Отправился я туда весной.

Когда город остался позади, а горы приблизились чуть ли не вплотную, машина свернула влево и начала подниматься по серпантину дороги. С каждым витком все выше. Повороты крутые, опасные. Только раз или два я посмотрел вниз и увидел светлую ленту шоссе, рассекавшую весеннюю зелень лугов. Это был вид, какой обычно открывается с самолета, когда он наберет изрядную высоту, сверху все кажется во много раз уменьшенным, игрушечным.

Повороты, кружившие голову, кончились, но дорога упорно продолжает набирать высоту. Справа тянется глухая каменная стена, слева за узкой, ничем не огражденной полоской дороги — черный провал. За ним ряды поднявшихся из тумана острых вершин. Сумрачно. Небо в сырых тучах. Вдруг по ветровому стеклу газика косо хлестнул дождь, забарабанил поверху. Дорога влажно заблестела, сделалась четче. Я зорко смотрю вперед, по сторонам. Чем выше дорога, тем ниже опускаются каменные вершины, тем шире между ними черные провалы. По ним, гонимые ветром, куда-то мчатся сизые клочья облаков. Они мчатся против движения автомашины и от этого замирает сердце, кружится голова. Невольно вспомнилось восточное изречение: «Ты, как слеза, на реснице аллаха». Точно. Малейшая неосторожность, и ты навечно канешь в пропасть.

Поднимаясь вверх, машина неожиданно вынырнула из облачного слоя и в эту же секунду в глаза ударил радостный солнечный свет.

А вот и перевал.

Здесь все было необычно. И прежде всего свет. Какой-то он был особенный: не яркий, не резкий, а приветливо спокойный. На уровне моего лица широко по горизонту над горами висели редкие облака. Они казались неподвижными, воздушно нежными и сильно сверились изнутри. Прямо от меня крутыми полукругами прыгал вниз, сиреневый асфальт дороги и уходил далеко к горизонту, сужаясь и теряясь в тумане, где-то на самом краю земли. По обеим сторонам дороги, наклонно вниз, уходили широкие горные овраги. Между оврагами расстилались на редкость ровные плато, покрытые травами, цветами. Такие же цветы виднелись на отлогих склонах холмов и в лощинах. Такого обилия цветов, такого грандиозного нашествия красок я не видел ни разу. Фон, на котором они выделялись, был золотисто-желтый. Такой чистый, яркий цвет бывает разве только у нарцисса или испанского дрока. Этот фон составляли небольшие заросли ярких золотистых цветов, по местному сары чоп. А корни и стебли этого растения используют для крашения тканей. Здесь были светло-лиловые ирисы, колокольчики, шафран, голубые васильки, бледно-розовые эремурусы, алели пятна шелковисто нежных маков, багрово-красных тюльпанов. Названия большинства растений я не знал. На некоторых сладко спали блестящие зеленые жуки, оранжево-красные шмели, нарядные бабочки. Вместе с цветком их раскачивало ветром. Но это нисколько не тревожило их. Скорее, наоборот: от легкого раскачивания им только слаще и глубже спалось.

Душист и прозрачен был воздух — именно так пахнет горный мед: сильно, с преобладанием одного стойкого аромата.

Где же, тот цветок, что издает такой приятный запоминающийся запах? Как отыскать его среди множества цветущих растений? Искал я его долго. И все-таки нашел. Это был скромный цветок из мелких желтых головок, собранных в тяжелый зонтик.

Другие мои поездки в Копетдаг были связаны с посещением Гермабской долины и расположенных рядом с нею гор. Поездок было много. Чаще всего они приходились на весну или осень, на то чудесное время, когда совсем не жарко, когда дышится легко и радостно.

Дорога в Гермаб не поднимается круто. Она долго идет среди голых и, на первый взгляд, ничем не примечательных скал. Но, как ни странно, ни скалы, ни дорога не утомляют. Они то высоко уходят в небо, то, резко понижаясь, сходят на нет, открывая за собой другие, затуманенные далью горы и долины, то смыкаются полукруглыми башнями, то нависают над дорогой отвесным утесом.

Вокруг — тишина, безлюдно, дико.

И как отрадно в этой каменной пустыне вдруг повстречать оазис — веселый, полный жизни! Этот оазис рожден речкой Секизяб, пересекающей огромную каменистую долину. Зеленой стеной придвинулся к воде тростник. На одном из султанов, раскачиваясь, сидит зеленая птица щурка. Речка несется, вскипает в галечном русле, наполняя все вокруг голосом живой природы.

Раздвинув камыш, дорога уходит дальше — на юг или юго-запад. И какое-то время, спустя приводит в Гермаб. Навстречу выбегают каменные осыпи, скалы, сады. Одна из скал до самого низа разрезана узким и мрачным ущельем. Колючий кустарник, цепляясь за мокрые стены, карабкается вверх. Внизу и на самом дне ущелья речка. Каким-то чудом к ней пробивается солнце, и вода кажется подсвеченной ярким зеленоватым светом. Сверкая чешуей, весело резвятся в ней рыбки-быстрянки.

Гермабская долина широка, поросла полынью и другими степными травами. К югу от нее синеет еще одна гряда Копетдагских гор. Торжественно величавы здесь утесы, по-вечернему сумрачны ущелья, неповторимо прекрасны просторные распадки. Часами я бродил по ним, и это доставляло мне величайшее наслаждение.

И много было в это время разных встреч, может, и не очень значительных, но каждая из них оставила памятный след.

Однажды я шел по ровному участку нагорной степи. Горы как бы отодвинулись в стороны и синели издалека туманными гранями. Ветер пробегал по равнине и клонил к земле клочковатые травы. Я шел не спеша, изредка поглядывая под ноги, и вдруг остановился, как вкопанный: метрах в трех-четырех от меня, настороженно застыв, притаилась змея. Она была меньше метра, зеленовато-желтого цвета и блестела так, словно только что выползла из воды. Слегка изогнувшись и повернув голову, змея зорко следила за мной. Это был оливковый полоз. Я и раньше слыхал, что он водится в горах Копетдага, но видеть живого, да еще вот так близко, ни разу не доводилось. Знал я также, что это исключительно редкая и быстрая змея, в чем тогда же убедился. Едва я шевельнулся, полоз встрепенулся и исчез в траве.

По сведениям ученых, сейчас на Копетдаге живет девятнадцать видов змей — значительно больше, чем на равнинной части Туркмении. Это — редко встречающиеся олигодон, персидский и полосатый эйренис, кошачья змея, волкозуб, стрела, щитомордник, кобра, гюрза.

Ящериц немногим меньше, чем змей. Видел я в горах золотую мабую, длинноногого сцинка, полосатую ящерицу и колючехвостого геккончика.

Следующая встреча в горах была, пожалуй, еще более неожиданной, чем первая. Как-то брел я по широкому оврагу и рассеянно глядел по сторонам. На склонах оврага рос какой-то кустарник, кажется, барбарис, его круглые мелкие листья были уже желты, сухо шелестели травы на откосах. Вдруг над моей головой раздался ошеломляющий взрыв, — с минуту я не мог прийти в себя, сердце бешено колотилось. А взрыв был вполне безобидный — так при взлете оглушительно хлопает крыльями стая каменных куропаток-кекликов. Видимо, вот так они отпугивают врагов. Во всяком случае, пока враг опомнится, птицы сумеют скрыться или отойти на безопасное расстояние. Кеклики — отличные скалолазы. Даже не взлетая, а только взбираясь вверх по откосу, по каменной сыпи, они могут быстро уйти от преследователя, словно раствориться в камне.

Надеясь догнать куропаток, я резво взбежал на вершину оврага, огляделся, пересек еще один или два распадка — кекликов не было. И все же я был уверен: не могли они уйти далеко. Они где-то здесь, рядом. И действительно, как бы в подтверждение моей мысли, откуда-то послышалось спокойное «ке-ке-ке». Но как ни напрягал я зрение и слух, так и не смог понять, откуда кричат куропатки. Кеклики на Копетдаге встречаются часто. Я видел их на водопоях, вдоль горных ручьев, на деревьях и кустарниках, среди камней.

Иногда удавалось наблюдать и великанов пернатого царства: черных грифов, беркута, белоголового сипа, неспешно и величаво паривших в небе над темными падями и острыми хребтами. Но ни разу не видел других обитателей высокогорья — серого улара и черную клушицу. А были, говорят, когда-то. Будто бы и сейчас есть…

И все же на встречи в горах мне везло.