Минуту спустя они рухнули на матрас, и она прижалась к нему со страстью, которая привела Сано в изумление. Он слышал немало рассказов о юдзё: их опытности, изощренных костюмированных забавах, игрушках, возбуждающих беседах, снадобьях, повышающих потенцию, притворных, но лестных для мужского самолюбия криках. Но ее вздохи и прорывы показались ему естественными. Он не почувствовал холодного автоматизма в том, как она ласкает ему грудь, и бедра, и мужскую плоть. В этом была простая и древняя потребность женщины в мужчине. Ее нельзя было сымитировать. Страсть выдавали набрякшие соски и увлажнившаяся расселинка. На мгновение он задумался, отчего Глициния не похожа на обычных юдзё. Особый талант, способность возбудиться по заказу? Попытка забыться, утопить печаль по Нориёси в случайном соитии? Какая разница, в чем причина!

Ее откровенное желание подвело Сано к самому краю. Почти теряя сознание от экстаза, он взял ее.

Сано не заметил, как уснул. Разбудили его слабые всхлипывания. Он отбросил одеяло и сел.

Перед низким столиком, одетая в белое кимоно, на коленях в профиль к Сано стояла Глициния. Голова опущена, губы беззвучно двигаются, по щекам стекают слезы. Сано подошел к ней. На столике среди фруктов, цветов и оплывших свечей лежали хлопчатобумажная головная повязка, курительная трубка и несколько игральных карт. Карты, на рубашке которых были изображены сексуальные сцены, показались Сано неуместными на буддистском алтаре. Внезапно он догадался: автор рисунков на картах Нориёси, головная повязка и трубка — тоже его. Глициния в траурной одежде молилась духу убитого художника.

Растроганный и смущенный, Сано поискал подобающие слова. Тщетно. Он не привык к столь откровенному проявлению скорби. Большинство людей держат свои чувства при себе даже на похоронах. Может, дать ей погоревать в одиночестве? Но он не мог просто уйти, не поблагодарив женщину за то, что было между ними. Сано осторожно положил руку ей на плечо.

— Ступай с миром в новый дом, Нориёси, — прошептала Глициния. — Когда-нибудь мы увидимся.

Она повернулась к Сано. Глаза походили на колодцы, полные горя, нос и губы распухли. Ее боль отозвалась у него в груди.

— Мне очень жаль, — брякнул он и попытался ее обнять.

Женщина отпрянула.

— Мой единственный настоящий друг умер! — В глазах сквозь слезы сверкнул гнев. — А как я почтила его? Переспала с ёрики! С тем, кому безразличны беды. — Рыдания оборвали речь.

Справившись с волнением, Глициния продолжила:

— Нет правосудия для простых людей, которые не в состоянии заплатить или иначе повлиять на наших правителей, чтобы добиться справедливости. Вы вернетесь в управление и состряпаете миленький отчет о том, что произошло с Нориёси. Порнография. Все ясно и просто. Никаких разбирательств. Зачем осложнять жизнь себе и начальникам, доставлять хлопоты богатой семье? Ведь та девушка была богата, да? Вы скрепите позор Нориёси своей печатью и своим молчанием. А его убийца останется на свободе!

Сано знал, что эту вспышку спровоцировали скорбь и самобичевание, однако слова Глицинии задели его за живое. Он и в самом деле намеревался сделать так, как она сказала.

— Вы ошибаетесь, — возразил он пристыженно. — Я не хочу позволить убийце Нориёси уйти от расплаты.

Он подумал о судье Огю, Кацурагаве Сюндае, отце и внутренне содрогнулся.

Глициния закрыла ладонями лицо и прошептала:

— Оставьте меня.

Сано молча оделся и вышел.

Во Дворце божественного сада не прекращалась пирушка, по-прежнему кипело веселье на Нака-но-тё. Однако главные ворота были уже закрыты. Сано, направлявшийся к общественным конюшням, где оставил лошадь, с беспокойством посмотрел на них. Он пробыл у Глицинии много дольше, чем рассчитывал, и вот застрял в Ёсиваре на всю ночь.

Он поплелся в беднейший район квартала, там располагались самые скромные трактиры, памятные со студенческих времен. За непомерную цену он сможет урвать несколько часов отдыха в ожидании рассвета и открытия ворот.

