Сано быстро кивнул, опасаясь, что его вырвет при малейшей попытке сказать хоть слово. Тонкий нож коснулся легкого. Сано приготовился увидеть фонтан жидкости.

Этого не случилось. Пористый орган немного опал, словно проткнутый воздушный пузырь у рыбы.

— Воды нет. — На лице доктора появилось выражение мрачного удовлетворения. — Нориёси не утонул. Его сначала убили, а потом бросили в реку.

У Сано померкло в глазах, ноги подломились. Его вырвало.

— Ёрики Сано-сан, вам помочь?

Сано попробовал ответить, но рот наполнился желчью. Сано махнул рукой и пошатываясь вышел из комнаты. Какая тут церемония прощания! Ему необходимо на воздух. Немедленно.

Коридоры показались бесконечными, вопли заключенных — криками демонов в аду. Не помня себя, Сано выбежал из тюрьмы. Ему удалось забраться в седло и проехать половину моста. Тут его снова одолела тошнота. Он сполз с лошади, и его вырвало в ров. Но это не принесло облегчения — ощущение грязи осталось. Мечтая навеки забыть пережитое в тюрьме, Сано погнал лошадь бешеным галопом сквозь вечерний сумрак.

Словно дар богов, мелькнула вывеска: «Горячая вода». Баня. Сано ринулся к ней, бросил поводья и буквально свалился с лошади. Ворвавшись внутрь, он швырнул на прилавок несколько монет.

— Господин, цена всего восемь дзэни! — возразил служка и протянул сдачу.

Сано не обратил на него никакого внимания, схватил с прилавка кулек с мылом из рисовых отрубей, сунул служке свои мечи, чтобы приглядел, и прошел в моечный зал. В тускло освещенной, заполненной паром комнате мужчины в набедренных повязках и женщины в тонких нижних кимоно скребли себя или отмокали в глубоких ваннах. Не замечая любопытных взоров, Сано разделся, скомкал одежду и кинул в сторону. Он растирался мылом, пока не стало саднить кожу. Затем залез в ванну и несколько раз окунулся с головой. Вода была обжигающе горячей, но Сано держал глаза и рот открытыми, чтобы очиститься и изнутри.

Наконец на него снизошла умиротворенность. Он больше не ощущал себя грязным. Тяжело дыша, он выбрался из ванны и отправился в парилку и тут со стоном осознал, что его ждет в будущем.

Нориёси убили. Логика подсказывала ему, что и участь Юкико была такой же. Но так как он не мог никому рассказать о незаконном вскрытии, ему придется каким-то другим способом доказать то, что хотели скрыть от всех.

Сано проснулся от звука шагов за дверью своей спальни в офицерской гостинице и приподнялся с деревянного подголовника. Дверь отъехала в сторону, в комнату вошла служанка с ведром горячих углей.

— Доброе утро, ёрики-сан, — весело прощебетала она, подбросила углей в жаровню у матраса и удалилась.

Веранда, на которую выходили двери его и еще десяти номеров, скрипела и подрагивала под тяжестью торопливых ног. Коллеги Сано громко приветствовали друг друга. Он не сразу привык к утренней увертюре — дома, где он жил с родителями и одной-единственной служанкой, было гораздо тише. Поморщившись от стука в соседнем номере, он не спеша откинул толстое одеяло и встал.

К счастью, болезненное состояние, в котором он пребывал после посещения морга, прошло. Он чувствовал себя свежим, голодным и даже уверенным в том, что сумеет найти убийцу Нориёси и Юкико. Только навязчивый страх перед гневом судьи Огю да беспокойство за свое доброе имя омрачали настроение.

Укутавшись в плотное зимнее кимоно, Сано отправился в туалет, пристроенный к основному зданию. По дороге никто не встретился, что порадовало: приятельских отношений с коллегами у Сано не было.

Вернувшись в спальню, он позвал слугу, тот помог ему умыться, надеть свежие черные штаны, белое нижнее кимоно и темно-синее верхнее с черными квадратами и черным же поясом. Служанка убрала постель в шкаф, собрала вчерашнюю одежду для стирки и поправила циновки. Пока слуга смазывал маслом и укладывал ему волосы, Сано думал о том, что в сложившихся обстоятельствах есть определенные плюсы. Номер в офицерской гостинице (какое счастье, что его переселили сюда из полицейской казармы!) оказался лучше и просторнее, нежели он ожидал. Кабинет с нишей для рабочего стола и встроенными полками похож на гостиные в богатых домах. Оклад двести коку в год — на эту сумму можно прокормить рисом двести человек. Даже с учетом оплаты за жилье, питание, аренду места в конюшне и вознаграждения слугам он получал во много раз больше, чем преподаватель.

