила лишь множество крутых ступенек, заканчивающихся тупиком. Но так казалось только на первый взгляд. На самом деле неглубокая ниша в конце тупика находилась как раз в той стене, которая разделяла комнаты, отведенные для них немцами. И в этой стене Магда нашла такой же камень, как внизу, похожий на все остальные, но поворачивающийся внутрь и открывающий ход из большой комнаты. Таким образом, из нижней части башни можно было тайком покинуть замок или проникнуть в него.

Тогда Куза не обратил особого внимания на эту лестницу — в любом замке есть потайные ходы. Но теперь это был путь к свободе для Магды.

— Ты уйдешь через этот ход, как только стемнеет. Из ущелья направишься на восток. Доберешься до Дуная, по нему — до Черного моря, а оттуда — в Турцию или…