Он бросил на меня взгляд, и мы одновременно принялись рассматривать огромное кольцо окруживших нас черных фигур. Видит ли он, какие у них белые лица и руки? Догадывается ли он, кто они такие?

— Если вы намерены убить нас, давайте быстрее! — выкрикнул он.— Мы ничего не сделали. Мы не знаем, кто вы, не знаем, почему вы нас похитили. Мы невиновны, каждый из нас.

Меня тронула его храбрость, и я постарался собраться с мыслями. Нужно прекратить в ужасе шарахаться от последнего воспоминания о Мастере, нужно представить себе, что он жив, и подумать, что он велел бы мне сделать.

Они, несомненно, превосходили нас численно. На их полускрытых капюшонами лицах я увидел зловещие улыбки.

— Кто здесь главный? — спросил я, повышая голос до нечеловеческой громкости.— Конечно, вы видите, что эти мальчики — простые смертные. Вы должны все обсудить со мной!

Услышав эти слова, длинная цепочка фигур в черных одеяниях отступила, перешептываясь и вполголоса обмениваясь какими-то фразами. Те, кто сгрудился у группы скованных цепями мальчиков, уплотнили свои ряды. И когда остальные, кого я с трудом мог разглядеть, начали подкидывать в костер новые дрова и подливать смолы, стало ясно, что враг готовится к действиям.

Перед учениками, которые за своими слезами и криками, казалось, не осознавали, что все это значит, выросли две пары черных фигур. Я же сразу все понял.

— Нет, вы должны поговорить со мной, поговорить со мной разумно! — заорал я, вырываясь из рук тех, кто меня удерживал. К моему ужасу, они только засмеялись.

Внезапно снова загрохотали барабаны, раз в сто громче, чем раньше, словно нас — и шипящий, потрескивающий костер — окружило целое кольцо барабанщиков. Они подхватили ровный ритм гимна «Dies Irae», и внезапно все собравшиеся в круг фигуры выпрямились и сцепили руки. Они начали распевать латинские слова о страшном дне скорби и гнева, при этом весело покачиваясь в такт и высоко задирая колени, словно издевательски пародировали некий марш под аккомпанемент сотни голосов, шипящих текст в ритме танца. Получалась отвратительная насмешка над благочестивыми словами.

К барабанам присоединились пронзительный визг труб и монотонные удары в бубен, и внезапно весь круг танцоров, держась за руки, задвигался, тела от пояса раскачивались из стороны в сторону, головы болтались, рты ухмылялись. «Дииии-еееес иииии-реее, дииии-еееес иииии-реее!» — пели они.

Меня охватила паника. Но я не мог освободиться. Я закричал. Одна пара фигур в длинных, свободных одеяниях, стоящая перед мальчиками, оторвала от остальных первого из тех, кому предстояла пытка, и подбросила его сопротивляющееся тело высоко в воздух. Вторая пара фигур подхватила его и сильным сверхъестественным толчком швырнула беспомощного ребенка в огромный костер.

С жалобными криками мальчик исчез в пламени. Остальные, только теперь осознав, какая им уготована судьба, обезумели — они плакали, всхлипывали, кричали... Но тщетно...

Одного за другим моих товарищей, моих братьев швыряли в огонь.

Я метался взад-вперед, пиная ногами землю и своих противников. Один раз я едва не вырвался, но меня моментально схватили три пары рук с жесткими и цепкими пальцами... Я всхлипывал:

— Не надо, они невиновны! Не убивайте их! Не надо!!!

Но как бы громко я ни кричал, я все равно слышал предсмертные вопли горящих в огне мальчиков: «Амадео, спаси нас!» В конце концов все, кто еще оставался в живых, подхватили эти слова: «Амадео, спаси нас!» Но от их группы осталось меньше половины, а вскоре не осталось и четверти — их, извивающихся, отбивающихся, подбрасывали в воздух — навстречу немыслимой смерти.

Барабаны не смолкали, как и насмешливое позвякивание бубнов и завывания рожков. Голоса составляли устрашающий хор, каждый слог окрашивался ядом.

— Вот и все твои сторонники! — прошипела ближайшая ко мне фигура.— Значит, ты их оплакиваешь, не так ли? В то время как во имя Бога ты должен был сделать каждого из них по очереди своей пищей!