Отослав слугу, Сано печально вздохнул. Все хорошо, жаль — коллеги, мягко говоря, неприветливы.

В столовой шесть человек, сидя на коленях вокруг столика, заканчивали завтракать. Держа в наманикюренных руках чашки с чаем, вылощенные ёрики дружно повернули головы, когда Сано чуть замешкался при входе. Разговор прервался.

Первым нарушил молчание Хасия Акира, старший ёрики:

— Мы думали, что вы не придете. — Полный человек лет пятидесяти с отвисшими щеками отпил из чашки. — Весьма признательны за оказанную честь находиться в вашем обществе.

Остальные что-то пробормотали с аналогичной легкой укоризной.

— Прошу прощения, — сказал Сано, усаживаясь рядом с Хаяси. Он был обязан терпеть пренебрежение, пирушки и болтовню коллег. В противном случае он предпочел бы есть у себя в номере и отдыхать в компании старых друзей.

Коллеги продолжили разговор, который, как обычно, касался политики.

— Что ни думай о правительстве, — заявил Хасия, — оно поддерживает стабильность в стране. У нас не было серьезных беспорядков более пятидесяти лет, с тех пор как подавили крестьянское восстание в Симабаре. Нам не грозят никакие войны, благо военная мощь рода Токугава превосходит силы любого клана даймё.

«Однако в истории появлялись амбициозные люди, которых не останавливали опасности на пути завоевания власти, — мысленно возразил Сано. — Пятьсот лет назад Минамото Ёритомо — предшественник Токугавы — разгромил имперские войска и стал сегуном. Род Минамото сменил клан Асикага. Потом великие военачальники боролись между собой за власть почти сто лет. Не бывает вечных режимов. И то, что бакуфу без промедления сокрушает назревающие мятежи, только доказывает это. Например, самураи считают Токугава непобедимыми, а меры предосторожности, предпринимаемые правительством, излишними».

— Впрочем, надо признать, многое изменилось после убийства такого прекрасного государственного деятеля, каким был великий старейшина Хотта Масаёси, — витийствовал Хасия. — Без его наставлений сёгун Токугава Цунаёси, похоже, утратил вкус к управлению страной. А ведь я помню, как сёгун разобрался с коррупционерами в Таката восемь лет назад. Тамошнего даймё лишил удела, второму после него лицу приказал совершить сеппуку, остальных взяточников отправил в ссылку. Теперь Цунаёси занят совсем другими делами — читает чиновникам лекции по китайской философии и классической литературе, восстанавливает старые синтоистские праздники, выступает театральным меценатом и засыпает деньгами конфуцианские академии.

В ровном тоне Хасии отсутствовали оттенки недовольства. В условиях, когда шпионы повсюду, никто не смел открыто критиковать сегуна. Но Сано, как и прочие, уловил смысл сказанного. У Токугавы Цунаёси были противники среди чиновников и среди других слоев населения.

Тонкие ноздри Ямаги затрепетали от отвращения.

— Главный канцлер его превосходительства мудрый и очаровательный Янагисава завладел нынче большой властью. — Ямаги поставил чашку на стол словно точку в опасном разговоре. — Распространенность определенного физического поведения, похоже, растет, — беспечно проговорил он. — Последствия можно видеть. Его превосходительство... многие лица... казна...

Остальные ёрики закивали и потупились, издав ни к чему не обязывающие восклицания.

Сано спрятал улыбку. Служанка принесла поднос с едой — рис, рыба, маринованная редька и чай.

В части иносказания Ямаги мог сравниться с Огю. Фактически Ямаги передал следующие сплетни. Канцлер предпочитает мужчин женщинам и является любовником сегуна с юных лет. Именно эта связь принесла Янагисаве влияние в стране. Аппетиты Цунаёси не ограничиваются Янагисавой. Он, несомненно, тратит правительственные средства на щедрые подарки другим любовникам, включая целый гарем мальчиков. В рядах слуг сегуна растет возмущение и среди могущественных даймё, но ропщут они не из-за сексуальных предпочтений сегуна, многие самураи привержены однополой любви, это как проявление бусидо, они скорее осуждают вопиющий фаворитизм.