Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- О да, великий архонт! Нам нужны и хлеб, и вино, и кожи, которыми богата Таматарха. А взамен мы тоже можем дать многое…

«Вон как заговорил гость! - мысленно усмехнулся Святослав. - Выгоду почуял, и сразу я стал великим архонтом».

Он заверил катапана, что никаких препон торговле чинить не намерен. Тмутаракань открыта для всех гостей.

Катапан уехал, довольный тем, что киевский князь отнёсся к нему благосклонно и щедро одарил. Его разведка прошла удачно - он сумел многое узнать о русской дружине, о настроениях Святослава и воевод. Будет о чём написать базилевсу…

Прошло немало времени с того дня, как пришли в Тмутаракань русские дружинники, а казалось, что жизнь идёт по старому руслу. Люди по- прежнему трудились, кто на себя, кто на других; простому люду стало немного полегче, когда прогнали бека Сурхана, но многие из давних притеснителей снова взялись за своё. Одинец, отделавшийся на княжеском суде одним испугом, опять прижимал своих должников, закупов, торопился наверстать упущенное. Пуще прежнего расцвела его бойкая дочка Малка. Она ходила по улицам Тмутаракани разряженная и задорно поглядывала на русских дружинников, тех, кто одет побогаче.

Богдану, подбиравшему воинов для тмутараканской дружины, каждый день приходилось колесить по городу одному или со Златой. Встречаясь с Малкой, он делал вид, что не замечает её призывных взглядов. Злата косилась на черноглазую красавицу, но молчала.

Однажды сотнику пришлось заехать к Одинцу по поручению Святослава.

За высокими воротами Одинцовой усадьбы засуетилась челядь. Угрюмый прислужник-хазарин взял повод Богданова коня. Богдан соскочил на землю и застыл: прямо перед ним, одетая просто, по-домашнему, стояла Малка.

- Здрав будь, добрый молодец! - пропела она мягким грудным голосом, чуть склонив набок красивую голову. - Милости просим в наши хоромы…

- Здравствуй, - отчего-то смутился Богдан. - Родителя твоего мне видеть надобно. От князя я. Сотник его, Богдан.

Челядины столпились за спиной Малки, ожидая распоряжений молодой хозяйки. Лица их были покорно-безразличны. Что-то напомнило здесь молодому сотнику подворье давнего его недруга Клуня, он невольно нахмурился.

- Батюшка мой занемог, - Малка погасила улыбку. - Да ты пожалуй в горницу, сотник. Батюшке я скажу, он хоть с посошком к тебе выйдет.

- Спасибо. Веди, хозяйка.

- А меня Малкой кличут, - уже шагнув к дому, обернулась она, снова засияв жемчужной улыбкой. - Запомнишь?

- Запомню, - буркнул он и, глядя под ноги, взошёл на крыльцо, через просторные сени вслед за Малкой прошёл в ещё более просторную горницу.

На стенах, завешанных заморскими коврами, висели мечи и сабли дивной работы. Но внимание Богдана привлекло не это, а печь, сложенная из незнакомого серого камня. В печи жарко полыхал огонь.

- Старым костям тепло надобно, - услышал Богдан откуда-то сбоку хрипловатый, будто простуженный голос. - Когда кости ломит, одним теплом спасаюсь…

Одинец, незаметно вошедший в горницу, приблизился к гостю. Одной рукой он опирался на посох, другой держался за поясницу. Голос его звучал приветливо, а глаза глядели настороженно.

- Здрав будь, хозяин, - сдержанно поклонился Богдан. - Я к тебе от князя.

Он коротко объяснил, что Святослав ждёт помощи от самых зажиточных людей Тмутаракани: нужно вооружить, обеспечить конями и сбруей новую дружину, ту, что останется в городе после ухода княжеского войска.

Под седыми усами Одинца скользнула едва заметная усмешка.

- Подсобим нашему князю, - он подчеркнул слово «нашему». - Как же не подсобить? Мы ведь русские люди, кровь у нас одна.

«Кровь одна, да жадности у тебя поболе!» - едва не вырвалось у Богдана. Но он сдержался, промолчал, ожидая, что дальше скажет Одинец.

- Сотню молодых коней даю князю и седла к ним, - объявил хозяин. - А ещё дам зерна, рыбы копчёной. Вина дам…

Богдан ожидал чего угодно: упорного сопротивления, долгого и нудного торга, даже полного отказа, и вдруг - такая щедрость! Не мог знать он, что и кони, и продовольствие были приготовлены для Сурхана, за деньги бека. Они старому лихоимцу ничего не стоили.

