— Каждая собака в Москве знает, что мы были друзьями, — виновато улыбнулся Мельников. — Нам нечего было делить, а объединяло многое. Хотя, признаюсь, компанейским парнем назвать Александра было трудно. — Мельников говорил теперь, тщательно взвешивая слова.

— Часто бывали у Мамлеева?

— Как сказать... Иногда семь раз в неделю. Иногда не встречались месяцами. У Александра начинались творческие запои, и вытащить его из библиотеки было делом мудреным. Ну, тренировки. Я ведь часто входил в состав сборной, и мы вместе тренировались. Правда, потом обычно Мамлеев уезжал за границу на соревнования, а я отправлялся домой, но такова уж судьба второго эшелона. Хотя из десятки лучших я не выпадал уже много лет.

Последняя фраза показалась Воронову где-то слышанной. Он начал лихорадочно вспоминать, при каких обстоятельствах и кто ее произносил. Юлия Борисовна? Прокофьев? Нет, память цепко держалась за нечто иное, но вот за что?

Мельников тем временем продолжал:

— Мне трудно говорить об Александре. Он мне исключительно дорог. И смерть его явилась жестоким ударом. Знаю я его давно, я уже входил в десятку лучших стрелков страны, Александр еще не знал, с какого конца заряжается ружье...

Каждое упоминание Мельникова о десятке лучших стрелков заставляло Воронова еще мучительнее вспоминать, где он слышал эти же слова. Алексей был почти уверен, что видел и это лицо, покрытое отличным бронзовым загаром. Тонкий нос имел две неровные горбинки и заканчивался маленьким раздвоенным шариком. Тонкие губы нервно подергивались. И когда он говорил долго, то языком облизывал губы изнутри. Движение это придавало его лицу сходство с мордочкой свистящего полевого зверька. Курчавые волосы лежали тугой шапкой. Светлые, как бы водянистые, глаза светились печалью, а руки, сухие, покрытые морщинистой не по годам, кожей, Мельников держал ладонями друг к другу. Словно молился... «Напоминает тушканчика». Воронов как бы включился в старую детскую игру «горячо — холодно», и сравнение с тушканчиком резко приблизило Алексея к «огню». Осталось немного, и он разыщет в своей памяти ту встречу...

— Об Александре вам наговорят разное. Думаю, больше плохого, чем хорошего. Сделают это по причине дурного мамлеевского характера. Мамлеев невольно обижал многих людей. Прокофьев и после смерти, наверно, не простит ему обиды. Знаете, о чем идет речь?

Воронов кивнул.

«Опять Прокофьев... Боюсь, что Стуков окажется не прав. Поведение на похоронах не больше как лихой спектакль».

Воронов всматривался в лицо Мельникова, стараясь уловить хоть какие-то скрытые переживания, когда Игорь Александрович называл имена знакомых людей. Но Мельников нервничал удивительно однообразно, о чем бы ни шла речь. Воронов даже не заметил, как волнение у него вдруг перешло в суетливость. Мельников встал и принялся расхаживать по комнате. Двигался он странной походкой, бочком, весь собравшись, ставя навыворот свои кривые ноги. Долгополый вельветовый пиджак яичного цвета еще больше подчеркивал кривизну ног. Длинный с широкими крыльями ноздрей нос на маленьком лице как бы служил телу противовесом, не давая Мельникову опрокинуться назад из-за гордо вскинутой головы.

— Ваше мнение — как это все могло случиться? — вопрос Алексея остановил Мельникова на середине комнаты.

Игорь Александрович ответил быстро, как человек, который давно ждал подобного вопроса и внутренне к нему приготовился.

— Просто не знаю. Недели за две до соревнований он что-то жаловался на свой «меркель» и отдавал его в ремонт...

— Кому?

— Прокофьеву. Надо сказать, что Николай Николаевич, когда трезв, приличный специалист. Лучше его вряд ли кто разбирается в иностранных ружейных системах.

Воронову понравилось, что Мельников не ответил прямо на его вопрос, ограничившись фамилией мастера. К тому же дал Прокофьеву хорошую характеристику.

— Вы предполагаете, что ремонт не мог привести к печальному результату?

— Трудно сказать. Я не видел оружия после разрыва. Его сразу же забрали ваши товарищи...

— Кто прикасался к «меркелю» после разрыва и до того, как оно попало в наши руки, могли бы сказать?

