После обмена традиционными любезностями, принятыми в подобных случаях, Слав пожелал ознакомиться с дальнейшими планами деспота Феодора Комнина.

— Все зависит от парламентеров. На этот раз их возглавил мой родственник, граф Маттео Занте[184], — сказал эпирец.

Ответ был произнесен любезно, но он ничего не объяснил Славу. Маттео Занте, или Срамной, как называли его между собой рыцари, женатый на сестре Феодора Комнина, славился красноречием, но вовсе не умом. Свое прозвище он получил во время осады какой-то крепости, когда один из защитников попал в него горшком с дерьмом, и это на три часа вывело его из боя.

Пока его отмывали и оттирали, крепость пала. Обеспокоенный его отсутствием Феодор Комнин послал своего пажа найти пропавшего. После безуспешных поисков паж решил спросить о Маттео Занте какого-то оруженосца.

— Кого ты спрашиваешь? Наверное, того, срамного?

— Как?

— Срамного, — повторил оруженосец. — Его в речке отмывают.

Шуточка эта прилипла к графу намертво.

Все вокруг только и говорили о послах Феодора Комнина, которых возглавлял Срамной. Но переговоры — переговорами, они могут и ничего не дать, поэтому Слава интересовали дальнейшие намерения эпирца. Как замыслил он вести осаду, какую стену предполагает штурмовать, ударит ли флот с моря? Созданы ли штурмовые отряды и кто их поведет на приступ? Все это следовало решить безотлагательно. У Слава были старые счеты с Фессалониками, и ему, понятно, не хотелось бы уйти отсюда просто так. Когда-то камнеметы Калояна оставили довольно значительные пробоины в стенах крепости, но теперь разрушенные места были восстановлены, заложены камнем. Славу не терпелось вновь разбить эти стены, вступить победителем в город, у стен которого погиб его царь, отомстить за давнюю непокорность его жителей и за те обидные слова, которые он слышал тут не однажды. Их тогда осыпали со стен крепости грубой бранью, а какой-то весельчак назвал его «косматым медвежьим пупом». Слав чуть не спятил от бессильного бешенства — такими обидными и непристойными казались ему эти слова.

Если бы не любезный и в то же время пустой ответ, который он услышал от Феодора Комнина, давшего понять Славу, что эпирец не намерен делиться с ним своими военными планами, деспот предложил бы ему свой план нападения. Но вдруг это желание его словно испарилось. Он, сидя по правую руку Комнина, внимательно оглядел его свиту. Слева от хозяина сидел его сват — сербский жупан Стефан[185], далее — брат и родственники эпирца, около дюжины рыцарей, мелкопоместных собственников, всяких авантюристов в позолоченных латах, длинноволосых духовников. Разглядывая их, Слав в то же время отвечал на вопросы, которые не имели ничего общего с осадой Фессалоник. Феодор Комнин интересовался здоровьем деспины Ирины Петралифы, спрашивал о ее людях. Наконец, этот пустой разговор надоел ему, он поднялся и, объяснив, что ему надо идти к своим войскам, вышел.

Солнце уже скрылось за горизонтом, и его ало-розовые отблески спокойно догорали на горизонте.

Багряный закат предвещал ветер, перемену погоды.

Слав завернулся в шубу и, вскочив на своего белого скакуна, галопом помчался к Лагадине.

Только среди своих он почувствовал себя в безопасности.

Войска продолжали стоять под Фессалониками. Переговоры тянулись без конца, но даже когда послы вернулись ни с чем, Феодор Комнин продолжал бездействовать. В городе возлагали надежды на помощь из Константинополя, от никейского императора. Все это было известно Комнину. Но он знал также, что никто не придет к ним на помощь. Константинополь погряз в междоусобицах. В Никее на престол вступил новый властитель — Иоанн Ватац[186]. Пока он осмотрится и обезопасит себя от сторонников прежнего императора, пройдет немало времени. И Феодор Комнин выжидал. Вот придет весна. Вот голодное население само откроет ворота крепости. Ему хотелось, чтобы город, как перезревший плод, сам упал к его ногам. А в это время мастера потихоньку собирали громадные деревянные башни, перекидные мосты, лестницы, камнеметы. Когда все было готово, Комнин приказал испытать их.

