— Мы все давно умерли, Терцио. К чему этот балаган?

— Животному не дано решать, зачем оно живет. Даже человек бессилен перед лицом своей судьбы. Эта великая загадка, ответ на которую доступен лишь Всевышнему.

— Если Терцио прав, тогда скажи, Шерхан, зачем тебе губить весь клан, если ты один смерти ищешь?

— Я не ищу смерти. Я ищу истинное бессмертие.

С той стороны бытия, где тонкими пленками разных цветов сохнут на планетарных орбитах влажные сны счастливых, подставляя свои бока палящим лучам миллионов звезд, и прячутся в ледяной тени суетных комет кошмары и мороки, можно увидеть многое.

Он стоял в начале длинного коридора. По обеим стенам тянулись две ровные вереницы дверей. На каждой из дверей висела медная таблица с номером. Ручки, отполированные многими касаниями до блеска, выгибались во все стороны одновременно, напоминая растущие мыльные пузыри. Он затылком ощущал чей-то шепот, приказывающий выбрать дверь и открыть ее. А потом шагнуть за порог. Но он медлил, ждал чего-то. Знака, сигнала… сам до конца не осознавая, что все-таки ему необходимо.

А потом мысли и ощущения разорвали его на сотни осколков.

А потом хлопнули бесчисленные двери, открывшись разом, высвобождая всех тех, кто был заточен за ними.

Иногда, встречаясь в чьих-нибудь случайных снах, рассказчики, певцы-рапсоды, властители дум человеческих, обмениваются меж собой разными историями. Полны те рассказы всяческих тайн, загадок и странностей. С одних из них слетают, шумя черными крыльями, нетопыри-вампиры, демоны-людоеды и прочие резиденты бестиариев, пугая спящих, заставляя сочиться по телу липкий пот. А с других соскальзывают мягкие перышки снов красивых, про любовь, честь и доблесть.

Так бы и смотрел, наслаждался целую вечность.

Ночью наемнику приснился сон. Он видел себя спящим в темной келье. Из маленького, закрытого решеткой окна доносились голоса. Он встал, подтянулся, выглянул на улицу.

На пыльной мостовой стояли монах в черной рясе и старушка. Старушка живо рассказывала монаху что-то свое. Он перебил, поинтересовался ее здоровьем. По интонации ответа наемник понял, что старуха была очень мнительна. Она пожаловалась на боли в сердце. Монах порылся в карманах своей рясы и достал полную ладонь маленьких, сделанных из серебра сердец, рук, ног, голов и мужских членов вперемешку с игрушечными младенцами. Он высыпал их горкой на стол, появившийся рядом.

— Есть сердца, — прошамкал он беззубым ртом, — на пять золотых, на десять и на пятнадцать. Они освящены. Осталось прочесть над ними молитву и положить под подушку.

Старушенция купила маленькое сердце за десять золотых.

Она повернула голову вверх. Туда, где он выглядывал из своей комнаты. Женщина сказала наемнику, что идет на службу. Она ушла, а он продолжал смотреть на двор. Прошел монах в блестящей выгоревшей рясе. Потом из темноты появились два пилигрима. Они сели под стеной на серые камни, достали из сумок хлеб и редьку и стали есть.

Потом наемник увидел себя в длинном коридоре. Он узнал, что до этого, поддавшись скуке, гулял по храму и заблудился.

Узкий проход, в котором он оказался, был вымощен потрескавшимися плитами. Из трещин выбивалась трава. К стенам, окружившим проход, были привинчены чугунные фонари. Должно быть, они давно не зажигались. В одном из них он обнаружил птичье гнездо.

Наемник долго шел по коридору. Вдруг рядом с ним со скрипом отворилась калитка. Он прошел через нее. В яблоневом саду под деревом сидела женщина, кормящая грудью ребенка. Ребенок морщился и хрипел. Рядом с женщиной стоял парень с лицом, испещренным оспой. Он стоял, хмуро понурив голову, теребя руками шляпу.

Монах, страдающий от низкого роста и плеши на голове, обрезал длинным ножом ветки яблонь. Присев на пень рядом с кормилицей, он о чем-то спросил ее.

— Он, — женщина кивнула на парня, — убил серну в лесу. Когда нашему малышу всего исполнилось полгода. Серна. Разве можно убивать ее и приносить в дом.

Монах вздохнул. На глазах наемника резким броском он оскопил парня. Тот беззвучно согнулся пополам. Монах поднялся. Женщина зарыдала, передавая ему ребенка. Монах распеленал младенца.

Женщина сквозь слезы пробормотала:

— С тех пор он весь синий, болезнь душит его горло.

Монах молча повторил ту же процедуру с младенцем. Ребенок заверещал. Но синева его тела тут же сменилась ровным румянцем, и только кровавое пятно между ног нарушало картину благополучия.

В памяти всплыл монах в черной рясе с игрушечными младенцами. Наемник подумал, что раны скопцов заживут быстрее, если они купят за золото игрушечные члены. Он ушел из сада.

Наемник присел на край песчаного валуна, отколовшегося от основной массы террикона, и закурил. Он устал, жизненные соки медленно истекали из него. «Черт возьми, — думал он, — как мерзко ощущать себя изможденным…»

Оживленное им тело лежало на голой земле, прикрытое большим медицинским покрывалом из биопластика. Такое покрытие служило микрореанимационным центром.

Сейчас интеллектуальная часть покрывала пребывала в состоянии крайнего замешательства. Изумленно анализируя поступающие от тела данные, она пыталась найти адекватный способ лечения. Но бездушной машине было невдомек, что ожившему трупу под ним нужно только время.

Микрокомпьютер на поясе пискнул сигналом таймера. Наемник выкинул окурок и подошел к телу. Время, отведенное на реанимационные процедуры, закончилось. Он сдернул с тела покрывало и скатал его в валик. Последней стадией было доделать трупу недостающую часть — голову. Шприцом с моноиглой наемник взял пробу крови, потом подошел к клон-клаву и впрыснул пробу в приемник. Теперь осталось только ждать. Процессор проанализирует молекулы ДНК и выдаст готовый результат по истечении трех часов. Пока машина будет работать, наемник может позволить себе короткую передышку.

Грузовой эхолет летел низко к поверхности земли. В кабине пилота было накурено и стоял запах застарелого перегара. В смотровом люке под ногами мелькала однообразная марсианская пустошь. Пилот внимательно смотрел на монитор внешней камеры, работающей в режиме улавливания тепловых сигналов. Кругом серыми пятнами были разбросаны куски застывшей лавы.

Угловым зрением пилот уловил, как грузовоз обогнал боевой эхолет эскорта. Он щелкнул тумблером и включил систему связи.

Аппарат был настроен на ментальные волны, пилотам не приходилось напрягать связки, чтобы вести переговоры. Достаточно было просто думать.

— Как дела, Барт? — Пилот вел беседу, одновременно улавливая показания большого количества приборов.

— Перегрел реактор, увлекся фигурами пилотажа. Надо бы остановочку сделать.

— Выбьемся из графика.

— У тебя мозги еще не закипели от однообразия? Третий день летим, даже поссать нормально нельзя.

— У тебя засорился дренаж? Ха-ха, ссы в штаны.

— Очень смешно, Кир. Я оценил.

— Ладно, потерпи еще часик-другой, потом остановимся.

— Ты это реактору расскажи, умник.

— Ничего не могу поделать.

— Я тогда к тебе прицеплюсь. Будет немного больно.

— Пошел ты, знаешь куда…

Через пару мгновений пилот ощутил, как грузовоз тряхнуло, потом донесся грохот металла о металл. Каждый грузовой эхолет имел внешние пилоны для стыковки с машинами меньшего размера. Как-то: автономными заправщиками, эндопогрузчиками и боевыми эхолетами.

— Ты мне платье помял, Барт. Разве с дамами так себя ведут?

— Дела закончим, я тебе живенько объясню, как ведут дела в третьей бригаде биодермов.

— Ой, напугал, я вся мокрая уже. Барт, войди в меня.

— Брось паясничать.

Вдруг пилот напрягся. Он изменил разрешение ИК-радара и увидел, как на самой границе охвата дрожит огонек живой плоти, кричащий о своем присутствии спектром теплового излучения.