— Мог бы... Но, мне кажется, это не играет никакой роли....

— Позвольте, Игорь Александрович, я уж сам буду определять значение того или другого факта. Так кто же?

— Прокофьев... Он и передал остатки «меркеля» вашим товарищам.

— А вещи взяли вы?

— Да. Я помогал отнести Мамлеева в комнату.

— Кстати, почему вы не отнесли вещи Мамлеева домой сами, а сдали их в камеру хранения больницы?

— Мне их некуда было деть. С Юлей мы до вечера просидели в холле больницы, ожидая результатов операции. Мне и в голову не приходило тогда, что это имеет какое-то значение...

— А кто собирал вещи в сумку?

— Я. — Мельников пожал плечами, дескать, само собой разумеется.

Воронов удовлетворенно кивнул головой.

— Скажите, пожалуйста, а когда последний раз вы звонили Мамлееву домой?

— Вечером, — Мельников на мгновение задумался. — Да, вечером, накануне дня соревнований.

— А утром следующего дня?

— Нет. Я увидел его уже на стенде возле раздевалки. — Мельников лихорадочно облизнул губы.

— А куда делись патроны Мамлеева? — спросил Алексей. — Если мне не изменяет память, он не отстрелял и первой серии?!

Лицо Игоря Александровича на мгновение залилось краской, но он быстро взял себя в руки и, подойдя к шкафу, выдвинул нижний, закрывающийся на два замка ящик.

— Патроны лежали вот здесь. Немного — штук тридцать пять. Остальные Мамлеев хранил в своем шкафчике. Вы знаете, у него ведь здесь свой шкафчик?

— Где же остальные патроны?

Мельников вспыхнул снова.

— У меня их выпросил один молодой человек, собирающий коллекцию...

— Уж не Иосик ли?

— Он...

— Вы сможете забрать патроны обратно и передать мне?

— Конечно. Если он их еще не пустил в дело.

— Что значит «в дело»?

— Ну... Не переподарил или... не перепродал кому-нибудь из своих постоянных клиентов.

— Хорош коллекционер! Мне уже рассказывали о нем. Но никак не удается его встретить...

Мельников как-то облегченно вздохнул и показал кивком на окно:

— Это проще простого. Интеллигент сидит с ребятами возле нашего дома.

Воронов встал и подошел к окну. Внизу на скамейке сидели молодые люди. Стоя перед ними и отчаянно жестикулируя, что-то рассказывал долговязый, вызывающе ярко одетый паренек.

Черные усики, стрелками разбегавшиеся из-под носа, придавали всему его облику опереточность.

— Интеллигент — тот, с усиками?

— Он.

— Вы сами отдали Иосику патроны Мамлеева?

— Да, — неохотно ответил Мельников. — Не бросать же их было в мусорное ведро? Самому стрелять как-то не с руки показалось. Тем более что патроны эти Александру доставил Иосик.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Еще бы, — обиженно фыркнул Мельников. — Карди звонил и мне, но я был занят, и тогда он сказал, что передаст патроны через Иосика, который был в ту минуту у него в номере «Националя».

— Покажите мне шкафчик Мамлеева.

Они вышли в полутемный коридор и свернули за угол. Мельников прошел вперед, открывая двери больших пустых комнат с лавками и шкафчиками вдоль стен, пока они наконец не прошли в маленькую уютную раздевалку, рассчитанную явно на избранных, — мягкие кресла с гнутыми никелированными ручками стояли в хаотическом беспорядке.

— Шкафчик Мамлеева последний, — Мельников указал в глубь комнаты. — Но без ключа мы туда не заберемся.

Воронов подошел к шкафчику и потянул за ручку. Дверца легко подалась, а замок с громким стуком упал на деревянную решетку под ногами. Шкафчик был взломан. Кроме старого, довольно грязного полотенца, в нем не оказалось ничего...

Воронов увидел, как побледнел Мельников.

— Странно. Еще вчера все было в порядке. Можно спросить деда — ключи от этой комнаты есть только у него и Прокофьева.

Воронов внимательно осмотрел шкаф. Работа была грязной. Ударом долота замок осадили назад к сильным рывком отжали планку. Прежде чем Воронов успел что-то сообразить, Мельников, стоявший рядом, обеими руками поднял замок и подал его Алексею. Если на замке и могли остаться следы злоумышленника, теперь они уже затерты пальцами Мельникова.