Деспот вдруг вспомнил первое лето в Крестогорье, полное тревог и надежд. Много воды утекло с тех пор, но Слав не забыл то время. Весна умерла у него на глазах, а лето так и не пришло. Вернее, оно пришло, но плодов не было. Страшная засуха обрушилась на землю, засохли верхушки деревьев, земля потрескалась, и небезопасно было всадникам ездить по ней. Ноги коней, попадая в трещины, ломались, как сучки. Его людей спасали от божьей немилости горы. Они хранили влагу и прохладу, и потому Слав не слишком беспокоился о войске. Страшили его слухи, достигавшие Крестогорья. Монахи-странники сообщали, что Борил грозится напасть на Слава. Богомольцы, приходившие со стороны моря, рассказывали о божьем знамении неверным — о неисчислимых тучах саранчи, летящих к горам. Быстроногие гонцы и лазутчики доносили, что с севера движется какое-то большое войско. Очевидно, это и был Борил.

Саранча подлетела к горам и, должно быть, гонимая ветром, неожиданно прошла стороной. Отступили и войска Борила, напугавшись гор. Борил, видимо, рассудил: войти в эти горы можно, но выйти назад живым — вряд ли. Слав сел на коня, хотел объехать южные склоны, осмотреть тамошние крепости. Когда он поднялся на последний холм и глянул вниз — не поверил своим глазам: вся равнина перед ним была серой, словно засыпанной пеплом. Еще недавно поросшая густой зеленью, она простиралась теперь голая: ни единой травинки на земле, ни единого листочка на ветках кустарников. Все сожрала саранча. Такую страшную божью кару Слав видел впервые. Он снял шлем и трижды перекрестился: страшная напасть миновала его горы. Вечером он вернулся в Мельник и не успел еще заснуть, как гонец, влетевший во двор крепости, принес весть: войско Борила направилось на север. Судя по всему, он пошел в Загорье. Никто не знал о его дальнейших намерениях.

В то время в крепости Цепина, кроме полусотни меченосцев да такого же количества арбалетчиков и пращников во главе с первым советником Иваном Звездицей, никаких других войск не было. Но и этих воинов было достаточно для обороны неприступной каменной цитадели. Пока Слав отсутствовал, его первый советник принял послов императора латинян, который предлагал ему союз в борьбе против Борила. По словам Звездицы, послы спешили и потому не дождались возвращения деспота. Их удовлетворило заверение Звездицы, что новый властитель Родоп не желает войны с императором Царьграда.

Слав не знал, что сулит ему эта договоренность с послами константинопольского императора. Если Борил разгромит крестоносцев, остатки их разбитых войск могут попросить у него убежища. Тогда Борил рассвирепеет и нападет на него. Но если победят латиняне, достаточно ли будет высказанных Звездицей заверений в добрососедстве в мире? Не потребуют ли они от Слава полного подчинения?

Вскоре стало известно, что Борил разгромил армию латинян под Боруем[166].

Эта весть вихрем пронеслась по войску Слава. Если Борил не бросится в погоню за побежденными, то может снова подойти к его горам. К этому надо быть готовым. В крепостях Кричим и Перистица Слав разместил почти половину своих войск и, возглавив остальные, направился к Станимаку. Он намеревался вооружить там даже население, но вынужден был остановиться у Петрича[167] — на пути оказались латиняне.

Войны с ними Слав не желал, но и вести переговоры тоже не хотел. Поэтому он, усилив на всякий случай оборону крепости, оставив там часть дружины во главе с Добриком Четирилехой, отошел к Кричиму, чтобы стоять поближе к Цепине. И тут докатилась другая весть: под Пловдивом войска Борила разбиты императором Генрихом. Фортуна отвернулась от узурпатора.