— Во имя Бога! — закричал я.— Да как ты смеешь, говорить об имени Бога?! Вы устроили бойню, избиение младенцев! — Мне удалось повернуться и ударить его ногой, ранив его намного сильнее, чем он ожидал, но, как и прежде, его место заняли трое новых стражей.

Наконец в сполохах огня остались только трое бледных как смерть детей, самых младших. Никто из них не произносил не звука. Их молчание производило жуткое впечатление, их мокрые личики дрожали, неверящие глаза потускнели. Их тоже предали огню.

Я выкрикнул их имена. Как можно громче я закричал:

— На небеса, братья, вы отправляетесь на небеса, в объятия Бога!

Но разве могли их смертные уши услышать меня на фоне оглушающей песни хора?

Вдруг я осознал, что Рикардо среди них не было. Рикардо либо бежал, либо его пощадили, либо ему уготовили еще более страшную участь. Я покрепче свел брови, чтобы помочь себе запереть эти мысли в голове, чтобы сверхъестественные звери не вспомнили Рикардо. Но меня выдернули из моих мыслей и потащили к костру.

— Теперь твоя очередь, храбрец, Ганимед богохульников! Твоя, твоя, упрямый, бесстыдный херувим.

— Нет! — Я врос ногами в землю. Это немыслимо. Не может быть, чтобы я так умер; не может быть, чтобы меня сожгли. Я отчаянно доказывал себе: «Но ты же только что видел, как погибли твои братья. Чем ты лучше?» — и все-таки не мог смириться с тем, что такое возможно. Нет, только не я, я же бессмертный, нет!

— Да, твоя! И огонь поджарит тебя так же, как их. Чувствуешь, как пахнет паленой плотью? Чувствуешь, как воняет горящими костями?

Сильные руки подбросили меня высоко в воздух — достаточно высоко, чтобы я мог почувствовать, как ветер развевает мои волосы, а потом взглянуть вниз, в огонь... Его смертоносная волна ударила мне в лицо, в грудь, в вытянутые руки.

Я падал все ниже, ниже, ниже в пекло, раскинув руки и ноги, навстречу оглушительному треску дров и танцующему оранжевому пламени. «Значит, я умираю?!» — думал я, если я вообще способен был о чем-то думать. Скорее всего, я испытывал только панику и заранее отдавался предстоящей мне невыразимой боли.

Меня схватили чьи-то руки, горящие дрова рухнули, и подо мной заревело пламя. Меня вытаскивали из огня. Меня волокли по земле, топтали ногами горящую одежду... С меня сорвали тлеющую тунику. Я хватал ртом воздух. Всем телом я чувствовал боль, жуткую боль обожженной плоти, и я намеренно закатил глаза в надежде на забвение. «Приди за мной, Мастер, приди, если для нас бывает рай, приди за мной»,— мысленно молил я, вызывая в памяти его образ: обгоревший, черный скелет, протягивавший ко мне руки.

Надо мной выросла какая-то фигура. Благодарение Богу, я лежал на сырой земле, и от моих обожженных рук, лица, волос продолжал подниматься дым. Фигура оказалась широкоплечей, высокой, черноволосой.

Он поднял сильные мускулистые белые руки и сбросил с головы капюшон, открыв густую массу блестящих черных волос. У него были большие глаза с жемчужно-белыми белками и угольно-черными зрачками, а над ними, несмотря на густоту, красиво изгибались брови. Он, как и остальные, был вампиром, но обладал выдающейся красотой и замечательной осанкой; он смотрел на меня с таким видом, как будто я интересовал его больше, чем он сам, хотя все взгляды должны были обратиться к нему.

По моей коже пробежала дрожь признательности за то, что, благодаря этим глазам и гладкому, изогнутому, как лук, рту, он производил впечатление существа, обладающего подобием человеческого рассудка.

— Ты будешь служить Богу? — спросил он. Речь его была речью образованного человека, а в глазах отсутствовала насмешка.— Отвечай, будешь ли ты служить Богу, ибо в противном случае тебя бросят обратно в костер.

Всем своим существом я испытывал боль. В голове не осталось ни единой мысли, кроме той, что он произнес невероятные, лишенные смысла слова, на которые у меня не было и. не могло быть ответа.

Его злобные помощники моментально подхватили меня снова, смеясь и распевая в такт несмолкающему гимну: