Эту задачу решали многие.
В тяжелые годы Великой Отечественной войны в Каракумы было отправлено несколько экспедиций. Одну из них — комплексную возглавил лауреат Ленинской премии Иван Васильевич Болтенков. Экспедиция должна была наметить трассу Каракумского канала.
…Изыскатели подошли к тому месту, где ныне раскинулась Ничка, и повстречались с чабанами. Напоив гостей зеленым чаем, один из чабанов спросил, какая забота их привела в пески.
— Дорогу ищем для большой воды, — пояснил молодой топограф. — Канал будем строить.
— Здесь пойдет вода? — удивились чабаны и почти в один голос заявили: — Никогда этому не бывать!..
В подтверждение один из чабанов взял пиалу и выплеснул из нее чай. Песок бесследно поглотил влагу.
— Нет, здесь никогда не потечет вода. Пустыню не победишь, — убежденно сказал чабан, выплеснувший рай.
И все-таки канал построен. На его берегах совхозы рождаются. Его водой орошаются посевы хлопчатника, сады, виноградники, бахчи. Обводнены миллионы гектаров пастбищ.
…Чайки летят в пустыню. Чайки — спутники воды.
Недалеко уж им до Бахардена и Небит-Дага. И наступит такое время, когда они достигнут Каспия, куда донесет свои воды Амударья.
— А не рассказать ли еще один случай? — вывел меня из задумчивости моторист, которого, как я понял, начинало томить обоюдное молчание.
— А есть такой?
— Есть.
— Веселый?
— Судите сами!
— Ну тогда валяй.
— Однажды поручили доставить мне рабочих на земснаряды. День был весенний, теплый. На катере моем, как видите, чистота и порядок. Так вот, раз такая погода, думаю, и катер у меня чистый, неплохо было бы и мне приодеться. Была у меня новая нейлоновая сорочка — друг из Москвы привез ко дню рождения. Надел я новые лавсановые брюки и эту сорочку и таким пижоном стал… Да. Потом посадил землесосчиков и подкинул их чуть ли не до Часкака. Оттуда иду порожняком и вижу на левом берегу двух женщин. Они что-то кричат и машут руками. Думаю, надо подъехать. Может, беда какая… Пристаю к берегу. Это оказались две казашки. Одна совсем дряхлая, сморщенная старуха, другая — ничего, молодая и красивая.
— В чем дело? — спрашиваю.
— Отвези нас в Ничку, сынок. Очень просим, отвези, — прошамкала старуха. — Заплатим, — и полезла за кошельком.
— Садитесь, говорю. Но платы с вас не возьму. Катер-то не мой, а государственный.
Сели они сзади меня, и мы поплыли. Женщины молчали, и я молчал. Сколько так плыли, не помню. Вдруг кто-то толкает меня в спину. Обернулся — старуха. Потом глянул на молодую и понял, что с ней творится что-то неладное. Она опустила голову и обхватила живот руками.
— Сынок, — говорит старуха, — пристань, пожалуйста, к берегу. У дочки моей вот-вот роды начнутся…
«Эх, думаю, вот это номер». Только этого еще не хватало. Даже потом прошибло. Но делать нечего, надо приставать к берегу.
Катер сходу вошел на мель, молодая казашка охнула, застонала и еще больше скорчилась на сиденье.
Я поднялся и хотел сойти на берег, но старуха меня остановила:
— Нет ли у тебя чайника, сынок?
— Есть, говорю.
— Так вот, — говорит, — согрей-ка поскорее водички, пока не началось…
Я схватил чайник, зачерпнул воды и — на берег. Разжигаю костер, а руки так и прыгают, трясутся. Почему волнуюсь, сам не пойму.
Вскоре вода согрелась, и я принес чайник на катер.
И опять хотел удрать, да старуха не пустила.
— А нет ли, — говорит, — у тебя какой-нибудь чистой тряпки? Тряпки нам обязательно понадобятся.
— Тряпок нет, — отвечаю.
— Что же делать, что же делать? — шамкает старуха, а сама пристально смотрит на мою нейлоновую сорочку.
Не помню я, как расстегнул воротник, как снял рубашку и отдал старухе. Запомнил только ее слова:
— Ну, а теперь, сынок, иди. Туда, на берег, иди. Там и подожди.
Я выбрал большой саксаул, лег под ним на песок. Долго лежал, все прислушивался: не раздастся ли детский плач. Но кругом — ни одного звука.
