— А где же усы? — наивно спросил Буробин.

— Вспомнил! Да, много с тех пор воды утекло: ты стал взрослым, я — почти стариком. — Он взял огурец, с хрустом его откусил и, с неподдельным уважением глядя на Буробина, стал жевать. — А я как узнал, что вместо умершего Самсона Никаноровича, — он размашисто перекрестился, — царство ему небесное, хоть покойников не судят, зверюга был, — нового начальника ставят, так сразу решил установить с тобой приятельские отношения. А вообще-то, отцы наши дружили, и нам нет никакого резона чуждаться.

Вошла мать. На столе появилась большая сковородка картошки, зажаренной кругляками.

— Кушайте, сердешные. — И опять ушла за печку: колдовать над блинами.

— И вот только я об этом подумал, — продолжал Слепов, — как ко мне приехал мой бывший командир. У него, понимаешь, в Москве большие связи. Подумали, как лучше к тебе подъехать, вот и решили помочь дороге. А что я тебе сразу тогда не признался, так надеялся, сам вспомнишь. — Вкусная, крепкая брага, словно заведенная граммофонная пружина, не давала ему возможности остановиться. По всему чувствовалось, что он был рад встрече с Буробиным и не хотел этого скрывать. — Теперь-то у нас с тобой дела пойдут, — говорил он, — я тебе удружил, ты, глядишь, меня не забудешь. Да, ты знаешь, а я, грешен душой, молил о твоем приезде, ты мне нужен сейчас во как, — он резанул рукой по жилистой шее, — позарез. Посмотри на улицу, какая погода: позавчера был снег, вчера дождь, сегодня — мороз, чует мое нутро — поясница совсем разламывается — опять дождю быть. А у меня сырье. Совсем забыл тебе сказать: я же сейчас вроде помоечного начальника стал, — опять хохотнул, — командую местной конторой утильсырья. Так у меня на складе пропасть добра скопилась. Хоть и зовется это утилем, но все же сырье, и лежит оно, можно сказать, под открытым небом. Притом сегодня вот телеграмму получил с московской фабрики. Стоит бедняга без дела. Молят, чтобы выручал — утилю подбросил. У меня с ней давняя договоренность. — В подтверждение сказанного он протянул Буробину телеграмму, в которой действительно просили Слепова прислать на фабрику причитающееся по договору сырье.

— А при чем тут я? — спросил Буробин.

Слепов состроил гримасу.

— Николай Николаевич, вагоны нужны.

— Сколько?

— Хотел бы пару, но обязательно крытых.

— Не много? — усмехнулся Буробин. И тут же подумал: интересно, а что он повезет в этих крытых вагонах? Как быть? Опять проблема, и посоветоваться не с кем. Правда, есть Смоленское ЧК, но к местным товарищам Резцов приказал обращаться только в крайних случаях. «Чем меньше людей будут знать об этой операции, — сказал он, — тем успешнее она может пройти». Дать? А к чему это может привести? Буробин отлично понимал, что ошибаться ему нельзя, иначе может получиться так, что он вместо того, чтобы пресечь врага, невольно станет его сообщником. Нет, пожалуй, не дам.

— Николай Николаевич, — так и не ответив на вопрос Буробина, проговорил Слепов, — не скупись: нельзя же допустить, чтобы у меня сырье пропадало, а там фабрика стояла без дела. Всего ведь два вагона прошу, что стоит для железной дороги?

«Выходит, и отказать нельзя», — подумал Буробин. Однако чтобы потянуть время и все как следует продумать, решил поупрямиться.

Сошлись на том, что Слепов придет завтра в управление и там на месте они решат, как быть. На этом и расстались.

— Чует мое сердце, — заметила мать, — втянет он тебя в историю.

Буробин улыбнулся.

— Да что ты, мама, я же чекист.

— Потому и страшно.

Из рассказа матери Буробин узнал, что Слепов два года назад вернулся из армии, где служил в чине офицера. Похоронил жену. Живет с пятилетним сынишкой-калекой: у того от рождения не двигаются ноги. Ухаживает за мальчиком, а помогает ему по хозяйству дочь подруги Прасковьи Ильиничны Ксения Мелешкина, но жениться на ней Слепов не собирается.

— В общем, как ни погляди, — заключила мать, — вроде бы и несчастный он человек, а все же нехороший. И зачем девку изводит? Ты его, Колюшка, остерегайся.

