— Ползите по кювету, — предложил я, разглядев дорогу. Ефремов немного поколебался, потом сказал:
— Дай мне свою пикульку, возьми мой маузер, да отстегни с кобурой вместе, дарю. Отходи за мной.
Ефремов отполз.
Из-за угла выскочили двое. Побежали по кювету. Один, обернувшись, полоснул из автомата. «Наши», — обрадовался я и крикнул:
— Сюда!
Это оказались Шамрай и еще один разведчик.
— Ефремов ранен, — сказал я им.
— Где он? — спросил Шамрай.
— По кювету пополз.
— Тикай до его, а мы сами, — сказал Шамрай.
Широкий в плечах, медлительный в движениях, он был спокоен, как всегда. Прядь волос, выбившаяся из-под шапки, падала ему на глаза.
— Иди к нему, — поддержал Шамрая его товарищ.
Быстро ползя по кювету, волоча на себе комья грязи, я выбрался в проулок и стал перебегать от хаты к хате. Сюда пули почти не залетали. На краю деревни окапывались солдаты. Подоспели кавалеристы. Они спешивались, занимали оборону. Коноводы на рысях угоняли лошадей.
Начали падать немецкие мины. Откуда-то сзади полетели снаряды наших пушек. Они ложились в центр Комаривки.
Совсем близко заухала самоходка, посылая в сторону противника трассирующие снаряды. Я увидел за стеной дома сидящего на земле Ефремова, ему подматывал бинт санитар, а коновод держал под уздцы двух топчущихся лошадей. Выстрелы нарастали. Донеслось близкое «ура»: наши пошли в контратаку. Справа и слева кричали немцы. Коновод торопил Ефремова:
— Товарищ командир… Садись! Поедем!
Ефремов уже отдал распоряжения комбатам, установил локтевую связь с соседом — спешенными кавалеристами. Оставаться здесь ему дольше не было необходимости.
Но он медлил, словно спрашивая самого себя:
— Нинка! Где же Нинка? Ведь она перед самой вылазкой немцев пришла в Комаривку…
У меня тоже защемило сердце…
В это время подоспел связной.
— Товарищ подполковник, — доложил он, — КП — в Гуте. Начштаба приказал разыскать вас и привезти туда.
— Ты Нинку там не видал?
— Там она, в штабе, плачет.
— Там? — обрадованно вскрикнул Ефремов.
— Ну вот, — сказал я, — ну вот! — И почувствовал прилив необыкновенной нежности к Ефремову, и к связному, и к Нине. И опять это имя, даже не произнесенное мною вслух, звучало для меня, как музыка.
Скрипнув от боли зубами, Ефремов забрался в седло и медленно поехал извилистой лощиной к Гуте.
Вскоре в Гуту пришел и я.
В хате, где разместили штаб, сидел Китов. Он недовольно посмотрел на меня:
— Где ты был? Что, я за вас связь давать буду?
Впервые за это время я вскипел. Меня давно раздражал этот вылощенный, длинноногий капитан, раздражали его красные надменные губы, скользкий взгляд, переход от фамильярного «ты» к официальному «вы»…
Наволновавшись за эти часы вынужденного отступления, я зло ответил:
— Был там, где стреляют!
За этими словами скрывался подтекст, и Китову он не понравился.
— А где вы взяли маузер?
— Командир полка подарил.
— Интересно… Восстанавливайте связь.
— Слушаюсь.
Пока на этом разговор прекратился. Пока…
* * *
В эту ночь, как и в предыдущие, немецкие транспортные самолеты беспрерывно курсировали, доставляя окруженной группировке боеприпасы, горючее и провиант. Командованию стали известны условные знаки немцев для их самолетов. Было решено воспользоваться этим, лишить врага поддержки, а попутно — пополнить наши запасы.
Мне с двумя солдатами было поручено ночью раскладывать сигнальные костры. Мы успели разложить их, но меня через посыльного срочно вызвал Китов. Обстановка на передовой обострилась. Под Комаривкой противник теснил «пятерку».
К утру подошла «семерка» и с ходу вступила в бой. Полк выбил противника из Комаривки, но вслед за этим, внезапно контратакованный, отошел к мельнице за пруд, где и закрепился на двух окраинных улицах.
