— Да-да, — говорит он дружелюбно, — мы сейчас составим вашу программу.

С минуту он смотрел в окно, как бы раздумывая, потом замедленным движением снял очки, поставил локоть на кипу бумаг, и подперев щеку ладонью, со вздохом закрыл глаза.

— Вы устали… Можно прийти в другой раз? — Нет, — отзывается он тихо и очень спокойно, — мне сказали, что вы уже заходили… Простите, я мало спал, но все равно придется бодрствовать до вечера.

Без очков глаза его с чуть красноватыми и припухшими закрытыми веками кажутся незащищенными; седые волосы над большим лбом с чуть заметной волнистостью уходят назад и собраны в узел. Может быть, Владыка давно устал, за все тридцать два года в монастыре…

— С чего бы вы хотели начать? — спрашивает он, не открывая глаз и не меняя позы.

— С восхождения на Синай… — Мне страшно откладывать это: могут пойти дожди, я могу сломать ногу, заболеть, умереть, мало ли что еще может помешать. — Если это возможно…

— Это вполне возможно. Только надо решить, кого с вами послать. Дайте мне подумать до вечера. Начнем пока с других пунктов…

Он поднял голову, как бы восстав освеженным и обновленным после глубокого сна, надел очки, и стал перечислять все, что мне непременно следовало увидеть. Сердце мое возрадовалось: это была обширная программа, отмерянная щедрой рукой: и продолжение знакомства с храмом, иконами, библиотека, монастырские службы, скиты, Фаран и Раифа с их древними монастырями…

— На пик Моисея — три часа подъема… Светает сейчас около шести: выйти придется часа в три ночи.

— Может быть, раньше? Боюсь, что я не смогу подниматься слишком быстро… В два часа?

— Хорошо, в два. А через полчаса мы поедем по делам в поселок Санта-Катарина, если вам интересно посмотреть, подождите у ворот…

В середине дня мы возвращаемся из Санта-Катарины. Когда машина уже в километре от монастыря, впереди на обочине дороги появляются два путника в длинных черных одеждах. Один с посохом и рюкзаком за плечом; в фигуре другого есть что-то знакомое.

Отец Михаил остановил машину, путник склонился к боковому окну рядом со мной:

— О, Валерия… как вы здесь? — И тут же, взглянув на переднее сиденье и очень смутившись от того, что не его узнал первым: — А это, кажется, архиепископ Синайский?

— Кажется, это он, — соглашается Владыка, открывая дверцу.

Рядом со мной садится иеромонах Иоанн, духовник женского Гефсиманского монастыря в Иерусалиме. В Гефсимании я провела пять дней; каждый день отец Иоанн служил литургию, вместе с ним и монахинями я выезжала в Вифанскую детскую школу, в храм Александра Невского «на русских раскопках» у Судных врат, — но до сих пор мы не обменялись ни словом. В неизменной черной шапочке, надвинутой до бровей, с резкими складками у сжатого рта, он казался мне замкнутым, почти угрюмым. С другими говорил отрывисто и принужденно, а у меня не было повода для беседы с ним. Но встретившись в пустыне, мы обрадовались друг другу.

— Вы надолго? — спросила я по-английски.

— На два дня.

— Собираетесь подняться на пик Моисея?

— Да, и наверно, сегодня.

— Вот и славно, — полуобернулся к нему Владыка. — Пойдете вместе. Выйти нужно в два часа, потому что Валерия предпочитает ходить медленно; а вечером загляните ко мне, договоримся, кто вам откроет ворота. Кстати, разве вы не можете говорить по-русски?

Мы засмеялись: я забыла, что встретилась не только с православным священником, но с православным русским, хотя и принадлежащим к Зарубежной церкви: его затвердевшие в обличительном пафосе архиереи запрещали нам евхаристическое общение, но говорить мы пока могли на одном языке. Я испытала от этого особенное облегчение, потому что мой английский стоит мне большого напряжения и оставляет возможность общения только на самом поверхностном уровне.

Второй паломник, отец Георгий, прибыл из Джорданвилля, — он тоже принадлежит к Зарубежной церкви и тоже русский, но к сожалению, по-русски уже не говорит.

