- Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с толком. Да ведь воев у меня - как кот наплакал! Только-только хватает, чтобы себя оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они у нас, в погосте, на ночёвку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а в село куда послать полсотни воинов? Я ж тогда сам-один на весь погост останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они уже тут как тут. То большая орда, то малая. Нету от них спокоя…

А дружина киевская всё шла и шла. Мерным шагом, как ратаи в поле, двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах и шеломах, с мечами и луками, а кто и с тяжёлыми шестопёрами. Поляне, северяне, кривичи, древляне… Сыны земли Русской, её кормильцы и защитники…

Снова пошла конница, во главе её - воевода Свенельд, правая рука киевского князя.

Сотник умолк, с завистью глядя на такую силу. Святослав перехватил его взгляд.

- Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. - А нам - вперёд, путь не близкий…

- Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил…

Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой ушли далеко за пределы невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом рядом с гнедым конём воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не проронили ни слова, только понимающе оглядели друг друга.

Их лица охлаждал набежавший с востока ветер. Ветер с хазарской стороны…

Войско шло через порубежные земли, по тем местам, где проходила зыбкая и неустойчивая черта, отделявшая оседлую трудолюбивую Русь от хищного и враждебного мира кочевых орд, от неизвестности, в любой час грозившей огнём и сабельным ударом. Ровные поля чередовались с холмами, луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками. Всё реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки, робко жавшиеся друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза. Заслышав шум проходящего войска, выходили к Залозному шляху смерды в драных рубахах и свитках, выбегали женщины и дети. И малые и старые чинно стояли у дороги и, прикрывая глаза ладонями от слепящего солнца, глядели и глядели на клубящийся пылью поток конных и пеших воинов. Светлели напряжённо-встревоженные лица людей, в глазах зажигалась надежда: может быть, это войско прогонит степную нечисть, даст свободно вздохнуть простому люду, избавит его от хазарских набегов?

Поглядывая на солнце, неуклонно совершавшее свой извечный путь по синему безоблачному небу, князь определял время привала и приказывал дружине остановиться на отдых. Он выбирал места у речек, где можно напоить и людей, и коней. Дружина отдыхала, но дозорные густой цепочкой - чтоб ни один степняк не проскользнул! - окружали место привала.

Всё дальше к югу уводила от Киева русских воинов утоптанная, укатанная за столетия дорога. Маячили по бокам её курганы, оставшиеся здесь как память о древних, давно исчезнувших народах. Всё реже встречались рощи и человеческое жилье, вытесненные степным раздольем.

Перед вечером, когда на горизонте возникла лиловая дымка, князь посоветовался с воеводами и велел дружине сворачивать влево к востоку. Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им по грудь.

А навстречу дружине с востока потянуло гарью.

Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый трудный! - невольно подтянулись, возбуждённо переговариваясь и бросая вперёд беспокойные взгляды. Может, скоро встретится неприятель? Может, скоро сеча?

Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник, видевший хазар: степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.

Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном(14), расшитым звёздами. И почти сразу же посветлел восток, будто раньше срока решил подняться Ярило.

- Горит! - бросив на зарево тревожный взгляд, воскликнул воевода Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары…

- Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.

- Так там же люди… Помочь им надо! Кто живой остался, может, успеем из полона вызволить… Дозволь, княже, взять сотню воев, я мигом туда доскачу!

Князь махнул рукой:

- Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже своё дело сделали, ты со своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо. - Хазары! Немало они русского люда загубили?… Надобно не ту орду, что одно село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой… Всё дерево - под корень! Так и мы Хазарию…

Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошёл по ней огонь, там, где посуше, выжег всё, и стерни не оставил. В низинках жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто жалуясь на свою горькую долю.

За бугром, где поднялись тёмнокорые осокори, за садом, раскинувшимся по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, ещё пышущих жаром, лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с закопчённым ликом мрачно взирал на то, что осталось от ещё недавно живого села. А у ног его, на маленьком пятачке, уцелевшем от пламени, лежала, раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая в последнюю минуту защиты у своего бога. Из спины её, под лопаткой, торчала хазарская стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода…

Гридень Богдан вслед за князем объезжал мёртвое село. В его сердце теплилась надежда на то, что встретит ой здесь хоть одну живую душу. Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону. Из-под конских копыт метнулся кудлатый рыжий пёс, отскочил и завыл, подняв голову к небу. Под обгоревшим тыном Богдан увидел мёртвых русича и хазарина. Молодой русоволосый отрок в разорванной рубахе и коренастый степняк в старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг друга в последней, смертельной схватке.

«Добрый был бы воин», - подумал Богдан об отроке. Но мёртвого не вернёшь к жизни, как не вернёшь и ту женщину, что молила о защите грозного Перуна. А скольких хазарские воины увели с собою в неволю, на тяжкие муки, что горше лютой смерти! И невольно стиснул кулаки Богдан, крепче сжал повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с хазарами, помериться с ними силою, отплатить врагу за муки русских людей. Своё горе перед горем людским потускнело.

Но ещё много дней шло русское войско, выйдя на дорогу, протоптанную торговыми караванами от Русской земли до далёкого Саркела. Тянулся тот путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая её от края до края, огибая крутые курганы. Степь казалась безлюдной - только табун тарпанов(15) или сайгаков промчится, уходя от дозоров, и скроется вдалеке. А в небе кружили орлы и коршуны, они видели дальше дозорных: впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники на низкорослых лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони. Это хазары и печенеги издали следили за продвижением Святослава…

Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам. Он и в дозоры ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие думы отступали перед видом бескрайной степи, ещё не утратившей сочных весенних красок. Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.

Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под шестьдесят - был твёрд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто вступал в споры с князем, и двадцатисемилетний Святослав, выросший под опекой воеводы, терпеливо выслушивал наставления старика, хотя и поступал нередко по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов, разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда не таили обид, высказывали их прямо. И все знали: в любом деле Святослав может положиться на старого воеводу. Свенельд в сече с врагом всегда старается заслонить собою своего воспитанника, а тот готов принять на себя удар, предназначенный Свенельду.