Но те, кому я так смиренно молился, прося поддержки, не просто не услышали меня. Зная обо всем, Патриархи медлили с окончательным ударом. И нанесли они его именно в тот миг, когда я сам подошел к завершению собственного замысла. Они решили, что мой порыв настроен против них. И приготовили мне тяжелое испытание.

Тогда я решил, что имею право более не слушать их приказов. Я начну свою собственную войну.

Но для этого мне нужна твоя кровь, человек. Не сопротивляйся и не бойся. Тогда боли не будет.

Тускло мерцают люминофоры, чьи колонии искусственно привиты на поверхность нескольких полиуглеродных пилонов, укрепленных на стенах. Но этого света более чем достаточно для комфортной беседы двух старых знакомых. К тому же, перерождаясь в процессе фотосинтеза, бактерии обладали способностью менять свой цвет, отчего настроение в помещении также изменялось. Но самое удивительное, что подобные метаморфозы неразрывно связаны с тем, в каком направлении пойдет беседа. И тот из участников диалога, кому открылась закономерность таких превращений, будет иметь преимущество в разговоре, неявно влияя на его течение.

— Ян?

— Да?

— Есть в нашем прошлом таинственные истории, истинный смысл которых от меня ускользнул?

— Будь терпелив, всему свое время.

— Ошибаешься, если думаешь, что все еще обладаешь властью над временем.

— Хорошо, ты прав. Во всем. Итак, в начале я расскажу тебе о переселении.

Морщина пролегла по лицу. Глубокая морщина. Издали она была похожа на тонкую полосу тени. По мере приближения ее размер увеличивался. Сперва тонким ручьем, затем широкой рекой и, наконец, глубокой пропастью разделила она лицо на две неравные половины.

Шерхан молча стоял на берегу океана, внимательно вглядываясь в туманную дымку. Ожидание начинало утомлять его, но он был вынужден смириться с этим. Иного выбора в сложившейся ситуации не было. Возможно, что это было к лучшему.

Ватек переживал интересное состояние. Он учился терпению, что ранее было ему недоступно. Выводы, сделанные им за прошедшие несколько дней, ясно показали, насколько несовершенными были его первоначальные планы, с каким высокомерием и дерзостью пренебрег он возможностями своих противников. За что начал расплачиваться, и выставленные счета оказались слишком велики. Иные, менее сильные личности, восприми они произошедшие события как знак неизбежного поражения, давно бы опустили руки и сложили бы оружие. Но Шерхан был вылеплен из особой глины, крепкой как сталь. Он все еще был очень далек от подобных мыслей, несмотря на то что многие его соратники были готовы сдаться в любой момент, уповая на милость Патриархов. Он чувствовал это, с каждым днем волна неприятия, катившаяся от окружающих, набирала силы. Туманные знамения, если они действительно являлись таковыми, имели на каинитов, слабых духом, огромное влияние. С этим приходилось бороться. Но Ян отдавал себе отчет в том, что репрессивные методы могут только усугубить сложившуюся ситуацию, но уж никак не способствовать ее позитивному изменению. Прежде всего проблема крылась в отношении рядовых вампиров к тем силам, против которых выступил их лидер. И это была неразрешимая проблема. Движение, зародившееся внутри туманной завесы над линией горизонта, отвлекло Шерхана от гнетущих мыслей. Он напряг глаза, подался вперед. Постепенно до него стал доноситься шорох, который могли издавать только большие кожистые крылья вампира, предпочитающего полет прочим видам передвижения.

Ночь. Холодное дыхание ветра заставляет плотнее кутаться в одежды. Шум моря, по кромке берега, омывая босые ступни в соленой воде, идет человек. Он сильно сутулится, вжимая голову в плечи, руки заведены за спину. Тот, кто ожидает его уже несколько часов, стоит в некотором отдалении, опираясь спиной на базальтовую глыбу, единственного свидетеля климатической трансформации, имевшей место на этом берегу. Он поднимает голову и смотрит на приближающегося. Хотя никто не произносит ни слова, им обоим все ясно. Вместо приветствия они обмениваются кивками и весьма многозначительным молчанием. Пришедший хочет что-то объяснить, но уверенный жест собеседника прерывает его. Не стоит, сверх уже сказанного лишним будет любое слово. Но все же для долгого молчания наступит более подходящий момент, а пока им есть что сказать. Пауза будет длиться ровно до тех пор, пока один из них не наберется смелости нарушить тишину. Но для лишних свидетелей звук речи утонет в реве прилива.

