— О, вот ты какой! — только и сказал Ханс Берг. Повернулся к нему спиной и ушел.

Индрегор на минуту умолк и взглянул на меня. Я увидел, что он покраснел. Через двадцать лет — он покраснел.

— Мне было неприятно, — сказал он. — Но возмущение мое не прошло. От презрения, с каким он ответил, во мне все клокотало. Ведь в конце концов я ему же хотел добра. Я решил на этом не останавливаться.

Он снова вскочил, прошелся по комнате. Вернулся, снова сел.

— Ну так вот… — сказал он.

После математики — урок был трудный — он попросил девочку на минутку задержаться. С легкой, кокетливой улыбкой она подчинилась. Другие, выходя из класса, тоже улыбались. Ему было это крайне неприятно — и возмущение его сделалось еще больше.

Он опять приступил прямо к делу — сказал, что он их видел, корил за легкомыслие, сказал, что разговаривал с Хансом Бергом.

Она сразу же разразилась слезами. Всхлипывая, рыдая, она сказала, что все время чувствовала, что это нехорошо. Но господин Берг был так мил, и она думала, что тут нет ничего страшного. Она думала, что… И между ними ничего не было, совершенно ничего. И…

Он сказал, что желал только предупредить ее. Если это всплывет, могут получиться неприятности. Разумеется, в первую очередь для господина Берга, а не для нее, однако же… Он полагал, что она вряд ли отдает себе полный отчет о возможных последствиях. Потому-то он и…

Она едва слышно поблагодарила, утерла слезы и выскользнула из класса.

Через несколько минут он увидел, что она вышла из школы. Головная боль…

Ему было неприятно. Очень неприятно. Улыбки, которые он поймал тогда на лицах учеников, мучили ого. Выражение лица Ханса Берга, перед тем как тот повернулся к нему спиной, неотступно его преследовало.

Если б он мог предвидеть, что будет дальше, ему было б еще неприятнее.

Вышел настоящий скандал. Тихий скандал, как это называется. И все именно из-за его предупреждений.

Прошло три-четыре дня, и его вызвали к ректору. Ректор начал ему выговаривать и незаметно перешел к похвалам. Выговаривал он ему за то, что он сразу сам не пошел к ректору. В подобных случаях молодому учителю не следует действовать на свой страх и риск и прочее и прочее. Он, как ректор школы, всегда должен быть в курсе всех дел и тому подобное. С другой стороны, он отлично понимает, что молодому учителю не хотелось бросать тень на друга и коллегу. О, он готов признать, что и сам в аналогичном положении и возрасте вел бы себя в точности так же…

Это был сомнительный комплимент. Все учителя сходились на том, что ректор являл пренеприятнейшую смесь сухаря и сноба.

А всплыло все наружу из-за самой девочки. Мать заметила, что та сама не своя, ходит с красными глазами, и приступилась к ней со всею женской хитростью. Очень скоро дочь ей все рассказала. Выяснилось, что она, к сожалению, гораздо сильнее влюблена в Ханса Берга, чем сама думала. Ну вот. Мать пошла к отцу, отец — к ректору.

Ханса Берга тут же отстранили от преподавания. Все это держалось в строжайшем секрете, так как экзамены были на носу. Однако ректор поставил условие, что господин Берг должен отказаться от всяких попыток найти себе место в пределах Осло. Если он не сделает об этом формального заявления, ректору придется уведомить все школы города о его поведении. Хансу Бергу оставалось только покориться.

Нравственность мелких городов ректора, по-видимому, тревожила меньше.

Девочка же сдала экзамены значительно хуже, чем ожидала она сама и все в школе. Вскоре ее отправили за границу в сопровождении тетки. Подобные истории в известных кругах Осло принимали тогда близко к сердцу.

Индрегор все время смотрел в сторону. Теперь он взглянул мне прямо в глаза — смущенно, но с каким-то унылым вызовом.

— Вы должны мне верить — или уж как там хотите! — крикнул он. — Но честное слово, во все то время мне ни разу не пришло в голову, что сам я отчаянно в нес влюблен. Вы скажете: странно, невероятно. Я могу только ответить: да, невероятно, до какой степени человек может обманывать самого себя.