Китов приказал навести новую линию к батальону. Двух комбатов обслуживал один провод; в случае порыва связь терялась с обоими.
Я взял с собой трех солдат. Они несли кабель и два телефонных аппарата. Линию прокладывали лощиной: размотаем катушку, прозвоним. После третьей катушки Сорокоумов (он остался при ЦТС полка) сообщил нам:
— На ваши костры немцы сбросили бочонок рому, две бочки бензину, пять ящиков патронов и бухту кабеля на три километра.
— Клюнуло! — обрадовался я.
Со стороны Комаривки везли раненых. Те, кто мог идти, охая шли сами. Попались нам по пути батальонные разведчики во главе с Шамраем.
Я обрадовался, увидев их.
— Откуда идете?
— Были у фрицев в гостях, идем до дому, — на ходу ответил Шамрай. Он был невозмутим, как настоящий разведчик.
— Маузер Ефремова? — спросил он, мельком взглянув на деревянную кобуру.
— Его… подарил.
Разведчики попрощались и пошли дальше.
От КП батальона навстречу нам вышел пожилой связист из недавно прибывших. Он стал помогать нам тянуть линию.
— Далеко вы расположились? — спросил я его.
— Нет, близко. Вот за этим обрывом КП. Только осторожней, бьет он здесь…
Мы ползком стали пробираться вдоль глинистой кручи, прокладывая провод. Несколько пуль прозвенело над нами… Прижались к земле. Но вот миновали кручу и в небольшом овражке увидели несколько человек. Это и был батальонный КП. К моему удивлению, здесь оказался Оверчук. Он расхаживал по оврагу, разогреваясь ходьбой.
У телефона Дежурил Миронычев. Он поздоровался со мной, посетовал:
— Ох, и замерз!
Разорвалась над нами, на бугре, мина. Осколки с шипеньем и надрывным свистом пролетели над нашим овражком.
— У тебя, связист, наверно, сухой табачок есть? — спросил Оверчук.
— Есть.
— Давай закурим. — Он подсел ко мне.
Я решил удовлетворить свое любопытство:
— Ваш батальон ведь был расформирован?
— Был, но я только что принял этот: предшественник мой сегодня убит…
Наведя линию в батальон Оверчука, вернулись на ЦТС.
Мы сидели возле котелков и обедали, когда порвалась связь с Оверчуком. Сорокоумов побежал ее исправлять. От него долго не было известий.
Наконец он позвонил: «Порыв устранен. Я ранен в плечо».
А через полчаса Сорокоумов пришел. Лицо его побледнело. Он осторожно сел, взял остывший котелок.
Основательно поев, он отряхнулся, осмотрел свой тощий вещмешок.
— Ну, лейтенант… на ремонт пойду, а вы держите знамя высоко! — И тихо добавил: — Привык я к вам.
Прощальные слова старого солдата глубоко тронули меня.
* * *
Полк предпринимал атаку за атакой, пытаясь очистить от врага всю Комаривку.
Во время очередной атаки я находился на НП полка. Наблюдательный пункт размещался на высоком холме.
Видно было, как бежали по снежному полю цепями наши солдаты, обходя немцев в Комаривке с фланга, как откатывались цепи назад к своим позициям. А вслед за тем немцы поднимались, делали перебежки четко, по уставу, но, контратакованные нашими, убегали без всяких правил.
Сверху поступали приказания одно настойчивее другого: взять Комаривку, преградить путь противнику (с внешней стороны кольца, чтобы прорвать его, немцам осталось пройти всего четыре километра).
На полковой НП приехал комдив Деденко. Он глядел в стереотрубу. Спокойно, с расстановкой, мягким украинским выговором отдавал указания, как овладеть Комаривкой.
Долго длился этот бой. Немало бойцов полегло перед Комаривкой, но немцев из нее к вечеру выбили. Деденко собрался выехать в нее, но его задержал разговор по телефону с членом Военного совета. Я слышал этот разговор. Поблагодарив командира дивизии за успех, член Военного совета сказал, что приедет сам поглядеть на село, стоившее стольких жертв.
— Вышлите мне навстречу маяков, я сейчас буду у вас.
Член Военного совета прибыл минут через двадцать пять на «виллисе». Поспешно выпрыгнув из машины, поддерживая полы бекеши, остановился принять рапорт. Деденко подошел четким солдатским шагом:
