И только тут я узрел сложенные за спиной у ангелов крылья, ибо они их распрямили, взмахнули ими и улетели…
- Бог сподобил, сынок, увидеть тебя… - начала говорить мама. - Ты испытываешь желание узнать, что я хотела сказать перед смертью… Слушай. Мои слова больше относились бы к твоей сестре, ибо к концу жизни я тайно уверилась в Господа Иисуса Христа, что противоречит нашей вере… И после моей кончины Господь дал мне в этом убедиться воочию… Сынок, твоя вера правая, возьми сестру свою отсюда и обрати её в христианство… Чтобы она окончательно не сделалась рабой греха… Благословляю вас обоих, чада мои, и прошу у Господа нашего Иисуса Христа для вас избавления душевных и телесных страданий настоящих и будущих… И пусть он даст вам мир и здоровье и явит свою милость через посредство всеблаженной Девы Марии, апостолов и всех святых… Аминь! - Она подняла руку, как бы указывая на небо, и стала подниматься… Я проводил её взглядом, а когда обернулся, чтобы поблагодарить Гасмарана, то его… не обнаружил.
Я взглянул на луну, и мне показалось, будто наблюдаю её через окно… Да, я лежал на лавке в доме сестры, и несколько времени назад всё происходившее со мной воспринималось теперь как сон. Я подошёл к ложу Гасмарана, но - увы! - его там тоже не оказалось… Разбудил сестру:
- Ты видела, как он ушёл?
- Нет. Я крепко спала.
Да, странный был у меня сон. И сон ли это?
Наутро я обо всём рассказал Максимилле и взял с неё слово, что она после завершения обмена пленными поедет со мной в монастырь Полихрон… Видимо, горячие, страстные просьбы мамы не остались без ответа у Господа Бога, так как сестра безропотно согласилась…
Весь день я ходил, что-то делал и чувствовал себя, как говорят в Славинии, сидя не на своём стуле… «Не может того быть, чтобы это был сон! Не может быть!… - вертелось в голове. - Вот же, посмотри на пальцы правой руки…»
Да, на моих пальцах ещё сохранились тёмные пятна от порошкообразного угля, коим я изобразил два внешних круга…
«В таком случае, куда же мог исчезнуть Гасмаран?!»
Я собрался и снова пошёл к тюрьме и долго стоял под её окнами. «А вдруг он опять придёт сюда? - думалось мне. Но - увы! Напрасными оказались ожидания… Я только лишний раз наслушался жалобных криков и стонов узников.
«Ну, хорошо, я, допустим, не в счёт, если с моей головой что-то случилось… Но Максимилла же говорит, что когда я привёл гостя в дом, она накормила его, уложила спать… Показала мне утром его ложе, сохранившее следы тела… - рассуждал я, возвращаясь назад. - Кто он? Человек или дух?… Выходец из рая или ада?… Судя по молитвам, обращённым к Богу, он - не дьявол, это точно».
Вскоре в Тефрику приехали послы, посланные патриархом Фотием, и последующие события отвлекли меня.
Я встретил прибывших с радостью. Ещё бы! Мефодий, Дубыня, с ними Бук - пёс мой любимый… Ктесию тоже был рад… Хотя поведение его тогда, во время нападения угров, когда мы, покинув «Стрелу», шли в Хазарию, честно признаться, меня озадачило… А тут внезапное исчезновение «чёрного человека», с которым у него имелись какие-то связи, и пропажа у Константина серебряного кувшина для омовения… Да ладно, что вспоминать!
А протасикрит почему вошёл в посольство, этот губитель русских купцов?… Хотя всем известно, что он выполнял приказ императора. Иктинос… Ему, наверное, эпарх Никита Орифа посодействовал, чтобы он попал в число поверенных. Зато нежелательную окраску вся эта затея может получить, узнай Карбеас о том, что регионарх является сыном сановника Аргира, по чьему приказу распяли на дереве его отца.
В посольстве находились и военачальники, которых включил сам василевс, когда оно из монастыря Полихрон заехало в византийский лагерь боевых действий.