Утром Буробин отправился в управление. Не успел раздеться, как там появился Слепов. На лице дружеская улыбка, в глазах — надежда.

— Ты уж прости меня, Николай Николаевич, что в такую рань, но дело не терпит.

— Да уж чего там, — Буробин сделал вид, что обрадовался приходу Слепова, — я сам такой — надо, спать не буду. Но тем не менее прежде чем что-то решить, я хочу задать тебе вопрос.

— Какой?

— Не много тебе, все-таки пару вагонов, может, сократишь?

Слепов укоризненно развел руками.

— Николай Николаевич, ты как на рынке.

Этого словно ждал Буробин.

— А то где же... — он язвительно усмехнулся. — Вы с Душечкиным за вагон пил и топоров сколько с меня содрали?

Слепов прикусил губу.

— А я тебе, думаешь, вагоны так дам, за хорошие глазки? Ошибаешься.

— Николай Николаевич, так я же тебе терраску делаю, как будет возможность, матери мяса, картошки подброшу, еще чего.

— Молодец, — опять засмеялся Буробин. На него словно нашло. Он решил основательно пощекотать нервы этому проходимцу. — Нет, Степан Петрович, уж коль нужны тебе вагоны — плати. И не как-нибудь, а наличными.

— Да ты что? — оторопел Слепов. — Креста на тебе нету.

— А на тебе?

Слепов вдруг так посмотрел на Буробина, что чекисту показалось, будто в его глазах блеснули зубы. Коммерсант, словно готовясь к кулачному бою, до хруста сжал кулаки, шагнул на Буробина.

— Зачем так шутишь, Николай Николаевич?

Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы в дверь не постучали.

Слепов метнулся к столу, испуганно пригладил ладонью разлохматившиеся волосы и надвинул на лицо маску отрешенного человека.

Вошла секретарь, подписала у Буробина какую-то записку и вышла.

Слепов не пошевелился. Он словно окаменел.

— Сколько ты будешь с этой операции иметь? — Бить так бить, решил Буробин и почувствовал, как вздрогнул коммерсант. — Миллион, пять, десять?

Слепов смотрел на него будто волк, попавший в западню.

— Хорошо, — сказал Буробин, — какая бы сумма ни была — моя любая половина. По рукам?

Слепов увидел под носом крепкую жилистую руку Буробина, вымученно улыбнулся.

— По рукам, — сказал он, — только твою долю в два миллиона я отдам после завершения этой операции, когда получу от фабрики. Наличных у меня нет, — для убедительности он вывернул карманы.

— Договорились, — сказал Буробин.

Они вместе пошли в отдел комплектований, но там неожиданно выяснилось, что порожняка сейчас не только в Смоленске, на всей железной дороге не сыщешь. Слепов сник.

— Да как же быть, надо же...

— Не паникуй, что-нибудь придумаем, — успокоил его Буробин. — Какие мы будем железнодорожники, если для себя не сможем найти, — сказал и не ошибся.

Начальник отдела комплектований доверительно им сообщил, что в ближайшие пять дней из Москвы ожидается порожняк из тридцати вагонов и уж из них-то он как-нибудь парочку урвет для Буробина.

— Это другое дело. — Слепов повеселел.

В том, что коммерсанту пообещаны вагоны, не было ничего страшного. Ведь для того чтобы подать их к его складу, понадобится подпись самого начальника управления. А он наложит на это разрешение вето. Слепов, безусловно, взорвется, но это будет уже не страшно — Буробин уедет в Москву и успеет подготовиться к новому маневру.

— Может, Николай Николаевич, я к тебе сегодня вечером забегу проводить? Как ни говори, отметить надо, — сказал Слепов.

— А ты, Степан Петрович, ведешь себя словно действительно мой друг, на худой конец — родственник. — Буробин решил коммерсанта держать на определенном расстоянии. Это, безусловно, труднее, чем быть запанибрата, но в таком случае даже в игре оставляешь за собой право сторониться подобной компании.

— Николай Николаевич... — хотел было что-то сказать Слепов.

Буробин не дал ему договорить. Он решил до конца высказаться.

— Ты думаешь, мне твое присутствие доставляет удовольствие? У нас не может быть ничего, кроме деловых отношений: я — тебе, ты — мне. Ясно?