— Тогда спускайся со мной. Там их целая толпа — толпа хитрых флорентийцев. Как же я голоден... Я специально голодал в ожидании подобной ночи.

Наверное, так себя чувствуют смертные во время охоты на большого зверя в лесу или в джунглях.

Что касается меня, то, спускаясь по лестнице с потолка в обеденный зал нового, богато украшенного палаццо, я ощущал крайнее возбуждение. Сейчас умрут люди. Сейчас произойдет убийство. Плохие люди, люди, несправедливо поступившие с прекрасной Бьянкой, будут’ без малейшего риска убиты моим всемогущим господином, что не подвергнет опасности никого из тех, кого я знал или любил.

Целая армия наемников не могла бы испытывать к этим личностям меньшее сострадание. Наверное, даже венецианцы, атакующие турок, больше сочувствовали своим врагам.

Я был зачарован; я уже ощущал запах крови, и это казалось мне весьма символичным. Я хотел видеть, как прольется кровь. Так или иначе, мне не нравились флорентийцы, и я мечтал о быстрой расправе с теми, кто не только подчинил Бьянку собственной воле, но и подверг ее опасности стать жертвой моего господина.

Да будет так.

Мы вошли в просторный, красиво отделанный обеденный зал, где несколько человек обжирались великолепным ужином из жареного поросенка. По всей комнате с огромных металлических стержней свисали фламандские гобелены, совсем новые, живописующие, прекрасные сцены охоты: вельможи и их дамы, лошади и гончие... Эти тяжелые гобелены закрывали даже окна и доходили до самого пола.

Пол же был сделан из изящно инкрустированного разноцветного мрамора и украшен изображениями павлинов — в их больших веерообразных хвостах поблескивали настоящие драгоценные камни.

По одну сторону широкого стола сидели трое мужчин, буквально пускающих слюни над золотыми блюдами с липкими костями рыбы и птицы и остатками жареного поросенка, бедного раздувшегося существа, чья голова с постыдно зажатым в челюстях традиционным яблоком, словно символизировавшим выполнение его последнего желания, осталась нетронутой.

Другая троица — молодые мужчины, довольно симпатичные и в высшей степени атлетически сложенные, с великолепными мускулистыми ногами,— была поглощена танцами: сцепившись за руки, они образовали кружок, в то время как небольшая группа мальчиков аккомпанировала им на разных инструментах. Именно эту музыку — грохочущий марш — мы и услышали с крыши.

После изобильного пира на одежде присутствующих остались пятна и следы жира. Но любой из них мог похвастать густыми и длинными, как велела мода, волосами, а также нарядными, богато расшитыми шелковыми туниками и чулками. Комнату не согревал огонь, но никому из присутствующих он был не нужен, все уже сбросили бархатные куртки, отороченные напудренным горностаем или серебристой лисой.

Вино разливал, а точнее, расплескивал из кувшина по кубкам человек, явно не способный справиться с этой задачей. А танцующая троица хотя и была исполнена благих намерений разыграть свою сцену, буянила и толкала друг друга, намеренно высмеивая всем нам знакомые танцевальные фигуры.

Я сразу заметил, что прислугу уже отпустили. Несколько кубков лежали опрокинутыми. Несмотря на зиму, над сияющими полуобъеденными скелетами и горками влажных фруктов вились стайки крохотных мошек.

Над комнатой повис золотистый туман — дым табака, так как они курили самые разнообразные трубки. Фон гобеленов был неизменно темно-синим, что придавало всей сцене теплоту, подчеркивая яркий блеск богатых разноцветных одежд мальчиков-музыкантов и собравшихся гостей.

Кадя мы вошли в дымную теплую комнату, меня совершенно одурманила ее атмосфера, и, когда мой господин велел мне сесть у края стола, я поспешил последовать его приказу, поскольку едва не падал от слабости. Надо ли говорить, что я постарался не дотрагиваться даже до столешницы, а уж тем более до тарелок.

