По рассказам Душечкина у Буробина сложилось почему-то представление о главном инженере, как о поджаром, хитреньком старикашке. И каково же было его удивление, когда из проходной завода буквально выкатился маленький, лет шестидесяти мужчина с весьма добродушным, даже простецким лицом.

— Леонид Павлович, как я счастлив тебя видеть в своих владениях! — воскликнул он, обняв Душечкина. От такой встречи у коммерсанта даже повлажнели глаза.

— Ну, здорово, дружище, — сказал он и посторонился. — А это наш основной заказчик — Николай Николаевич. Прошу любить и жаловать.

Новгородов повернулся к Буробину. Взгляд его больших смеющихся глаз словно катком прокатился по чекисту: по лицу, тужурке, брюкам, сапогам. «Хорош простачок», — подумал Буробин. Новгородов протянул ладонью вверх рыхлую руку. Поймал руку Буробина, накрыл ее сверху другой.

— Рад с вами познакомиться, Николай Николаевич, очень рад. — Он улыбнулся, и лицо его вновь приняло простецкий, даже милый вид. — Так пройдемте, товарищи, я попробую вас немного удивить и обрадовать.

Через маленькую избушку-проходную они прошли на территорию завода, пересекли грязный, захламленный двор, прошли в цех. Вид цеха был тоже запущенный и какой-то унылый. В беспорядке один к другому тесно стояли работающие станки. Около одного из них на двух железных печках в закопченных кастрюлях варилась картошка в мундире.

Новгородов шел впереди.

— Как было условлено, Николай Николаевич, — весело прокричал он, вполоборота обернувшись к Буробину, — пилы и топоры мы делаем из лучшей стали. Делаем, как говорится, на совесть — пили не испилишь. Машинисты вам будут благодарны. — Он подошел к точилу, где затачивались топоры, взял один в руки и, как бы взвешивая, добавил: — Первейший сорт стали, настоящий самокал...

Пожилой рабочий, затачивающий топоры, остановил станок, прошел в угол цеха, вытащил из кастрюли картофелину и подошел к Новгородову.

— А я, Аркадий Викторович, так скажу, — проговорил он, — гробим мы металл на эту ерунду. — Рабочий очистил картошку и без соли бросил ее в рот.

Новгородов недовольно посмотрел на него и вдруг опять улыбнулся.

— Э, Тихон, друг ты мой хороший! Специалист ты превосходный, но не политик. — И, уже посерьезнев, добавил: — Заказ-то этот государственный, значит, так надо делать.

— Конечно, конечно, — в тон ему поддакнул Душечкин.

Рабочий развел руками и пошел за другой картофелиной.

Буробин взял у Новгородова топор, повертел его, посмотрел и осторожно провел ногтем по острию. На нем остался скрученный слой ногтя.

— Отлично, — сказал Буробин. И тут же осторожно спросил: — А вы всю партию сделаете из этой стали?

Новгородов не столько обиделся, сколько удивился такому вопросу.

— За кого вы нас принимаете, Николай Николаевич?

— Какие могут быть сомнения, Коля, — вставил Душечкин, — я же тебе говорил: мы своих не подводим. — Тоном и всем своим видом он старался показать главному инженеру, что находится с Буробиным в приятельских отношениях.

К ним снова направился рабочий. Новгородов вздохнул, взял «заказчиков» под руки.

— Теперь, товарищи, пройдемте ко мне в кабинет, там все и обсудим.

Вышли во двор.

— Аркадий, а этот рабочий не напакостит? — спросил Душечкин.

— Да что ты, — засмеялся Новгородов, — ты не знаешь Тихона. Он досок от старых ящиков просил, я отказал. Дам — замолчит.

Они дошли до административного корпуса, поднялись в кабинет Новгородова.

— Вы, наверное, проголодались? — спросил главный инженер, закрыв дверь на ключ. — У меня есть немного спирта, сейчас выпьем и закрепим, так сказать, наше знакомство. — Он весело глянул на Буробина. — Я надеюсь, Николай Николаевич, мы еще с вами не раз будем встречаться.

— Он теперь наш по гроб, — вставил Душечкин.

Новгородов из сейфа достал четверть со спиртом. С подоконника взял графин с водой. Потом вытащил сало, черный хлеб, порезал все это перочинным ножом и положил на стол.

