— Вот, — сказал я, с грустной улыбкой глядя на хмурившего брови трибуна, — длинная рука Тиберия скоро достигнет Палестины и утащит Ликиска обратно на Капри.

Мрачно помолчав, я стукнул кулаком по колену:

— Я лучше убью себя, чем вернусь назад.

— Пойми, Ликиск, никто тебя никуда не утащит. Во-первых, ты свободен. Даже Тиберий не может по собственному желанию аннулировать вольную освобожденного человека. Во-вторых, вполне вероятно, Луций Вителлий даже не знает о тебе.

Я покачал головой.

— Его сын рассказал.

— У Вителлия здесь более серьезные дела, чем ты. Эта резня — тяжелая ситуация, из которой Ирод наверняка постарается извлечь максимум выгоды. Я не удивлюсь, если Вителлий порекомендует вернуть Пилата в Рим.

Я проворчал:

— Тогда Цезарю придет две посылки!

Твердо, с ободряющей улыбкой, Марк Либер тожественно обещал:

— Никто не заберет тебя в Рим, Ликиск. Клянусь.

— Когда он приедет? — спросил я.

— Скоро, — угрюмо ответил Марк Либер.

Испуганный грядущими событиями, я встречал каждый восход без сна, холодно размышляя, не в этот ли день прибудет Вителлий, увидит меня и арестует. С приходом ночи, свернувшись в постели рядом с трибуном, я вновь не спал, думая, что утром Вителлий может оказаться у ворот Иерусалима.

Переполненный страхом, колючий, уставший и бледный от волнения, я слонялся по коридорам и лестницам крепости. Я вздрагивал от любого шороха, пугался голосов и внимательно следил за всеми, кто пересекал Литостротон, чтобы постучать в ворота под окнами комнат Марка Либера.

На пятнадцатый день после убийств на площади, которую давно отчистили от крови, я сидел у окна, разглядывая четвертых солдат, выходивших патрулировать улицы, держа руки поближе к мечам и кинжалам. Я нервно смотрел на построение, следя за теми, кто не в форме, и ища тогу, указывавшую на прибытие Луция Вителлия со свитой политиков, а потому не сразу заметил молодого человека в еврейской одежде, быстро бежавшего по камням и остановившегося рядом с охранником. Я обратил на него более пристальное внимание, когда в комнату вошел стражник и сообщил, что этот молодой человек спрашивает меня.

Удивленно глядя на него сверху, я покачал головой.

— Я его не знаю. Как его зовут?

Охранник ответил:

— Он говорит, что его зовут Иоанн, и он пришел от твоего друга Никодима.

Широко улыбаясь и теперь узнав юношу, я радостно кивнул.

— Конечно! Его еще называют любимым учеником!

Удивленный охранник ждал ответа.

— Спустись к нему. Евреи не могут заходить в крепость, — напомнил он мне.

— Конечно спущусь! — сказал я, рассмеявшись.

— И у нас приказ никого не выпускать отсюда без разрешения, — твердо продолжил охранник.

— Я выйду только на мостовую. Ты сможешь меня видеть.

Приветливо улыбнувшись, Иоанн крепко пожал мне руку.

— Никодим волнуется — ты куда-то пропал. Он приглашает тебя в гости.

— Боюсь, что это невозможно, Иоанн. Со дня той трагедии у нас ввели очень строгие правила.

— Это важно, Ликиск. Никодим хочет сказать тебе кое-что, что следует знать Пилату.

— Тогда почему он не придет сам?

Юноша пожал плечами и нахмурился.

— Это не слишком разумно. А может, даже опасно.

Я понял.

— Подожди здесь, ладно? Может, мне удастся все устроить.

Пилат крайне заинтересовался, но, как всегда, проявил осторожность. Он сидел за столом, размышляя и слушая советы Абенадара и Марка Либера. Центурион был крайне скептичен. Трибун считал, что здесь может крыться возможность для примирения.

— Никодим выступает от лица умеренного крыла Синедриона. У них могут быть полезные идеи. В конце концов, мы должны узнать, что он хочет сказать нам.

— Ликиск, — прокуратор взглянул на меня своими отекшими глазами. — Ты доверяешь Никодиму?

— Доверяю, — уверенно сказал я, кивая. — И осмелюсь сказать, вам тоже следует кому-то доверять.