По мнению Мефодия, бывшего военного правителя Славинии, обстановка там у греков неважная… Между Михаилом III и его дядей Вардой идёт откровенная грызня, которая вредит общему делу, но пользу от этого извлекает только Василий-македонянин… Чем всё закончится - пока неизвестно. Ясно одно - арабы в очередной раз оттяпают у Священной империи часть территории, поэтому посольство по обмену пленных вершить будет нелегко, придётся во многом уступать…
И, как вы понимаете, я сильно огорчился, не встретив Константина и Доброслава. Пожал руку Мефодию за то, что он разрешил всё-таки язычнику-русу попользовать философа травами.
- А ведь зря я сразу тогда не согласился, - упрекнул себя Мефодий. - Брату после снадобий Клуда легче стало… Клуд-колдун…
- Но колдовством там и не пахнет, - ещё раз уверил я настоятеля монастыря.
- Сам видел…
- Отче, а врач от Фотия сделал что-нибудь доброе для Константина? - спросил я Мефодия спустя некоторое время.
- А-а-а, - махнул он рукой. - Отослал я его назад, и армянина тоже, толку от них никакого…
- Верно, им бы только кровь пускать…
К теме о врачевании философа мы больше не возвращались.
* * *
Наконец-то, оставшись один, без откровенно-недоброжелательно исподлобья глядевших на него врачей, Доброслав вздохнул с облегчением.
- Ну, брат Константин, буду, не хоронясь, лечить тебя. А ты уж слушайся меня во всём, - заявил он напрямик философу. - Священной травой вербеной я изгнал одну хворь, теперь буду выгонять другую…
Клуд сходил к келарю, попросил у него ковригу белого хлеба и баклагу виноградного вина.
- А не много ли?… Что-то я не замечал, чтобы ты пьянствовал… - с елейной улыбкой сказал русу монастырский ключник, не по годам разжиревший.
- Нужно для дела… - ответил со злостью Клуд, а про себя промолвил: «Боров… Пройдоха!»
Убедившись, с какой неохотой келарь расставался с хлебом и вином, Клуд снова пошёл к Константину:
- Отче, скажи, чтоб быка завалить.
- Быка?! - удивился философ.
- Да. Нам бычий пузырь понадобится.
- Хорошо… Наум! - позвал своего любимого ученика. - Сходи с Доброславом к келарю и от моего имени скажи, чтоб зарезали быка…
Худой и высокий, как учитель, Наум был слегка крючконос, с умными, карими глазами. Он по- свойски хлопнул по плечу Клуда, будто знал его всю жизнь, и просто произнёс:
- Пошли. Уговорим келаря, не то… - и показал кулак.
Конечно, кулак его нельзя и близко сравнить с кулачищем язычника, но Доброславу жест монаха очень пришёлся по душе, рассмеялся…
А к вечеру, когда принесли бычий пузырь, Клуд отправился в лес и стал отыскивать бузинное дерево. Нашёл недалеко от монастыря, сделал на стволе отметину, запомнил дорогу, воротился назад.
Целую ночь и ещё день, не смыкая глаз, он размачивал белый хлеб в виноградном вине и сушил на огне бычий пузырь. Подгадал ко времени, когда на небе народился молодой месяц.
- Вот и славно! - довольно потирал руки язычник.
А по истечении суток, рано поутру, в одной нательной полотняной рубахе вышел он за монастырские ворота, поклонился только что вышедшему из-за земной тверди Ярилу, а поклонившись, стал сказывать первый наговор:
- На море, на Океане, среди моря Белого стоит медный столб, от земли до неба, от востока до запада; а в том медном столбе закладена медная медяница от болезней и хворостей. Посылаю я раба Константина к тому медному столбу, что на море, на Океане, и заповедаю ему своим словом заповедным закласть его болезнь в этот медный столб. А был бы с того заповедания Константин цел и невредим, и от болезни избавлен по всё время, по всю жизнь.
Потом Клуд взял кружку месива из вина и хлеба и с бычьим пузырём отправился в келью к Константину, который несмотря на немощь что-то чертил.
- Э-э-э, брат, - сказал Доброслав. - Так не годится… С этого дня всякий труд надо оставить.
- Да не могу! - взмолился философ.
- Надо, отче! - настоял язычник. - Иначе лечение прахом пойдёт… Ты же сказал, что будешь во всём меня слушаться.
- Ну, хорошо… Только опять позову Наума, - и когда его ученик появился, начал с ним шептаться, показывая глазами на листы.