— По-спартански, так сказать, — чем богаты, тем и рады.

Душечкин, словно не желая сидеть без дела, налил спирта в стаканы.

— Хороша штука, целебная.

Подняли, по-простецки чокнулись. Новгородов сделал глоток, отставил стакан.

— Извините, но больше не могу, я все-таки на службе. Вот когда, бог даст, придете ко мне домой, я буду пить с вами на равных.

Душечкин выпил до дна, взял кусочек сала, отломил хлеба, смачно чмокнул языком.

— И все-таки ни с чем не сравним спирт. — Он глянул на Буробина. — Как, Николай, ты доволен своими топорами?! Теперь больше не скажешь, что никак не дождешься, когда их начнут делать. Признаться по совести, ты ведь поначалу не поверил мне, но нужда заставила тебя связаться со мной, страшная штука нужда... И что бы ты без меня делал?

Новгородов в знак согласия с ним закивал головой. Желая польстить Душечкину, Буробин с благодарностью улыбнулся.

Кабинет Новгородова они покинули уже во второй половине дня. Шли по какой-то грязной улице, осторожно выбирая дорогу, пока им не попался извозчик.

Душечкин опять затеял разговор о деньгах. Буробин рассчитывал аванс вручить ему послезавтра у него дома. Но коммерсант неожиданно сказал:

— Коля, если ты не будешь возражать, я поеду с тобой на вокзал встречать кассира?

Буробин понимающе улыбнулся. «Осторожный...»

Доехали до Якиманской набережной. Уже прощаясь, Душечкин вновь спросил:

— А чем, если, конечно, не секрет, ты завтра будешь заниматься?

— Да помогу дяде с полом, а то совсем он замучился. Да и в управление надо сходить — у нас туго сейчас с порожняком на дороге.

— Давай, давай. А я, пожалуй, отлежусь денек.

Однако весь следующий день Душечкин метался по городу словно заводной. После часовни он побывал в ВСНХ у Ракитина, потом отправился в Центрутиль к Драгину и уже от него покатил к Новгородову... Домой приехал поздно вечером и под хмельком.

— Эх, Николай Николаевич, — вздохнул Мартынов, ознакомившись с новыми материалами о похождениях Душечкина. — Плетут что-то коммерсанты, а что? — Он покачал головой. — Мда-а... Меня успокаивает только то, что мы знаем об их существовании и что им теперь из наших рук не вырваться. Но ухо с ними надо держать востро... и особенно тебе, Николай Николаевич.

— Стараюсь, — только и сказал Буробин.

Спустя день в пять часов вечера Буробин зашел за Душечкиным. По пути на вокзал заглянули в часовню. В ней никого не было. Душечкин подошел почти вплотную к иконе и начал усердно молиться. Молился он минут десять. Наконец достал бумажник, вытащил из него сторублевую бумажку, аккуратно сложил ее и со словами: «Не забудь мою просьбу, святая мать», — опустил в ящик для приношений.

Когда вышли из часовни, до прихода поезда оставалось еще с час. Дошли до Тверской, поймали пролетку. Около Садового кольца дорогу им преградила похоронная процессия. Стояли минут пять.

— Хорошая примета, — улыбнулся Душечкин, когда пролетка вновь тронулась, — быть сегодня удаче.

На вокзал приехали ровно в семь часов. Поезда еще не было. У входа на вокзал стояла милиция. Прошли на перрон. Встали у забора, поодаль от ожидающих. Душечкин молчал. Он несколько раз доставал из жилета часы. Буробин чувствовал, что он нервничает.

Поезд появился спустя час. Отдуваясь, он медленно подошел к перрону и, обдав встречающих едким густым паром, остановился. Из деревянных грязно-зеленых ободранных вагонов, толкаясь, полезли пассажиры. На перроне стало как на рынке в воскресный день. Милиция останавливала тех, кто был с мешками, проверяла документы.

Боясь просмотреть Еремина, Буробин встал около локомотива. Душечкин был рядом. Он рассеянно смотрел куда-то в конец состава.

И вот за толпой мешочников, замешкавшихся при виде милиции, показался Еремин. В руках он нес толстый старенький портфель.

— Да вот он, — тронув Душечкина за руку, радостно проговорил Буробин, — вон он... приехал, не подвел.