— Мне очень неприятно вам это говорить, мистер Скотт, но мы очень рады, что вы его нашли и успели взять у него показания. Ваша видеозапись спасла Стронга от крупных неприятностей, да и дело об убийстве этой девчонки Демарко теперь тоже можно закрыть…

— Не забудьте также изменить вердикт, вынесенный коронером по поводу смерти конгрессмена Нулана, — напомнил Доусон.

— Как, по-вашему, отреагирует на эту новость мисс Нулан? — поинтересовался Уиллс.

— Ей будет нелегко.

По выражению его лица детективы поняли, что Доусон не собирается обсуждать с ними Амелию и ее возможную реакцию на последние новости. Наконец Такер сказал:

— Вы, я надеюсь, еще какое-то время пробудете в Джорджии?

— Я останусь здесь, пока не поймают Карла.

То, как он это сказал, Такеру очень не понравилось.

— Постарайтесь обойтись без ваших фирменных идиотских выходок, мистер Скотт, — проворчал он. — В конце концов, вы не полицейский.

— Как скажете, детектив.

— Просто предупреждаю. Не хочу, чтобы вы кончили так же… — Он кивнул в направлении упрятанного в пластиковый мешок трупа Джереми. — А это непременно случится, если вы и дальше…

— Я буду иметь в виду ваше пожелание.

— Послушайте, Скотт… — начал Такер несвойственным ему извиняющимся тоном, но запнулся, посмотрел зачем-то в сторону хижины, стряхнул с кончика носа повисшую на нем капельку пота и снова повернулся к Доусону. — Я знаю, что иногда бываю не прав. Обычно мне хватает мужества это признать. Так вот, я был не прав… Ну что, мир?.. — Он протянул руку, и Доусон с чувством ее пожал. В эту минуту толстый детектив показался ему почти приятным человеком.

Такер и Уиллс уже собирались уйти, но Доусон внезапно окликнул их.

— Эй, я должен сказать кое-что еще… — Он произнес эти слова с какой-то особой интонацией, которая сразу привлекла внимание детективов. Остановившись, они выжидательно повернулись к нему.

— Раньше в хижине не было крыльца, — сказал Доусон. — Джереми построил его намного позднее, чтобы замаскировать могилу.

— Какую могилу? — удивленно переспросил Уиллс. — Чью?!..

— Своей матери.

ДНЕВНИК ФЛОРЫ ШТИММЕЛЬ

2010 г.

Даже не знаю, какое сегодня число. То ли еще январь, то ли уже наступил февраль. Все, что я могу сказать, это то, что погода по-прежнему стоит холодная, в хижине сыро и промозгло, и моя простуда никак не проходит. В груди уже несколько недель саднит и ноет, но я стараюсь кашлять поменьше, чтобы не раздражать Карла. Он и без того срывается по любому поводу, а все потому, что нам приходится подолгу оставаться в хижине. Все дело в дождях. Они идут почти постоянно, а Карл старается не покидать хижину в дождливую погоду, потому что боится — на мокрой земле будут видны следы.

Сама-то я думаю, что нас уже давно никто не ищет. Столько лет прошло!.. Наверное, нынешние легавые о нас даже не слышали и не знают, кто мы такие, но Карл по-прежнему держится настороже. Я знаю, он нервничает из-за того фэбээровца Хедли, который поклялся его поймать. Правда, мы уже несколько лет не ходили на дело, но Карл говорит — это ничего не значит. ФБР все еще нас разыскивает, а значит, опасность не миновала. Хедли он называет «настырным сукиным сыном» и говорит — этот тип не успокоится, пока нас не схватят или пока мы не умрем.

Но я стараюсь об этом не думать — от этого я только больше устаю. От беспокойства, тревоги, страха… Кроме того, я скучаю по Джереми. В последний раз он навещал нас примерно за месяц до Рождества. Скоро он опять едет в свой Афг. Карл говорит — Джереми сейчас очень занят; перед отъездом он должен «урегулировать важную проблему», и ему не до нас. Что это за «проблема», я понятия не имею, но думаю, что они с Карлом вот-вот начнут осуществлять свой «план». В чем он заключается, я тоже не знаю.