Пилат выпрямился, покраснев от нахлынувшего гнева.

— Придержи язык, мальчик!

Он снова опустился на стул, хмурясь и изучая костяшки своих пальцев. Наконец, прокуратор поднял голову и улыбнулся.

— Но ты, конечно, прав. Сходи к Никодиму. Гай, подбери ему охрану.

— Нет, — категорически отказался я.

Пилат покачал головой.

— И кто на самом деле правит Иудеей? — вздохнул он.

Никодим был не один. Его гостем оказался пожилой мужчина, сложенный, как медведь, с черными, щедро сдобренными сединой волосами и длинной, достававшей до груди бородой. Он был человеком высокого положения, напомнив мне о любимом Кассии Прокуле. Его звали Иосиф, и он прибыл из места под названием Аримафея.

Представляя его, Никодим сказал, что он тоже член Синедриона.

— Иосиф знает о твоей близости к Пилату, — объяснил Никодим, гладя свою менее густую бороду, — и мы согласились, что ты вполне можешь донести до него кое-какую информацию.

— Информацию, — прошептал Иосиф, перебивая своего друга и коллегу, — которая успокоит встревоженный город. Признаюсь, она послужит на благо и Синедриона, и прокуратора.

Не знаю, молодой человек, насколько хорошо ты понимаешь политическую ситуацию в стране, но в наших отношениях с прокуратором есть общие цели. Синедрион желает мира не меньше, чем Пилат. Мы, как и он, обеспокоены безответственными действиями некоторых людей, не отвечающих своему наследию. Я говорю о радикальных зелотах, врагах не только Рима, но и Синедриона. Те из нас, кто занимает умеренную политическую позицию, боятся, что своей горячностью зелоты спровоцируют еще большее давление на Иудею, нежели существующее при Пилате.

В трагедии двухнедельной давности мы видим, как могут действовать нервные войска, если на них слишком надавить. Некоторые из нас считают, что мы окажем стране услугу, помогая прокуратору арестовать зачинщиков. Особенно одного из них, поскольку его арест и наказание лишит духа движение зелотов. Этот человек — вор и убийца, и он не красит репутацию честных зелотов, стремящихся освободить страну. Я говорю о Варавве.

— Я о нем слышал, — сказал я.

Иосиф мрачно кивнул.

— Тогда ты знаешь, что он алчный человек, использующий свое положение лидера ради собственных целей.

— Да, я слышал и об этом.

Иосиф снова кивнул и бросил на Никодима взгляд, словно ища поддержки. Обретя ее, Иосиф сказал:

— Мы в Синедрионе готовы передать Пилату Варавву. Твоя неожиданная дружба с Никодимом значительно упрощает эту задачу. Я скажу тебе, где найти Варавву, а ты передашь Пилату эту информацию. Сделаешь это?

В восторге я ответил:

— Конечно, сделаю!

Улыбнувшись, Иосиф ухватил меня за плечо.

— Я знал, что Никодим прав: ты подходишь для этого дела. Непростая это задача — предать римлянам одного из наших соотечественников, но сейчас нам нужен период покоя, а не волнений, из-за которых ни римляне, ни евреи не могут обсудить возникшие сложности.

— Я понимаю, господин.

— Тогда слушай внимательно, и я скажу тебе, где его найти.

Ни один человек, думал я, не заслуживает ареста больше, чем этот Варавва, вор и убийца. Иосиф кратко рассказал мне его историю: давний зачинщик неурядиц и оппортунист, он присоединился к зелотам ради наживы; разбойник, грабитель путешественников, лидер и организатор встречи, на которой под клинками римлян погибли галилеяне; возможно, тот самый человек, что кинул в Пилата камень и высек искру возмущения, за которой последовала бойня.

С небольшой бандой таких же головорезов он разбил лагерь в труднопроходимых холмах к востоку от Иерусалима, за деревней Вифания, на краю большой пустыни, испещренной сотнями пещер. Точное место пещеры, где скрывались Варавва и его последователи, Иосиф обозначил на карте, нарисованной на папирусе, которую я аккуратно свернул и спрятал в тунику.

— Вашим солдатам будет нетрудно найти это место, — сказал Иосиф.

В сопровождении Иоанна я прошел по крутой улочке в низину сыроваров. На фоне пламенеющего предзакатного неба высился силуэт башни Антония.