Краснолицые громкоголосые весельчаки не обращали на нас внимания. Громкая ритмичная музыка подавляла все другие ощущения. Но мужчины до того напились, что не заметили бы нас и в гробовой тишине. Мой господин запечатлел на моей щеке поцелуй и прошел к самой середине стола, к свободному месту, предположительно оставленному одним из тех, кто скакал в тот момент под музыку; Мастер перешагнул через скамью с подушками и сел. Только тогда оказавшиеся по обе стороны от него двое мужчин, которые до того момента яростно орали друг на друга, споря о чем-то, обратили внимание на блистательного гостя в алых одеждах.

Мой господин сбросил капюшон плаща, открыв взорам пирующих свои феноменально длинные волосы. Он снова стал похож на Христа во время Тайной вечери: тонкий нос, гладкие полные губы, светлые, ровно расчесанные на пробор волосы, сверкающие от ночной влаги.

Он по очереди осмотрел обоих гостей, и, к моему изумлению,— я наблюдал за ним с другого конца стола — углубился в их разговор, обсуждая зверства, обрушившиеся на венецианцев, оставшихся в Константинополе, когда турок двадцати одного года от роду, султан Мехмед Второй, завоевал город.

Похоже, они спорили по поводу того, как именно турки ворвались в священную столицу, и один человек говорил, что, если бы венецианские корабли не отплыли от Константинополя, город еще можно было бы спасти.

Никоим образом, утверждал другой мужчина, рыжеволосый здоровяк с золотистыми глазами. Какой красавец! Если Бьянку сбил с пути этот негодяй, то я мог себе представить, как ему это удалось. Между рыжей бородой и усами виднелись роскошные губы, изогнутые, как лук Купидона, а сильная челюсть была под стать мраморным шедеврам Микеланджело.

— Сорок восемь дней турецкие пушки обстреливали городские стены,— объяснял он своему собеседнику,— и в результате они прорвались. На что оставалось надеяться? Ты хоть раз видел такие пушки?

Второй, очень хорошенький темноволосый молодой человек с оливковой кожей, круглыми щеками, маленьким носом и огромными черными бархатными глазами, разъярился и сказал, что венецианцы вели себя как трусы, что поддержка их флота могла бы остановить даже пушки, если бы он только появился на месте событий.

— Константинополь бросили! — объявил он, стукнув кулаком по стоявшему перед ним блюду.— Ему не помогли ни Венеция, ни Генуя. В тот страшный день величайшую империю на земле обрекли на развал!

— Неправда,— довольно спокойно сказал мой господин, поднимая брови и слегка наклоняя голову набок. Он медленно обвел взглядом каждого из собеседников по очереди.— На самом деле многие храбрые венецианцы пришли на помощь Константинополю. У меня есть основания полагать, что даже прибытие всего венецианского флота не остановило бы турок. Молодой султан Мехмед Второй мечтал получить Константинополь, и ничто не могло его остановить.

Это было очень интересно. Я с удовольствием готов был получить урок истории и, чтобы лучше видеть и слышать, вскочил и обошел вокруг стола, подтащив к спорящим легкое кресло со скрещенными ножками и удобным сиденьем из красных кожаных ремней. Я поставил его на углу, не желая терять из виду и танцоров, которые при всей своей неловкости представляли собой достойное наблюдения зрелище — хотя бы из-за длинных развевающихся разукрашенных рукавов и усыпанных драгоценностями туфель.

Рыжий мужчина за столом откинул назад длинную, густую кудрявую гриву и, встретив сильную поддержку со стороны моего господина, окинул его восхищенным взглядом.

— Да-да, вот человек, который знает, что там произошло, а ты все врешь, дурак,— сказал он собеседнику.— А знаешь ли ты, что генуэзцы храбро сражались до самого конца? Папа послал три корабля; они прорвали блокаду и проскользнули прямо к поганому замку султана, Румели Хизар. Это был Джованни Лонго — представляешь себе подобную храбрость?

— Честно говоря, нет! — ответил черноволосый, наклоняясь к Мастеру.

— Настоящая храбрость,— небрежно заметил мой господин.— Зачем вы говорите чушь, в которую сами не верите. Будет вам, вы же знаете, что произошло с венецианскими кораблями, захваченными султаном.