Слав пытался осмыслить происходящее, выработать свой план действий, но события так молниеносно сменялись, что разобраться в них было попросту невозможно. Самое верное, что мог он сделать, — укрыться в крепости и подготовиться к обороне. Так он и поступил. И, действительно, вскоре у крепости появились латиняне. Чернота приказал жечь костры и разогревать в котлах смолу. Солнце палило безжалостно. Несмотря на изнуряющую жару, крестоносцы активно готовились к штурму крепости. Ремесленники натягивали толстые воловьи шкуры на остовы деревянных прикрытий, собирали длинные штурмовые лестницы. Все делалось медленно, но расчетливо. На заходе солнца к осаждающим прибыли новые войска. Славу казалось, что внизу взблескивает не металл брони, а волнуется под ветром поверхность огромного озера, и перья на рыцарских шлемах колышутся, как метелки прибрежных камышей. И он приказал писарю Панкратию составить грамоту, что он хочет вести с латинянами переговоры. Когда это было исполнено, Чернота привязал пергамент к стреле, натянул тетиву. Было видно, как стрела упала возле первых рядов латинян, как ее подняли и куда-то понесли.

С наступлением сумерек осаждающие начали раскидывать шатры. Ночь была лунная, и неожиданного нападения вряд ли можно было ожидать. Но Чернота все же удвоил число стражников на башнях, стенах и у ворот крепости. Слав и он почти не спали в ту ночь. Но она прошла спокойно. Тихо было и утром. Лишь к обеду внизу раздались громкие голоса и звон железа: рыцари встречали прибывшего императора Генриха. Вскоре после того, как внизу запламенел его красный шатер, двое воинов-латинян направились к крепости. Один из них высоко над головой держал пергамент. Парламентеров провели в крепость. Император был согласен на переговоры и на встречу с властителем гор, сеньором Славом. Слав понимал, что за переговоры ждут его. Но что делать? Восемнадцатитысячное войско, вон оно, в долине, у крепости. Не привык он унижаться, но вражеская сила вынуждала…

Слав встряхнул отяжелевшей головой и оглядел застолье. Вино давно сделало свое дело. В зале стоял шум и гвалт, собеседники хлопали друг друга по плечам. Александр, обняв первого советника, что-то втолковывал ему, Недю мерился силой с одним из гостей. По всему было видно, что послы царя Асеня пировали у друзей, а не у врагов, как когда-то он, Слав.

…Отправляясь тогда в лагерь латинян вымаливать свободу своей земле, людям и себе, Слав понимал: никто и ничто не гарантирует ему жизнь — грехи за ним по отношению к латинянам были немалые. Его меч лишил жизни Бонифация Монферратского, короля Фессалоник. Это было еще до гибели Калояна. Прославленный рыцарь двинулся из Мосинополя, чтобы проникнуть в его горы. На расстоянии одного дня езды до крепости Слав разгромил его отряды, самого короля взял в плен, отрубил ему голову и отослал ее Калояну. А теперь Славу предстояло явиться перед Генрихом, зятем убитого им короля. Никто сейчас не знает, каково ему было тогда под горевшими враждой взглядами преклонить перед Генрихом колени, чтобы поцеловать его багряные сапоги и холодную руку. Какие там переговоры! Стыдясь собственного ничтожества, чувствуя себя собакой, которую каждый может пнуть, Слав поклялся в верности Генриху. Правда, за это ему оставили титул деспота. Презирая себя, он сидел за трапезой императора, делал вид, что он счастливейший из смертных. К удивлению своему, он понравился маршалу Романии и Шампани Жоффруа де Виллардуэну, и понравился так, что тот предложил его в супруги незаконнорожденной дочери императора Маргарите-Изабелле. И опять же к его удивлению — император согласился. Славу пришлось еще раз, обливаясь пьяными слезами, чувствуя омерзение к самому себе, целовать сапоги своему будущему тестю. Все это видели двое слуг, сопровождавших его в лагерь латинян. Слав позаботился, чтобы свидетели его позора исчезли.

Да, он заплатил за эти горы, за свой титул деспота небывалым унижением. А эти послы, пьющие вино, что они знают!

Поднявшись, деспот подошел к Александру, чокнулся с ним переполненным кубком:

— За твое здоровье, Александр!

Иван Звездица не раз слышал, как говаривали старики: чаша, которую всякий должен испить, — это смерть; дверь, которой никто не минует, — это могила.