С улицы донёсся какой-то шум, в дверь постучали, и, когда алан открыл её, один из охранников сказал ему:

- Позови госпожу… Тут к ней какой-то монах пожаловал.

Мимо велита прошла хозяйка дома, обдав его запахом тонких благовоний. Увидев Леонтия (а это был он), она попросила войти.

Женщина была одета по-домашнему, и Леонтию сразу же бросилась в глаза родинка, не то чтобы напоминающая, а точная копия конской подковы, только уменьшенная в сотню, а может быть, и в тысячу раз. А взглянув в лицо Климентины, он долго не мог отвести от него взгляд; от неё веяло какой-то неземной чистотой, как от лика Богородицы. «И как могла Евдоксия увлечь от такой красоты Иктиноса?… - подумал Леонтий. - Надо быть действительно Пустым Медным Быком, чтобы дать себя одурачить…»

Хозяйка пригласила необычного гостя в передние комнаты дома, где играли со служанкой дети: смуглый малец, похожий на отца, и девочка с черными волосиками, но голубоглазая, как мать, с таким же чистым и нежным личиком.

Леонтий не стал ходить вокруг да около, а спросил напрямик:

- Сколько тебе было лет, когда тебя увезли из родного селения?

Женщина, немало удивившись этому вопросу, тем не менее ответила:

- Лет двенадцать-тринадцать…

«Значит, догадка моя верна, что Доброслав и Дубыня прибыли в Константинополь ещё и с другими намерениями, кроме как отыскать дочь жреца… А способ отомстить - найдут. Они знают, кто связан с Иктиносом. Успел ты, Леонтий, просветить их на свою голову, - про себя усмехнулся монах. - Теперь они смогут хорошо во всём разобраться».

- А кто ты такой, отче? - наконец спросила и Климентина. - И что нужно?

- Я - Леонтий, монах… Товарищ Константина-философа и сопроводитель во всех его путешествиях. Мы только что вернулись из Хазарии, были некоторое время в Херсонесской феме…

При этих словах лицо женщины непроизвольно вытянулось, и она пытливо заглянула в глаза Леонтию.

- Я знаю, что ты родом оттуда, раньше тебя звали Мерцаной, и что пять лет назад, получив при крещении имя Климентина, ты стала законной женой регионарха Иктиноса, которого я не раз встречал в императорском дворце… Я бы попросил рассказать о том, как тебя похитили из русского селения и как ты оказалась здесь. Это очень важно и, может быть, особенно нужно для твоего мужа, так как ему угрожает опасность. После рассказа я подробно объясню, в чем дело… А теперь я слушаю.

И она рассказала, но уже с большими подробностями, нежели это сделал Доброслав, о празднике Световида и учинённом хазарами побоище, рассказала и о том, как её выхватил из священной лодьи молодой хазарин, как Иктинос выкупил её у него и привёз в Константинополь. До семнадцати лет она воспитывалась в загородном доме у его родителей.

- А пять лет назад… Впрочем, далее святой отец уже знает о подробностях моей жизни, - закончила она слегка взволнованным голосом и спросила: - А о какой опасности ты говоришь?

- Теперь я точно могу сказать, что ты с Доброславом из одного селения… И не исключена возможность, что он разыскивает именно тебя.

- Кто он? Доброслав… Что-то плохо припоминаю это имя. Так звали, кажется, одного мальчика, который приходил несколько раз со своим отцом к нам на капище; мой отец Родослав позволял им украшать Световида, за что бог даровал богатство домашнего очага и хороший урожай. Но почему какой-то Доброслав должен меня разыскивать?

- Вот это он скажет при встрече. Я прошу и умоляю встретиться с ним. Вижу, что живёшь в достатке, у тебя хорошие дети…

- Да, я вполне довольна. Уважаю мужа и его родителей, которые относились ко мне не как к рабыне, а как к дочери… И всё сделаю для того, чтобы отвести от мужа нависшую над ним беду.