Наконец с катера донеслось:
— Эй! Где ты там? Иди сюда!
Ни живой ни мертвый подошел я к берегу и взглянул на катер. Там головой к корме, на брезенте, лежала молодая казашка. Глаза закрыты. Бледна. Брови чуть заметно вздрагивают. На бледном лбу крупные капли пота. А рядом с ней, на правой ее руке, завернутый в мою рубашку ребенок. «Эх, думаю, вот это томаша! Было нас трое, а стало четверо». Лицо у ребенка розовое, сморщенное, беззубый ротик открыт, словно он хочет засмеяться или чихнуть.
И так мне радостно стало от того, что человек родился, а главное от того, что все обошлось благополучно. Рад был и тому, что рубашка моя сослужила свою настоящую службу — не каждой выпадает такая честь. А так бы что? Износил бы ее и все!
— Кто, — спрашиваю, — парень или девка?
— Джигит, — говорит. — Внук. — И концом платка вытирает слезы.
Сажусь за руль. Включаю мотор и даю полный газ. Ребенок пискнул, а потом так раскричался…
— Куда ты, куда? — еще громче крикнула старуха.
— Как куда? В Ничку!
— Нет уж, вези обратно, туда, откуда нас взял.
— Вот какой случай был. Навсегда запомнился, — заключил свой рассказ Худояр.
Сбавив скорость, он повернул катер направо, в голубой затон с отлогими берегами. Там тоже стояло несколько речных судов. За ними высоко к небу тянулись тополя, виднелись дома.
Это был Карамет-Нияз.
Благодаря Худояру я быстро «слетал» и в Часкак, примечательный тем, что здесь старый гидроузел с судоходным шлюзом и новое перегораживающее сооружение. Часкакский гидроузел очень важен: по существу, он регулирует подачу всей воды, поступающей в канал из Амударьи.
Я управился со всеми своими делами и к вечеру мы возвращались в Ничку. Солнце склонилось к горизонту и вот-вот готово было зайти за желтый барьер камыша, вдоль которого залегла черная тень, а левый берег все еще был светел.
До Нички оставалось совсем немного. Я задумался над историей, рассказанной мотористом, и мне показалось, что у нее нет конца.
— Ну, а с теми женщинами потом-то довелось встретиться? — спросил я моториста.
— Довелось, — оживился Худояр. — Сами приезжали в Ничку и сына привозили. Славный такой парень!.. Со мной они рассчитались сполна. Кроме сорочки, какая была у меня, они привезли в подарок халат. Я стал отказываться, старуха — в слезы. «У нас, говорит, есть примета, если не примешь подарка, ребенок не будет долго жить». Пришлось взять. И чего уж я совсем не ожидал: мальчишке-то мое имя дали — Худояр! Тут и я… чуть не разрыдался. От радости, конечно!
О Каракумском канале нередко говорят и пишут как о канале жизни. После рассказа Худояра о рождении человека эти слова приобрели какой-то новый, неожиданно глубокий смысл.
Вскоре с левой стороны начались заросли тальника. И среди них я сразу узнал полюбившийся мне тал, похожий на зеленый парашют. Легкий ветер шумел в его листве, ворошил молодую веселую крону.
В кратком послесловии к этому рассказу мне хотелось бы поведать о дальнейшей судьбе Худояра Сабирова.
Как-то встретился я с моим соседом Анатолием Васильевичем Лебедевым, работавшим тогда в Ашхабаде начальником управления охотничьего хозяйства. Разговорились.
— Как дела? — задал я традиционный вопрос.
— Ничего, — ответил сосед. — Только вот радикулит проклятый мучает. Который день уж нахожусь на бюллетени. Но даром времени не теряю: прочел твою книжку «Долина ветров». Между прочим, там есть рассказ о Худояре. Этого парня я тоже знал. Последнее время он работал егерем в рыбнадзоре, на Хауз-Хане.
— Как это знал? Разве с ним что-нибудь случилось?
— А ты что, не в курсе?
— Нет.
— Погиб Худояр.
— Как?
— Однажды с товарищем он совершал инспекционную поездку по водохранилищу. Короче говоря, браконьеров ловил. В это время началась гроза, в лодку ударила молния и убила Худояра. Вот так.
Признаюсь, эта новость и меня поразила, как громом. Мне искренне стало жаль Худояра: веселый и добрый был человек.