- Спасибо! От воев русских спасибо! - сказал Богдан.

- От чистого сердца сей дар, - добродушно осклабился Одинец, из-под тяжёлых век пристально наблюдая за гостем. - Русская дружина вызволила нас из неволи. Думаешь, легко мне жилось при хазарах? Каждый час меч над головою висел. Да я… Эх, заговорились мы… Малка, вели челядинам стол накрыть, гость-то наш небось уже отощал, байки мои слушаючи.

Снова что-то скребнуло по сердцу Богдана - то ли упоминание о челядинах, то ли небрежный тон, каким хозяин отозвался о госте, - но не решился он отказаться от угощения после щедрого Одинцова дара: не ему, сотнику, дарил коней Одинец, а русской дружине.

11

Злата - как огонёк на ветру. Лёгкая, быстрая, подчас по-девически застенчивая, между тем, когда надо, в трудном деле любому гридню не уступит. Смело кидалась она в сечу под градом хазарских стрел, не робела, увидев занесённую над нею саблю.

Богдан радовался, изо дня в день видя рядом Злату, но он хотел бы видеть её не в броне воина - в лёгком праздничном летнике, с позолоченным обручем, подбирающим пышные золотые волосы. Его неспокойное сердце всё больше тянулось к девушке.

Вечером Богдан, как обычно, вышел проверить дозоры. Он медленно шёл по сухой, потрескавшейся земле, утыканной стеблями сгоревшей от солнца травы, и сердце его наполняла необъяснимая радость.

Вокруг Тмутаракани негромко перекликались караулы, от лагеря, приглушенная расстоянием, доносилась песня. Несколько голосов протяжно выводили знакомую Богдану песню, грустную и такую же старую, как седые сумрачные звезды над степью. Дружинники тосковали по далёкой родной земле.

Он не заметил, как миновал полуразваленные крепостное ворота, как очутился около хазарских построек, покинутых хозяевами. В одной из них жил князь, остальные занимали гридни.

Тёмная фигурка выросла на фоне светлой стены.

- Богдане, ты?

Он радостно вздохнул, потому что ждал и желал этой встречи…

- Я, моя люба…

Тёплые ладони закрыли ему рот.

- Тише, услышат!

Он с силой притянул её к себе. Злата не сопротивлялась, только вздрогнула, прикоснувшись к облегавшей его тело холодной кольчуге. Чуть отстранившись, она тихо, счастливо засмеялась, сказала совсем не то, о чём думала:

- Железо… Холодное…

Он прикрыл кольчугу полой епанчи.

- Зато сердце горячее!

- Слышу - стучит оно. Слышу… Будто море набегает волнами на берег, бьёт в него перед бурей.

Богдан знал, как любила она море, тянулась к нему, словно лебёдка к родному гнезду.

- Пойдём послушаем море.

- Пойдём, любый!

Одна за другой, играючи, набегали волны на песок и с тихим шуршанием откатывались назад. Море было блекло-синее, подёрнутое сизой дымкой и оттого казалось таинственным. Да оно и вправду хранило немало тайн в своей глубине, среди обросших водорослями кораблей, затонувших ещё во времена Одиссея, среди разбитых бурями лодий, на которых пращуры нынешних русичей добирались от днепровских порогов к этим берегам.

Лёгкий ветер дохнул со стороны заходящего солнца, разорвал дымку, и вдали, за водным простором, обозначилась тонкая полоска берега - Корсунская земля. Только на мгновение показалась она и вновь исчезла. Скрылось солнце за горизонтом. Ветер затих. А море по-прежнему вздыхало, тихо и задумчиво, набегая волнами на берег.

Русское море… Как долог и труден был путь к нему. Не все, кто начал его, дошли до этого берега. Многие полегли под Саркелом и Итилем, белые кости других сушит беспощадное солнце в степях у Джурджанского моря, а кто и вовсе бесследно затерялся в гнилых болотах под Тмутараканью. Но не зря погибли русские воины: крепче стала Русь, избавилась от ярма хазарского, протянула твёрдую руку сразу к трём морям - Джурджанскому, Русскому и Сурожскому. И спокойнее люду будет жить на русских окраинах, и гостям русским откроются пути в дальние страны.

106
{"b":"234954","o":1}