Ему дали место в комнате на девятерых. Лежа на соломенном тюфяке и слушая заливистый храп соседей, Сано испытывал странное чувство. Он считал, что это вина перед одинокой и несчастной женщиной. У него не хватило выдержки отказать ей. Он получил удовольствие, а взамен усугубил ее горе. Теперь он обязан искупить свою вину; во что бы то ни стало добиться справедливого возмездия убийце Нориёси — единственный путь.

На сей раз беседа с Огю протекала в его личном кабинете. Утреннее солнце било в прозрачные окна. Ни тебе зловещего сумрака суда, ни доносов, ни обвиняемых, ни свидетелей, только престарелый слуга подает чай. Они с Огю сидят на шелковых подушках у стола. Их не разделяет пятачок Истины, однако Сано все равно как преступник в ожидании приговора.

Он долго размышлял, пойти ли к Огю сегодня или подождать, когда фактов по делу соберется больше. Чувство вины перед Глицинией заставило его решиться: откровенность — это самое меньшее, чем он может выказать почтение вышестоящему начальнику.

— Досточтимый судья, я почтительно прошу вашего разрешения продолжить расследование смерти Ниу Юкико и Нориёси.

Огю морщинистыми руками взял чашку с чаем и вдохнул поднимающийся пар. Строгая официальная одежда — черное хаори с широкими накладными плечами поверх черного кимоно, на котором по кругу наштампованы золотые фамильные гербы, — придавала коже особенно бледный и сухой вид. На фоне красочной фрески судья напоминал портрет собственного предка, выполненный тушью.

— Я рад, что вы навестили меня, — наконец выговорил Огю. — Оказывается, нам надо многое обсудить.

Сано попытался уловить лучик надежды в нейтральном заявлении.

— Слушаю вас, досточтимый судья.

— Это касается нашего отчета. — Огю взглянул на свиток перед собой.

Сано обуяло предчувствие. В отчете он назвал синдзю подозрительным.

— Боюсь, ваш документ не отражает того понимания, которого мы достигли на прошлой встрече.

У Сано упало сердце. Раздражение сделает Огю невосприимчивым к каким-либо доводам.

— Кроме того, вы распорядились кремировать тело Нориёси вопреки закону.

— Пожалуйста, позвольте мне объяснить, — сказал Сано, почти физически ощущая, как пол уходит из-под колен. — Когда я узнал об этом синдзю, то подумал, что дело нуждается в дополнительном расследовании. Вот почему я написал такой отчет.

Огю помрачнел. Сано заторопился. Нет смысла объясниться по поводу кремации, главное — в другом.

— Простите мою самонадеянность, мне не следовало нарушать ваши приказы. Однако, проведя определенные следственные действия, я убедился, что Юкико и Нориёси были убиты. Умоляю вас разрешить мне закончить расследование, чтобы найти убийц и представить на ваш суд. — Он не счел нужным напоминать Огю, что, если слух об убийстве дочери даймё дойдет до официальных кругов, поднимется большой шум.

Хмурые морщины на лбу судьи стали резче — то ли от удивления, то ли от раздражения.

— И откуда же вам это стало известно?

Желая успокоиться, Сано сделал несколько глотков чаю.

— Я выяснил, что Нориёси не интересовался женщинами, значит, он не мог себя убить из-за Юкико. Кроме того, у него имелись враги. По крайней мере один ненавидел его настолько, что был готов пойти на преступление.

— И кто же? — Огю отхлебнул из чашки и подал знак слуге, чтобы тот подлил ему и Сано свежего напитка.

— Кикунодзё, актер театра кабуки.

— Как вы узнали... о наличии этого врага? — Пауза свидетельствовала о скептическом настрое Огю.

— Я говорил с близким другом Нориёси, Глицинией.

Сообщив имя, чтобы придать достоверности рассказу.

Сано надеялся, что не придется докладывать, чем женщина зарабатывает на жизнь.

Но Огю, видимо, и так знал. Ходили слухи, что судья, несмотря на возраст, частенько бывает в увеселительных заведениях Ёсивары. Он вздохнул и процитировал старую поговорку: