Так было всегда. Любую минуту свободного времени Ян тратил на модернизацию и улучшение Дагота. Это был процесс доведения воплощенной смерти до ее логического максимума — единения с энергетической сутью костлявой, с ее первообразом.

Дагот не воспринимал это в привычном смысле слова. Суета вокруг его способностей казалась ему игрой. Впрочем, сейчас он понимал, что так оно и было. Ватек давно заставил себя поверить, что искупил долг перед Бруно, превратив его в живого мертвеца. Теперь его интересовала только эффективность. И способы ее достижения были Яну безразличны.

Думал ли Ватек, что Бруно до сих пор чувствует боль? Не физическую, а страдание иного, высшего порядка? Однозначно нет.

И когда Бруно услышал слова медтеха, он не смог больше сдерживать себя.

Краем глаз Дагот видит, как медтех, склонившись к самому уху сидящего Яна, что-то шепчет ему. Ватек открыт, он не считает нужным экранировать себя, находясь дома. Он верит в верность своих людей. И эта вера в один миг разрушает жизнь Дагота.

Он слышит, как двигаются губы медика и как они произносят слова.

— Что там у вас? — раздраженно спрашивает Ватек.

Медтех протягивает ему сенсорный экран портативного вычислителя.

— Здесь все данные анализа и контрольные замеры. В общих чертах картина неутешительная.

— Ты думаешь, меня надо утешать?

— Я хотел сказать совершенное иное. В свете всего происходящего я взял на себя смелость думать, что Дагот очень важен для вас.

— Странное заключение. Я давал повод полагать, что думаю иначе?

— Но…

— Вы собираетесь терзать меня своей никчемной философией или будете говорить по существу? Учтите, у моего терпения очень маленький предел.

— Я понял, итак, результат последних исследований, учитывая внутренний период полураспада клеточной структуры и квазинейтралъный эктоплазматический барьер…

— Короче и без терминологии.

— У Дагота осталось очень мало витальной маны. Его молекулярный саван начал пожирать сам себя, лишь бы продлить жизнь носителя. Мы пытались использовать известные нам ингибиторы, но саван отторгает любое постороннее вещество. Сложность еще в том, что окончательная природа савана нам неизвестна. Он содержит массу элементов за пределами периодической таблицы.

— Что говорят некроманты?

— Они интересуются, с помощью каких обрядов Бруно обзавелся саваном.

— Если бы проблема была только в этом… на сегодня его тело столько раз проходило генетическое изменение, что сейчас вряд ли мы получим исходные комбинации ДНК. Да и магия здесь практически бесполезна. Ведь оживлял я человека, а не саван. Ладно, каков вывод?

— Диагноз неутешителен. У Дагота есть меньше двух лет, прежде чем саван уничтожит сам себя. После этого тело Бруно начнет стареть с коэффициентом умножения 6. То есть до окончательной смерти у него будет около 12 лет. Если учитывать повышенные нагрузки активного савана, то срок жизни сокращается впятеро.

— Ясно. Но Дагот нужен мне сейчас и на пределе своих возможностей.

— Значит… есть всего меньше пяти месяцев. После чего смерть тела-носителя наступит меньше чем за трое суток. Саван использует все доступные ему виды энергии, и он не будет церемониться с носителем.

— Значит, такова судьба.

Бруно думал, правомерно ли было считать Яна предателем. Кем он был для него — старым другом или простым инструментом? Странно, но однозначного ответа Бруно не нашел.

Ватек еще какое-то время наблюдал за процедурами, потом вышел из медблока. Его тянуло в часовню.

Бруно едва дождался, пока дверь скроет за собой широкую спину Яна. Он тут же рванулся вперед, ломая медицинские конструкции, возведенные вокруг него и похожие на стартовые мачты древних космических кораблей.

Меньше чем за минуту он перешел в боевое состояние Дагота и стал убивать.