Я спросил:

— И когда же вы это обнаружили? Он ответил, не раздумывая:

— Через два года. Когда я прочел в газете извещение о ее браке.

Следующий вопрос вырвался у меня против воли. Это было чистое любопытство:

— Вы женаты?

И в ту же секунду мне сделалось неловко.

— Нет, — сказал он и медленно залился краской. И после мучительной паузы прибавил: — Разумеется, это не из-за того маленького происшествия двадцатилетней давности.

Я кивнул: ну конечно… Снова пауза, и нарушил ее я.

— Так вы, значит, занялись страхованием. А разве… по-моему, я как-то слышал, что вам прочили ученую карьеру?

Я проболтался, я выдал, что знаю его. Но он этого не заметил. Он только сказал:

— Да… Я подумывал об этом. Но меня пригласили в страховое агентство — жалованье хорошее, перспектива быстрого повышения, вот я и решил…

Он умолк.

Снова пауза. Я сказал:

— Но я все же не понимаю…

Возможно, я понимал даже больше, чем ему следовало знать. Я помнил ту весну, лето и осень 1921 года. Кое-что, касавшееся Ханса Берга, в чем я тогда не мог разобраться, сделалось ясно и встало на свои места.

— Подождите, — сказал он. И продолжал: — Я не видел Ханса Берга больше двадцати лет. Той же осенью он женился, вы, конечно, знаете… Я… у меня была возможность с ним увидеться. Но я… я не захотел. Так вот, он женился, бросил занятия и стал подыскивать место учителя в каком-нибудь, городке поближе к морю. В одном таком городке он и застрял. И я встретил его — неделю назад я его встретил.

Он снова принялся теребить бахрому на скатерти. Как раз в этом городке начались неприятности, продолжал он. Кто-то выдавал секретные данные. Начались аресты. Один особенно досадный. Все показывало, что до немцев доходит то, что известно только в подпольной норвежской группе. Ситуация складывалась прескверная. Все всех начали подозревать. И вот тут-то, под предлогом страхования, его и направили туда. Надеялись, что свежему человеку легче будет разобраться.

— Я не знал, что Ханс Берг там, — сказал он. — В свое время я об этом слышал, но начисто забыл. Из головы вылетело, как говорится.

— Распутать клубок мне не удалось, — продолжал он. — Кто выдавал — не нашел. Ничего не нашел. Но встретил Ханса Берга.

Это все же не было такой уж неожиданностью. Разговоры о нем он слышал. Обе стороны о нем говорили.

Он не вел здесь никакой работы. Ни на одну из сторон. Норвежцы, естественно, были им недовольны и слегка удивлены. Такого они от него все же не ожидали.

Другие тоже были разочарованы. В партию-то он вступил, а больше ничего не сделал.

Он, в сущности, был неисполненным обетом, сплошным разочарованием. Так и не нашел своего места и осел в противном ему городишке только потому, что у него не было диплома.

Учителем он был скверным, так говорили — и эти и те. Равнодушный, вялый, о его рассеянности ходили анекдоты. Держался от всех в стороне, мрачный, озабоченный, с тем же видом, говорившим: вход воспрещен.

Наши рассказывали, что и в партию он вступил только для того, чтоб получить место ректора, — жена была тщеславна. Однако его обошли. Другой учитель, рьяный карьерист с законченным образованием, мигом вступил в партию и получил место. Этому — другому— поручили и всю культурную пропаганду. А Берг, говорят, только сидел сложа руки.

И вот, значит, они встретились.

Сказавши это, он помолчал немного.

— Пожалуй, я не знаю другого человека, которому бы так мало улыбалось счастье, — сказал он наконец. — Когда мы встретились, мы сначала постояли, не говоря ни слова. Потом Ханс Берг сказал:

— Так… За какой надобностью в наши края? А потом дальше:

— Тебе, наверное, приятно будет заглянуть ко мне? Посмотреть, как устроился предатель.

Я пошел к нему домой. Я… я не мог поступить иначе. Правда, домом это не назовешь. Скорее это просто было место — место, где он жил.