— Все так, но...— я запнулся, не зная, как оправдать свои сомнения.— Но, повторяю, эти два события произошли практически одновременно. И когда ты утверждаешь, что между ними нет никакой связи, я... Я просто не могу поверить...

— Какое же ты все-таки несносное создание! — воскликнул Мемнох.— Совершенно несносное! — В голосе его отчетливо слышалось легкое раздражение. И все же он терпеливо продолжил: — Ну как ты не понимаешь, Лестат, что именно то, что вставило тебя ввязаться во всю эту сложную и запутанную историю с Роджером и его дочерью Дорой, в свою очередь привлекло меня в твоем собственном характере и побудило прийти к тебе, а не к кому-либо другому? Ты стремился к познанию сверхъестественного. Ты молил небеса о собственной гибели и уничтожении. Сделав Дэвида себе подобным, ты, возможно, совершил первый реальный шаг на пути ужасных моральных испытаний. И если превращение в вампира маленькой девочки, Клодии, ты еще мог себе простить и оправдать тем, что был молод и глуп, то...

То обряд перерождения Дэвида, совершенный над ним против его воли, нельзя было ни простить, ни оправдать!.. Ты завладел его бессмертной душой и сделал ее душой вампира! О, это поистине преступление из преступлений! Оно требовало вмешательства небесных сил, оно взывало к Господу! Ведь речь шла о Дэвиде, том самом Дэвиде, который заинтересовал нас до такой степени, что мы однажды позволили ему, пусть даже всего лишь на несколько мгновений, увидеть нас воочию. Нам было безразлично, какой путь он изберет в дальнейшем!

— Значит, ваше появление перед Дэвидом было преднамеренным?

— Мне казалось, что я уже говорил тебе об этом.

— А Роджер и Дора? Они просто попались на пути?

— Безусловно. Конечно, следует признать, что ты избрал своей жертвой одну из самых ярких и привлекательных личностей. Этот человек был столь же искусен в делах своих — в убийствах, вымогательстве, воровстве,— сколь ты был искусен во всем, что предписывала тебе совершать твоя нынешняя сущность. Твой поступок был крайне смелым и дерзким. Твой голод растет. Он становится в гораздо большей степени опасным для тебя, чем. для окружающих. Тебя уже не привлекают, как прежде, отбросы общества, лишенные всякой надежды, или отъявленные головорезы. Остановив свой выбор на Роджере, ты тем самым заявил о том, что жаждешь власти и славы. Ну и что дальше?

— Я растерян. Меня терзают противоречия,— прошептал я.

— Почему? В чем дело? — удивился Мемнох.

— Потому что я влюбился в тебя. А такие эмоции, как мы оба знаем, я никогда не оставляю без внимания. Я чувствую, что меня влечет к тебе. И все же мне думается, ты лжешь относительно Роджера. И относительно Доры. Я уверен, что все это звенья одной цепи. И стоит мне вспомнить о Боге Воплощенном...

Не в силах продолжать, я оборвал себя на полуслове.

На меня потоком нахлынули воспоминания о рае, я вновь испытал те ощущения, что и там, на небесах,— во всяком случае, те из них, которые еще свежи были в памяти,— и буквально задохнулся от невыразимой печали.

Наверное, я невольно закрыл глаза — не знаю. Помню лишь, что вдруг открыл их и обнаружил, что Мемнох мягко держит меня за руки. Его крупные ладони были теплыми, а кожа — на удивление гладкой, и в то же время в этом пожатии чувствовалась недюжинная сила. Какими же холодными, должно быть, показались ему мои невероятно белые, изящные, отливающие перламутровым сиянием руки со сверкающими, как льдинки на солнце, ногтями!

Он отпустил меня и отошел в сторону, и чувство мучительного одиночества неожиданно причинило мне боль. Руки мои так и остались напряженно сомкнутыми.

А Мемнох уже стоял в нескольких ярдах, спиной ко мне, устремив взгляд в сторону другого берега узкого моря. Я вновь отчетливо видел его огромные крылья, которые беспокойно подергивались, словно охватившее его внутренне напряжение привело в действие мышечный механизм, предназначенный для управления ими. Мемнох казался неотразимо прекрасным и в то же время исполненным отчаяния.