Мне ужасно жаль, что Джереми придется снова разлучиться с семьей! Когда он приезжал в последний раз, то показывал мне фотографии мальчиков и много о них рассказывал. Особенно мне понравилась фотография Хантера, который держит на руках своего младшего братишку. У них обоих такие милые мордашки! Мне очень хотелось оставить фотографии себе, но после того как я на них посмотрела, Карл забрал их и сжег. Я знаю — если этот дом когда-нибудь обнаружат, в нем не должно быть ничего такого, что могло бы связать нас с Джереми. И все равно, когда я увидела, как огонь пожирает фотографии наших внуков, я не удержалась и заплакала. Успокоиться я никак не могла, и Карл мне наподдал. Приказал, чтобы я заткнулась.

Даже не знаю, сколько дней назад я сделала последнюю запись в своем дневнике. Здесь ничего не происходит. Все дни похожи один на другой. Они как будто сливаются в один длинный, бесконечный день, который все тянется и тянется и никак не закончится. Ах, если бы только я могла заснуть и проснуться, когда будет весна и все изменится. Но заснуть я не могу. Я ужасно устала, и мне постоянно хочется спать, но в последнее время я почти не сплю. Кажется, у меня начинается лихорадка.

Днем, несколько часов назад, я прилегла на диван и долго лежала, закрыв глаза. Кажется, мне даже удалось ненадолго забыться. Когда я очнулась, то увидела, что Карл сидит за столом и как-то странно на меня смотрит. Я спросила, в чем дело, но он ответил — ни в чем, и, поднявшись, стал разогревать себе суп. Но я-то знаю — ему очень не нравится, что я заболела. Его это злит.

Несколько позже я сказала ему, что, если у меня будет микстура от кашля и аспирин (у меня целыми днями ломит все кости), я буду чувствовать себя лучше и быстрее поправлюсь. Карл сказал, что купит мне что-нибудь, когда погода прояснится и дороги немного подсохнут.

Сейчас он спит (именно поэтому я решилась сделать эту запись в дневнике), а я сижу и думаю. Почему-то мне очень не хочется, чтобы Карл оставлял меня одну, даже когда поедет за аспирином. Впрочем, я знаю почему… Я боюсь, что он может не вернуться.

В прошлом году, летом, он часто уезжал на берег и отсутствовал по несколько недель подряд, а мне приходилось сидеть здесь одной. Как же я ему завидовала! Ведь он каждый день видел наших внуков, разговаривал с ними, даже играл! Мне ужасно хотелось быть с ним, но Карл сказал, что я могу сделать какую-нибудь глупость и все погубить, а он не хочет рисковать. Наверное, он прав. Наверное, я действительно не смогла бы быть рядом с внуками и делать вид, будто они мне безразличны.

Каждые несколько недель Карл приезжал в хижину, чтобы привезти мне продукты. Он сказал, что обеспечит меня всем необходимым и я не должна волноваться. Но все равно каждый раз, когда он уезжал, я боялась, что больше никогда его не увижу. Нет, я не против того, чтобы мы жили в этой хижине — ведь нам приходилось жить в местах и похуже. Но мне не нравится оставаться в этой глуши одной. Ведь о том, что я здесь, не знает ни одна живая душа, кроме Карла и Джереми. А вдруг со мной что-нибудь случится?

Нет, не буду больше об этом думать. Слишком страшно.

Приехал Джереми, и я ужасно счастливая! Я не стала ему говорить о том, что болею, но он догадался сам. И я вижу, что он меня жалеет. Когда мы прощались, он поцеловал меня, и у него на глазах были слезы. Джереми такой милый мальчик! Я крепко обняла его, а он взял мою руку в свою. Я до сих пор чувствую, как его теплые пальцы в последний раз скользнули по моей ладони, когда он уходил.

Сейчас мне очень хочется облегчить свою совесть, снять с нее хотя бы часть грехов. Но бог, по-моему, и так их знает, поэтому мне не обязательно записывать их в своем дневнике. К тому же сегодня я все равно больше не могу писать — у меня почти не осталось сил. Приступы кашля становятся все сильнее и повторяются все чаще. Может быть, завтра…