Шерхан улыбается. Выходит фальшиво, но, пожалуй, от него трудно ожидать чего-либо другого. К тому же его гостю нет никакого дела до подобных проявлений эмоциональности. Сейчас, когда его крылья складываются, кроме щемящей боли в лопатках, его более ничто не интересует.

— Все же, старый друг, ты откликнулся на мой призыв. — Ватек помогает трансформировавшемуся вампиру подняться с земли.

— Да, я тщательно все обдумал и понял, что не могу оставить между нами даже намека на недосказанность.

— Это похвально, но мне больше хочется знать, не поменял ли ты своего решения.

— Нет, Ян, более ни слова об этом. Я, мой клан останемся здесь. Мы никуда не полетим.

— Но почему, Ратклифф, почему ты так упрям.

— Я ждал высшей воли, но ответа не получил. Значит, для меня еще не настало время.

— И не настанет никогда, если ты продолжишь оставаться таким упрямым. Я не раз говорил тебе, что каждый каинит имеет полное право вершить свою судьбу без оглядки на Патриархов.

В течение беседы каиниты мерили шагами полосу прибоя. На последней фразе Ватека его собеседник остановился. Встретились их взгляды. Несколько секунд каждый вампир пристально изучал собственное отражение в чужих зрачках.

— Мне все ясно, Ватек. Абсолютно все. Ты не пророчишь мне новое будущее. Ты подстрекаешь меня.

— Ты не слышишь меня.

— Нет, Ян, это ты глух к моим словам. Тебе известно, какие слухи ходят о тебе?

— Вполне.

— Я не придавал им большого значения. И, видимо, напрасно. Я думал о нашей дружбе, не подозревая, во что ты втягиваешь меня. Это бегство, и ты призываешь меня пойти той же дорогой, которую уготовили для ренегата.

Ватек молчит. Больше всего он хочет убить Ратклиффа. Пожалуй, это может стать отличным прощанием с Террой. Да, закрыть дорогу назад кровью побратима.

Почувствовав холодное излучение, исходящее от Ватека, Ратклифф делает несколько шагов в сторону, слега поворачивается к Шерхану боком, прикрыв рукой левую половину груди.

Но Шерхан не доводит мысль до воплощения.

— Почему ты веришь им больше, чем мне, Ратклифф? Почему?

— Они создали наше общество. Они — наш закон.

— Тогда объясни мне, почему твой закон бежит, поджав хвост, без оглядки, оставляя нас на враждебной планете.

— Твоя оценка их поступков пристрастна и неверна. Это не бегство, это колонизация. Но ее плоды не будут принадлежать нам. Это вотчина Патриархов и только их. Наше время придет гораздо позже.

— Но ведь они не запрещают нам покидать Терру! Не запрещают!

— Но и не дают разрешения.

— Что ж, старый друг, в таком случае нам более нечего сказать друг другу. Прощай.

Терцио внимательно выслушал Ватека. Долго хранил молчание, после чего все же высказался:

— Я полагаю, это только часть истории.

— Верно. Продолжение будет куда занимательнее. Но сперва несколько подробностей.

В сущности, до того, как развиваются люди, каинитам не было никакого дела. Прежде всего решающее значение имели только два вопроса — безопасность и пропитание. Пока агрессивность людей не переходила тот порог, за которым перед слепой волной человеческой злобы не устоит ни одно существо в мире, вампиры относились к ним не иначе как к пищевому ресурсу, безмозглому и безвольному. Однако способность корма давать отпор зачастую делала подобные максимы не более, чем фигурами речи.