— Возможно, Господь прав,— тихо заговорил он, не оборачиваясь и по-прежнему пристально вглядываясь вдаль. В голосе его звучала ярость.

— Прав в чем? — спросил я, поднимаясь с камня.

Он даже не оглянулся.

— Мемнох, прошу тебя, продолжай,— едва ли не взмолился я.— Иногда мне кажется, что я больше не выдержу, что твоя повесть вот-вот разорвет мне сердце. И тем не менее я прошу тебя: продолжай! Пожалуйста, пожалуйста, продолжай!!!

— Это что, своего рода форма извинения с твоей стороны? — мягко спросил он, поворачиваясь ко мне лицом.

Крылья вновь сделались невидимыми. Он вернулся к камням и сел чуть правее меня.. Я машинально отметил, что нижний край его одеяния покрыт пылью, а в длинных растрепавшихся волосах запутался маленький кусочек зеленого листка.

— Нет, это не просьба о прощении,— ответил я.— Как правило, я говорю именно то, что думаю.

Я внимательно, изучал его лицо: скульптурный профиль, великолепная кожа, ничем не отличающаяся от человеческой, разве что чересчур гладкая и совершенно лишенная волос... Нет, словами описать это просто невозможно! Когда вы входите в какой-либо храм эпохи Возрождения и видите там огромную, величественную в своем идеальном совершенстве статую, она не вызывает страха в вашей душе, потому что вы сознаете, что это всего лишь каменная фигура, не более. Но та статуя, что стояла передо мной, была живой!

Мемнох обернулся, словно только теперь заметил, что я пристально наблюдаю за ним. Когда наши взгляды встретились, в его глазах я увидел мириады переливающихся разноцветных точек. Он наклонился вперед, и я почувствовал на своей щеке нежное прикосновение его мягких, совершенно гладких, чуть влажных губ — горячее дыхание жизни сумело проникнуть даже сквозь мою давно затвердевшую, ледяную кожу и обожгло меня так, как может обжечь только кровь... Живая кровь! Каждая частичка во мне пылала, а сердце пронзила боль, причем я мог, приложив палец к груди, с точностью указать, в каком именно месте.

— А что чувствуешь сейчас ты? — спросил я Мемноха, изо всех сил сопротивляясь разрушительному действию его поцелуя.

— Я чувствую кровь сотен и сотен людей,— шепотом ответил он. — Я чувствую душу, познавшую сотни других душ.

— Познавшую? А быть может, просто уничтожившую?

— Ты готов прогнать меня из ненависти к самому себе? Или я могу продолжить свой рассказ?

— О, пожалуйста, пожалуйста, продолжай!

— Итак, люди выдумали или открыли для себя Бога.— Голос Мемноха вновь звучал ровно, спокойно, а интонация была почти поучительной и в то же время смиренной.— В некоторых племенах поклонялись сразу нескольким богам, каждый из которых почитался как создатель той или иной части мира. Да, конечно, знали люди и о том, что души умерших бессмертны и обитают где-то рядом, а потому пытались вступить с ними в контакт, оставляли дары на могилах, совершали жертвоприношения. Они обращались к душам своих соплеменников с самыми разными просьбами: об успешной охоте, о рождении ребенка...— словом, искали у них защиты и помощи во всех делах.

И когда мы, ангелы, проникали в преисподнюю...— а должен тебе сказать, что наше невидимое присутствие в пространстве, где безраздельно царили души умерших, не причиняло им беспокойства,— когда мы заглядывали туда, то видели, что внимание и любовь тех, кто оставался на земле, укрепляли и поддерживали жизненные силы бесплотных душ.

Так же как и ангелы, души эти различались между собой и по интеллекту, и по степени интереса к тому, что происходило вокруг.

Одни, например, сознавали, что мертвы,— они старались откликнуться на молитвы своих детей, помочь советом и прикладывали все силы, чтобы иметь возможность вести долгие безмолвные беседы с потомками. Они даже пытались являться им, используя всю мощь своей невидимой субстанции, для того чтобы привлечь и сконцентрировать в ней мельчайшие частички материи, витающие в пространстве. Они стремились рассказать о тьме, в которой пребывают, о горечи — вечной спутнице смерти, о том, что нужно быть сильными и храбрыми при жизни... Иногда потомки видели их во сне, ибо спящий разум человека открыт для общения с душами мертвых.