Слав тоже повел своих застоявшихся воинов на штурм. Феодор Комнин хотел лишь припугнуть защитников города, но Слав не думал ограничиваться этим. Когда начался штурм, он приказал своим воинам не останавливаться, если даже протрубят отбой. «Слушать сигнал только моего рога», — сказал он.

Воины знали, что гарнизон города основательно поредел. Многие из рыцарей бежали, убедившись, что ждать помощи бесполезно. С криками, свистом и улюлюканьем воины Слава бросились на крепостные стены. Перекидные мосты легли через рвы. Камнеметы ударили по стенам и загнали защитников города в укрытия. В это время переносные лестницы штурмовых отрядов Слава зацепились железными крюками за стены. Первым вскарабкался Манчо и перемахнул через зубец. Следом за ним хлынул поток воинов, раздались боевые клики, ругань, звон мечей, глухие стоны раненых, хрипы умирающих. И в этом страшном шуме битвы послышались звуки труб Феодора Комнина — сигнал прекратить штурм. Ромеи и латиняне повернули назад, и только бойцы Слава не повиновались приказу. Две северные башни были в их руках. Им не хотелось уступать занятую стену, ведь они теперь будут висеть над головами обороняющихся, как острый меч. Воины Слава угрожали и ближайшим воротам крепости, потому осажденные попытались сбросить их со стены, но все их усилия были напрасны. На другой день парламентеры Феодора Комнина, ведущие переговоры о мирной сдаче города, явились к Славу и просили отвести его войска, иначе переговоры могут быть сорваны. Слав выпроводил их ни с чем. Феодор Комнин нервничал; взятие города могли приписать болгарам, а не его уму и силе. И он решил перехитрить болгар, повелев своим парламентерам передать осажденным, что если те не откроют ворота города сами, то его воины сделают это силой, и тогда Фессалоники пусть не ждут пощады.

— Но ведь вы говорили, что пришли к нам с миром, — попытались возразить ему посланники города.

— Долго вы созреваете для моего мира. Но я не злопамятен, даю вам сроку еще три дня…

На третий день Феодор Комнин торжественно вступил в Фессалоники. Он занял дворец бывшего короля, погибшего Бонифация Монферратского, и его наследника Димитрия.

После этого Слав заторопился домой. Из Мельника он получил тревожные вести, Иван Звездица сообщал ему о каком-то заговоре деспины Ирины Петралифы, что, якобы, стало известно со слов двух задержанных ромеев и что ждет он Слава не дождется…

Слав не остался на торжественное коронование Феодора Комнина василевсом ромеев.

Пришло время, когда из кованого сундука вынули пурпурную императорскую мантию и красные сафьяновые сапоги, снятые когда-то с одного мертвого императора, чтобы привести другого тоже к могиле…

Папа Гонорий III был поражен коронованием Феодора Комнина императорским венцом. Такого нахальства наместник бога на земле никак не мог ожидать от хилого человечишки с тощими руками. Еще в то время, когда тот погубил императора Пьера де Куртене, папа решил наказать его, но щедрые подарки, полученные от деспота, заставили наместника бога подождать с проклятием. Тем более, что Феодор Комнин обещал подчинить свои земли римской церкви и называл себя ее покорным и послушным сыном. А теперь что же это такое?! Захватил Фессалоники, принадлежавшие латинским императорам, и провозгласил себя василевсом. Если бы папа действительно мог говорить прямо с богом, он, не теряя ни минуты, убедил бы всевышнего покарать Комнина за неслыханную дерзость громом и молнией. Но поскольку он не может этого сделать — что ему предпринять? Наложить на наглеца проклятие, но разве этим проймешь самозванца? Заставить мадьярского короля Андраша двинуть на него свои войска и жестоко проучить? Но Андраш уже хлебнул горя в неудачном походе с крестоносцами. Вряд ли он еще раз внемлет зову папы. Обращаться к сербскому жупану Стефану, свату Комнина, тоже бессмысленно. Оставался Иван Асень, но и он не согласится воевать ради чужих интересов. Вот если бы в Константинополе была сильная армия! Но если бы она была, этот выскочка не сидел бы сейчас в Фессалониках.