Около восьми мы встретились на плоской крыше какого-то строения, на которую ведут деревянные лесенки с третьего этажа от галереи и келлий для гостей, со второго — из приемной Владыки. Площадка ограждена перилами и выступом стены, похожим на парапет набережной, под которым протекает река жизни монастырского двора. Сюда же выходят двери канцелярии, келлий эконома и еще какие-то неизвестные мне двери, и площадка обычно служит главной сценой, на которой по замыслу режиссера появляются действующие лица.

С галереи снизошли отцы Иоанн и Георгий; заметив нас, по своей лесенке спустился Владыка. Появился эконом со связкой ключей — один был от церкви на вершине Синая, назначение остальных мне предстояло узнать по пути.

С глубоким волнением я следила, как воплощается замысел, недавно казавшийся почти безумным. Уже из разных концов света прибыли попутчики, уже позвякивают ключи… Очевидно, было над робкой моей надеждой благословение Незримого Автора наших жизней, и Своими таинственными путями Он привел каждого из нас на эту крышу, на несколько дней соединив нити судеб. Не так ли происходит и все на свете? — в круговороте кажущихся случайностей каждая судьба свершается так, словно именно вокруг нее вращаются миры. И только Творец содержит в едином космическом замысле все орбиты, прямые и ломаные, параллельные, пересекающиеся, касающиеся и расходящиеся линии судеб… Лишь в исключительные по напряженности часы мы ощущаем присутствие незримых сил, они проступают из-под покрова обыденности, — как магнит выявляет силовые линии в рассыпанных на листе опилках.

По лесенке снизу, постепенно обозначая свой отменный рост, поднялся послушник Николай, которому предстояло проснуться среди ночи, разбудить паломников и открыть ворота. Молодой англичанин, застенчивый и улыбающийся, он невнятно поговорил с Владыкой и вдруг вызвался идти с нами до конца. Эконом передал ему связку ключей.

Владыка вспомнил еще о чем-то и направился вверх. Вернулся он с фонариком и будильником и вручил их мне: будильник был поставлен на половину второго ночи.

Когда, благословив нас в дальнюю дорогу, он тяжело поднялся по лесенке, отец Иоанн порывисто обратился ко мне, словно не решаясь поверить своему недолгому впечатлению:

— По-моему, он очень хороший человек?

Я с удовольствием подтвердила эту догадку.

Владыка напомнил мне одного дивного нашего старца, и мне захотелось рассказать о нем этим священникам, ничего не знающим о нашей внутренней, не афишируемой экранами жизни, и потому, может быть, под напором своих церковных властей и впрямь сомневающимся в благодатности русского духовенства.

В келлию я вернулась в половине девятого: можно было поспать часов пять. Но в эту ночь я не спала ни минуты. И когда поняла, что это не удастся, зажгла свечу — электричество отключали в десять, — и раскрыла ту же книгу Исхода. События обретали ужасающую достоверность, но тем более я ощущала, как мало мы способны их вместить.

Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел у мертвить его…

Господи, что же это — умертвить того, кого Ты Сам избрал для спасения сонмов будущих избранников, кому впервые назвал Себя?

Вот, я прийду к сынам Израилевым и скажу им:

«Бог отцов ваших послал меня к вам». А они скажут мне: «Как ему имя?» Что сказать мне им?

Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий.

Как ему имя? — этот вопрос задают люди от начала дней. И не потому, что мы хотим услышать звук имени:

ответ должен приблизить нас к знанию о том, КТО ОН, и тем определить наш выбор между добром и злом, жизнью и смертью.

Я есмь Сущий — Я есть Тот, Кто есть, был и будет. Но разве это ответ? Или он и означает, что нет слов, которыми Ты мог бы выразить, объяснить, исчерпать Себя, ибо Ты превыше всякого имени. И каждый человек заново, как Авраам и Моисей, получает повеление идти в неведомую страну, не зная, куда идет и придет ли.

Моисей принимает повеление и выводит народ, не защищенный ничем, кроме поражающих или спасительных явлений божественной силы, из рабства — в пустыню. Этому народу Господь говорит через Моисея: