— Что на это скажет твой хозяин?

— Кстати, у него есть имя. И он не такой уж плохой. У Реммия доброе сердце.

Когда наши пути пересекались, хозяин косился на меня с подозрением; в основном это случалось, когда я уходил или возвращался, или когда мы собирались на главную трапезу ближе к вечеру, незадолго до того, как открыть дом для ночных посетителей.

Легко было понять, почему Реммий такой толстый. Он буквально набивал себя едой, съедая целые куски хлеба, которые и привлекли мой взгляд к Клодии.

Я никогда не ел много, но не из тщеславия или страха набрать вес в нежелательных местах. Просто такова моя природа. Впрочем, я любил вино, и здесь его всегда было много, дешевого, но вкусного и крепкого.

Женщины тоже любили поесть, хотя некоторым из них имело смысл себя ограничивать: их фигуры уже начинали раздаваться. Любительницы посплетничать и похихикать, они очень ко мне привязались. Думаю, они испытывали облегчение от того, что со мной им не приходилось отбиваться от ухаживаний, к которым они привыкли, общаясь с противоположным полом. (На самом деле единственной женщиной, которая меня привлекала, была Клодия — другие оказались гораздо старше и не слишком симпатичными. Это были дешевые шлюхи. Более элегантные и красивые женщины работали в борделях на холмах, и их клиентами являлись владельцы кораблей, а не моряки).

Возвращаясь к Реммию, он, как и большинство людей, которым есть что сказать (если вы с ними знакомы), вел яркую жизнь. Мне рассказывали о нем женщины, но сам Реммий не подтверждал этих сведений до тех пор, пока мы не познакомились ближе, и он не придумал, как на мне заработать. Юношей он был стройным атлетом. У него, как и у меня, был покровитель — любитель мальчиков, — но при неясных обстоятельствах, в подробности которых Реммий не желал вдаваться, этот покровитель был задушен. Реммием. После он отплыл на корабле в Грецию. Привлекательный юноша, знаток женщин, он быстро пришел к мысли, что может превратить свою тягу к привлекательным милым девушкам в доходное дело. С тех пор он был хозяином борделей, часто довольно богатым, если дела шли удачно, но столь же часто оказывавшемся на мели и работавшим в дешевых домах, как тот, которым он управлял в Остии. Будучи на мели, Реммий обращался к еде и выпивке, стремительно набирая вес.

Он изучал меня, делал выводы. Придумав план, он выложил его мне рано утром, после того, как я по своему обыкновению сходил к причалу в надежде увидеть «Меркурий». После активной ночной работы женщины спали до середины дня. Мы сели за стол друг против друга, говоря тихо, чтобы их не разбудить. Сперва наш разговор велся бесцельно и осторожно, а потом толстяк, постучав полными пальцами по бочонку своего живота, спросил:

— Кто из молодых людей, приходивших с тобой сюда той ночью, был твоим любовником?

— Никто, — сказал я, притворившись, что обижен таким вопросом.

Реммий покачал головой, и его обвисшие щеки затряслись.

— Можешь строить из себя недотрогу, но я был таким же, как ты, и тебя не сужу. В этой жизни ты обходишься тем, что есть, а ты умен и наверняка понимаешь, что у тебя имеется и как этим можно воспользоваться. Я знаю в этом городе мужчин, которые были бы рады с тобой встретиться. Ты меня понял. Я не собираюсь тебя оскорблять. Я знаю, что ты надеешься сесть на корабль и куда-то уплыть, и не спрашиваю, почему ты так торопишься исчезнуть. Тебе ведь нужны деньги? Любому, кто планирует далекое путешествие, нужны деньги. У тебя нет навыков, чтобы заработать на жизнь в портовом городишке. Ты не моряк. Но думаю, у тебя есть кое-какие другие навыки, а у меня есть связи. Вместе мы сможем немного разбогатеть, пока ты ждешь свой волшебный корабль, который избавит тебя от проблем. Подумай об этом. Мозги у тебя есть. А когда придумаешь, дай мне знать.

Получалось, что Реммий смотрел на меня не только подозрительно. У него был взгляд расчетливого бизнесмена.

