Да, этой двери никто не минует, двух дорог на тот свет нет. Это здесь, на земле, путей-дорог — глаза разбегаются, а как найти верный путь?

Звездица провел рукой по хмурому лицу своему, мысли его беспрестанно возвращались ко вчерашнему дню.

Много пили, много говорили. И он не отставал в питье и речах. Пил и за болгарскую кровь, и за мужественную десницу, за царя. Не поднял он здравицу лишь за деспота. Александр догадался и исправил упущение. А надо ли ему из кожи лезть, чтобы еще раз доказывать деспоту свою верность! Слав хорошо знает, что Звездица навсегда ему преданно тут мысль первого советника словно споткнулась о какое-то препятствие. Да, до сих пор деспот считал его своим надежным человеком. Да и сам он в этом глубоко убежден…

Иван Звездица пошел со Славом, потому что преданно любил Калояна и ненавидел Борила. А поскольку Слав сумел превратить свою ненависть к врагам Калояна в действие, Иван Звездица стал его верным сподвижником… Их путь от закрытых ворот Тырновграда, в которые Слав пустил свою стрелу, до крепости Цепина был труден и опасен. Незадолго до прибытия в крепость конь под Славом споткнулся и сломал ногу. Они остановились на отдых и забили лошадь, чтобы избавить ее от мучений. Гнев против Борила, недавно еще кипевший в душе Слава, вдруг уступил место неуверенности, даже растерянности: а если кастрофилаки откажут ему в помощи и выдадут Борилу, чтобы доказать свою преданность и верность новому царю? И тогда Звездица пришел ему на помощь. Он сказал, что разрыв с Тырново многие поймут правильно, если Слав объявит, что борется не за царскую корону, а лишь за справедливость, которая восторжествует, когда с его помощью на престол взойдут законные наследники царства — сыновья Асеня…

Слав слушал, успокаивался… Он прислушивался к тому, что говорил Звездица, пока не породнился с латинянами. Собственно, Иван тоже был за союз с ними, но не хотел, чтобы это связывало Слава по рукам и ногам. В первый раз он сам встретил в Цепине их послов, когда Слава не было в крепости. Встретил торжественно и пышно. Он приказал одним и тем же всадникам ездить взад и вперед за воротами крепости, чтобы пустить латинянам пыль в глаза — вон, мол, какая у Слава сильная многочисленная дружина, у него много крепостей, много войска, и с ним надо разговаривать как с равным. Сумел ли Звездица внушить послам то, что хотел, он не знал, но в одном был убежден — они уехали обеспокоенные. Нерешительное стояние латинян у стен Кричима отчасти было вызвано впечатлениями их послов от пребывания в Цепине. Да и все последующие события, вплоть до женитьбы деспота на незаконной дочери императора Генриха в какой-то мере были следствием того же их посещения.

Но все изменилось и осложнилось, когда вслед за молодой женой деспота в горы хлынули латиняне и начали везде совать свои носы. Исповедник Маргариты-Изабеллы, патер[168] Гонорий даже пытался вмешиваться в церковные дела. Рыцарь сеньор де Бов, глаза и уши императора в землях Слава, разгуливал со своей свитой по Цепине, как хозяин, брал что хотел и у кого хотел, люди терпели его капризы и поборы, но Слав ничего этого будто не замечал. Изабелла покорила его совершенно, деспот не покидал ее покоев. Это приводило в отчаяние первого советника. Он видел, как люди начали сторониться деспота, шептаться за его спиной. Недоверие расползалось туманом. А туман всегда появляется сверху; обволакивая вершины гор, он опускается вниз и там, густея, забивает ущелья. Слав забыл всех друзей. Добрик Четирилеха, Манчо и Чернота уже и не обращались к нему по делам, они шли к Звездице, делились с ним тревогами о том, что происходит в Цепине.

Звездица жил надеждой, что любовное ослепление когда-нибудь кончится, глаза деспота откроются…

Маргарита-Изабелла, мать Алексы, умерла родами. Восковой бледностью отливало ее лицо в богатом гробу. Холодом веяло от надетых на нее золотых и серебряных украшений. Чужие слова, произносимые на чужом для деспота языке во время панихиды, натянутые, как маски, враждебные лица латинян впервые за долгие месяцы заставили его вспомнить старых друзей. Он обвел взглядом зал и отыскал их в самых дальних углах. Деспот долго тер ладонью лоб, Звездица знал эту его привычку. Так он делал всегда, когда подбирал слова для рождающегося в его голове решения. Произнесет ли он их? Слав осмотрелся, будто пробудившись от долгого сна, и сказал:

— Сеньор де Бов, мост рухнул. Никто его не сможет восстановить. От моста остались лишь обломки.