Медики метались от стены к стене, пытаясь уйти от смертоносных ножей и змей Дагота. Но он был безжалостен и неумолим. Он резал, ломал, рвал. Попавшегося под руку первого медика он схватил за лицо и, провернув кулак вокруг своей оси, сломал ему шею. Тут же поднял бездыханное тело и метнул его в стену. Медик пролетел через все помещение и глухо ударился о пластик покрытия. С сухим треском переломился позвоночник. Тело дернулось и шлепнулось на пол.

Второй медик был насквозь пронзен тремя змеями, вылетевшими из бедренных и плечевых утолщений брони. Они с шипением вспороли воздух и впились в податливую плоть. Медик закричал от жуткой боли, раздавившей его сознание в лепешку. Тела змей извились и рванулись назад. Их головы, раскрывшие пасти увеличили раны и порвали медика пополам. Фонтанирующая кровь залила пол.

Третий медик был декапитирован точным ударом руки, из кистевого сустава которой торчали мономолекулярные ножи. Его голова медленно скатилась с шеи, из обрубка хлынула кровь.

Четвертого медика Дагот схватил за бока и поднял над полом. Когда их взгляды поравнялись, Дагот без замаха ударил лбом, сломав нос человеку. Кость переносицы коротко треснула и вошла в мозг, вдавленная нечеловеческой силой удара.

Больше в медблоке убивать было некого, кроме того самого медтеха, который доложил Ватеку о состоянии Дагота. Тот сошел с ума сразу после начала резни, устроенной Бруно. Он жался в углу, залитый кровью коллег. Его остекленелые глаза смотрели в никуда, руки обхватили голову.

Дагот убивал его медленно. Он взял человека за руки, ближе к плечам и растянул, открывая конечности. Потом так же поступил с ногами. Кровью, сочившейся из обрубка левой ноги медика, он написал на стене одно слово — «Ян».

Осмотрев плоды своей ярости, Дагот ничего не почувствовал. Он вышел из блока, прошел стерилизующий душ и направился к первым этажам, где находился выход из кондо.

Маленькую, почти заброшенную церковь Бруно отыскал на нижних уровнях Луксора. Вокруг толпились местные бродяги, нищие протягивали грязные руки в просьбах подаяний. Бруно не обращал на них внимания. Он вошел в церковь и остановился на пороге.

Молельный зал был пуст. По обе стороны от узкого прохода тянулись ряды простых сидений, с которых верующие могли наблюдать за службой или просто сидеть, общаясь с Богом. У алтаря служка менял свечи. Каждый раз подходя к треногим светильникам, он осенял себя крестом и коротко склонял голову. Потом вынимал огарки из пазухов и складывал в карман фартука. На освободившееся места он вставлял новые свечи.

Бруно сел в последнем ряду, спрятавшись в тени статуи распятого Спасителя. Он сложил ладони «домиком» перед лицом и уставился в пол. Бруно давно молился в последний раз. И не помнил, был ли тогда ответ на его слова Богу.

Но сейчас он не сомневался, что будет услышан. Горело сердце, разлетающееся на части.

Бруно ненавидел себя за последнее прегрешение. Словно обезумевший он думал, что, позволив ярости выплеснуться на неповинных медиков, заглушит охватившую его боль. Но страдание только возросло.

Подскажи, как мне просить прощения. Дай силы сказать все то, что нельзя больше прятать в себе. Помоги, ведь ты никогда не оставлял в беде детей своих.

Прости мне наглость думать, что до сих пор я могу надеяться на возвращение в лоно твое. Научи, как вырвать с корнем семена зла, давшие такие глубокие ростки в моей душе. Есть ли она у меня? Осталось лишь хоть что-то от человека внутри меня. Или уже ничего нет, только прах и ветер.

Видишь кровь на моих руках, смой ее одним лишь словом «прощаю». Забери тело мое, забери душу мою, забери разум мой. Ничего не надо, нет в этом смысла. Забери всего меня. Я и агнец, и коэн, заносящий жертвенный нож. Весь я стою перед тобой и покорно жду решения твоего.