Слова Реммия я воспринял всерьез, поскольку жил в доме женщин (и в его доме) за их счет. Никто никогда не попрекал меня едой и местом, хотя за все это платили другие. Их отношение ко мне было как к гостю, и они казались довольны моим присутствием, моим юмором, искренними комплиментами и шутливой лестью. Им было приятно, что рядом живет симпатичный, понимающий молодой человек, не вмешивающийся в чужие дела. Однако гостеприимство не могло продолжаться вечно, а я не хотел становиться яблоком раздора. Это могло неблагоприятно сказаться на Клодии, которая меня сюда привела.

Я не был готов отбросить моральную проблему, связанную с предложением Реммия. Ни разу в жизни я не шел в постель только ради денег, однако если собирался попасть в Палестину, деньги мне были нужны. Приближалась зима, и я все отчетливее сознавал, что провести ее придется в Остии. Честность подсказывала, что я должен буду вносить свою долю, если останусь с Клодией и Реммием.

Пустая ладонь бесконечно убедительнее моральных доводов, но ладонь с положенной в нее серебряной монетой не могла избавить меня от чувства вины из-за того, что я повернулся спиной к своему богу (несмотря на убедительную причину полагать, что бог отвернулся первым). Хотя во время службы Приапу я уступал многим мужчинам, и хотя среди этих мужчин иногда встречались люди, которых я бы не выбрал в качестве партнеров, я никогда не жалел о том, что делал (или что делали со мной). Однако в ту ночь, когда Реммий послал меня к первому клиенту, меня затошнило, и я был вынужден остановиться на обочине, чтобы опустошить желудок.

Клиент не был отталкивающим человеком. Торговый посредник, он жил в просторном доме на холмах (вид с которого был не таким прекрасным, как из дома Примигения) и оказался внимательным и добрым, снисходительным к недостаткам и страстным в постели. Он не торопился приступать к делу, которое привело меня в его дом, обращаясь со мной так, будто я — его гость, а не купленный мальчик. Было много вина, еда оказалась вкусной и обильной. Он хорошо говорил и с уважением отнесся к моим взглядам, о которых спрашивал с интересом и слушал внимательно, а не со свойственным многим мужчинам скучающим терпением, когда они на время замолкают, позволяя собеседнику высказаться. Он дал монету лично мне, вложив ее в ладонь и заметив:

— Очень надеюсь, что мы с тобой еще увидимся, Ликиск.

Прежде, чем расстаться, он поцеловал меня и повторил, как бы ему хотелось снова встретиться.

Спускаясь с холма, я думал о монете и тех деньгах, что мой клиент уже заплатил Реммию. Голос совести был очень похож на голос ругающего «ночных бабочек» Ликаса, который шлепал их и отсылал прочь. В ту минуту я почувствовал тошноту после выпитого вина и отошел подальше от дороги, где меня вырвало.

Дома я показал монету Реммию, предложив прибавить ее к собираемой им сумме. Реммий был очень удивлен и разрешил мне оставить деньги. («Это твой первый раз»). Мы согласились, что в будущем я стану вносить любые побочные доходы, и позже мы разделим скопившуюся сумму между собой.

Клодия решила, что я сошел с ума, согласившись на такой договор.

— Лучше всего, — советовала она, — чтобы Реммий сразу отдавал тебе деньги. Его нельзя назвать нечестным — просто он мудрый бизнесмен и тщательно следит за своей учетной книгой.

Она была очень тронута и польщена, когда я попросил ее хранить мою долю.

— Иначе я истрачу ее на что-нибудь глупое, — объяснил я.

Похлопав меня по голове, словно маленького ребенка, Клодия обещала, что будет надежно беречь мои деньги.

— С такой разумной головой, — смеялась она, — ты скоро разбогатеешь, купишь себе корабль и отправишься на нем, куда захочешь.

Когда я лег спать, об этом было приятно думать, и с этими мечтами я уснул.

Ежедневно из Рима долетали страшные вести о тех глубинах злобы, в которые погружался Цезарь. Перестав довольствоваться жестоким отношением к семье и придворным, Тиберий направил свою мстительность на тех, кого обвиняли в нелояльности. Прошла публичная казнь поэта, чьи стихи чем-то не угодили Тиберию. Достойным занятием стало стукачество. Даже маленькие дети давали показания против своих родителей. Достаточно было одного обвинения. К смерти приговаривали выдающихся людей, и их трупы бесцеремонно сбрасывались с Лестниц Скорби. Несколько обвиненных сенаторов публично приняли яд.