Поняли или нет латиняне смысл его слов? По их каменным лицам определить ничего было нельзя. Зато все болгары почувствовали: время чужестранцев уходит. Когда выносили гроб с телом покойной Изабеллы, первым в процессии двинулся было сеньор де Бов, но Слав рукой отстранил его, подозвал Звездицу и Черноту. Латиняне были поражены, лица многих потемнели, глаза вспыхнули гневом, столь неуместным в этот момент. Иван Звездица прекрасно знал, на что способны эти надменные люди, и поспешил встать по правую руку деспота, то есть занять свое прежнее место…

И все стало потихоньку возвращаться на круги своя. Часто Слав и Звездица вместе уезжали в горы, бросив поводья, много говорили о делах своего крохотного государства или просто о пустяках. А порой надолго умолкали, занятые каждый своими мыслями.

Теперь Слав, приглядываясь к латинянам, видел, как беззастенчиво они помыкают его людьми. С брезгливостью смотрел он, как жадно уничтожают они все, что подают к столу, как без меры пьют ароматные болгарские вина. И он до сих пор терпел все это?! Страсть к обогащению, к чужому добру сеньора де Бова, например, раздражала даже латинян, особенно бывшего исповедника Изабеллы, патера Гонория. Из-за обоюдной неприязни они постоянно клеветали друг на друга. Слав, купавшийся в счастье, до поры до времени не обращал внимания на их распри. Но после смерти жены он во всем разобрался и однажды заговорил об этом со Звездицей. Тот предложил использовать их вражду для общего блага.

— Как? — спросил деспот.

По мнению Звездицы, сеньор де Бов не преминет донести императору об изменившемся отношении Слава к латинянам. Поэтому не мешает заручиться поддержкой и благоволением патера, которые можно снискать добрыми словами о его неземной мудрости, а для верности подарить божьему служителю золотой крест. Император, полагал Звездица, станет проверять жалобы и наговоры сеньора только через патера Гонория, и тот обязательно их опровергнет. А в Константинополе больше верят церковникам, чем меченосцам.

Все так и произошло…

А сейчас Звездица ломал голову над тем, что он скажет Славу, если тот спросит, какой же ответ дать послам царя Асеня? Но разве сам Слав не мечтал о единстве государства Калояна, о его могуществе? Нет, Иван Звездица никогда не откажется от того, за что боролся всю жизнь. Он так и скажет деспоту: надо возвращаться под десницу законного царя Болгарии.

Затерянный среди гор Мельник чем-то напоминал болгарскую столицу. Дома его лепились по склонам и сопкам точно так же, как в Тырново, с выступов и балконов так же свисали красноватые гроздья цветов. И только караваны верблюдов, то и дело проплывающих по узким улочкам, нарушали сходство между двумя городами. Высоко подняв маленькие головы, верблюды вышагивали неторопливо, покачиваясь и вздыхая, словно усталые путники. Свисающие по их бокам тяжелые, наполненные знаменитым мельникским вином мехи пестрели яркими коврами и накидками.

В тесных торговых рядах купцы выставляли свои лучшие товары. На старых платанах, росших вдоль берега реки, развешивались разноцветные сафьяновые кожи, тяжелые попоны для коней, тут же продавались хомуты и дуги. Город напоминал огромный базар, втиснутый между крутыми склонами, замыкавшимися крепкой каменной стеной. Две башни возвышались по обеим сторонам городских ворот.

«Здесь продается все», — несколько лет тому назад сказал сеньор де Бов, впервые приехав в Мельник. И Слав долго думал, не было ли в этих словах скрытого умысла. Если бы сеньор де Бов стараниями патера Гонория не был отозван в Константинополь, ему бы несдобровать: Слав, встречая его, приходил в бешенство. Вместо де Бова в Мельнике объявился некий Вольдемар Замойски, набожный и скромный человек. Мечтой его было оставить после себя на земле хотя бы одну церковь. Мельник пленил его своей красотой; он решил, что заветную церковь построит именно здесь. И вскоре выбрал место, пригласил мастеров-каменотесов из Дебра[169], затем иконописцев — из Тырновграда. Храм святого Николая[170] — так назвали потом эту церковь.