Вот и хорошо, - сказал вслух Леонтий, а сам подумал: «Неужели до неё не дошли слухи о Евдоксии?… Если так, то это очень странно… А может быть, она просто делает вид, что ничего не знает. И делает это ради детей, рассуждая в подобных обстоятельствах, как все жены, старающиеся сохранить семью и не обращать ни на что внимания: мол, от мужа не убудет, перебесится и в конце концов бросит свою гетеру… А у детей был отец и останется… А если это так, то даже когда я скажу, что в смерти её сородичей повинен муж, то она не должна воспринять это известие слишком трагически…»

- А теперь об опасности… - медленно заговорил Леонтий. - Два язычника с громадным псом, скорее похожим на волка, чтобы попасть в Константинополь, проделали с нами долгий путь в Хазарию и обратно. И вот прибыли сюда… Один из них из вашего селения, зовут его, как я уже говорил, Доброславом, из мальчика он превратился в сильного красивого мужчину, ведь прошло с того злополучного праздника Световида более десяти лет… Доброслав узнал, что на безоружных поселян навёл хазар не кто иной, как твой муж, который был управляющим в тех краях. И боюсь, что язычник со своим другом и волком найдут способ отомстить ему за предательство, а сами попадут в утробу раскалённого медного быка… А мне не хочется ни того, ни другого, так как этим русам мы обязаны с Константином жизнью… А ты, только ты можешь помочь и предотвратить беду! И при встрече скажешь, что любишь своего мужа, что у вас есть дети и ради детей просишь за их отца. Мёртвых уже не вернуть, хотя по законам человеческой морали, да и Божьим, твой муж должен нести суровую кару…

Во время своей речи Леонтий пристально смотрел на женщину и видел, как она нервно кусала губы и глаза её, столь прекрасные, что хотелось в них смотреть и смотреть, то сужались, то расширялись.

Вдруг она перестала кусать губы, гордо подняла голову и произнесла с вызовом:

- А если я возьму да и скажу обо всём мужу, и язычников тут же схватят и накажут за злонамеренность по законам нашей империи?

- Только не забывай, госпожа, что я друг прославленного Константина-философа, которому покровительствует сам патриарх Фотий… К тому же, по тем же законам империи, твой муж подлежит суду за предательство своих подданных, а следовательно, подданных самого василевса, плативших налоги в его казну.

- Хорошо, я согласна встретиться, - прошептала Климентина. - Я согласна, - повторила она, и слезы обильно потекли по её щекам.

- Так оно, пожалуй, лучше… - сказал Леонтий. - Только надо выбрать место, где бы вам встретиться. В вашем доме, наверное, не следует, во избежание всякой огласки… Да и небезопасно для Доброслава. Давайте завтра сразу же после полудня в патриаршей библиотеке… Ты доверяешь своей служанке?

- Да, той, которая играла с детьми.

- Вот с ней и приходи… До свидания.

Назавтра Леонтий послал в предместье святого Мамы негуса Джамшида, чтобы отыскать Доброслава и привести его к нему. Юноше там сказали, что язычники ушли куда-то рано утром и неизвестно, когда будут…

Джамшид подождал, подождал и ни с чем вернулся… Через некоторое время он снова отправился в предместье, но язычников опять на месте не оказалось.

Вчера вечером, когда Доброслав и Дубыня шли из таверны, у них состоялся такой разговор.

- Интересно, Дубыня, а почему таверна на краю города, о которой говорили мастеровые, названа таверной «Сорока двух мучеников»? - спросил Доброслав.

- Да, было бы неплохо узнать почему… - улавливая ход мыслей своего друга, сказал Дубыня.

- Мне кажется, нам нужно с тобой завтра утром сходить туда…

Ия так думаю… И посмотреть, в каком месте она находится, если под её дверями рыскают волки и шакалы…

Чуть свет, когда над Галатой заалела заря, друзья отправились в сторону Меландизийских ворот. Миновали узкий проход в городской стене Константина, потихоньку приходящей в упадок, прошли мимо цистерны Мокия, наполненной питьевой водой, и вышли к стене Феодосия Малого. За нею сразу начинался густой смешанный лес, перемежаемый глубокими оврагами. И вот на краю одного из них они увидели таверну с большой металлической вывеской, на которой были изображены окровавленный топор палача и отсечённые от туловища человеческие головы. Внизу надпись по-гречески гласила: «Таверна сорока двух мучеников».