…Машина, свернув направо, проскочила переезд железной дороги и через две-три секунды нырнула под арку въездных ворот. Бегенч взглянул на часы: было около восьми.

Башлык и сегодня не изменил своему правилу: куда бы ни уезжал, а к началу планерки никогда не опаздывал. И не только потому, что был человеком очень пунктуальным. А потому, что планеркам придавал большое значение, давно убедившись в их огромной пользе. Если в соседних хозяйствах, к тому времени уже окрепших, планерки проводились раз или два в неделю, то в «Октябре» — ежедневно. Обсуждались на них сотни вопросов: зимой — ремонт техники, работа в парниках. Весной — пахота, планировка полей, внесение удобрений, сев ранних овощей. Летом и осенью — уход за посевами, сбор урожая. Обсуждались и вопросы животноводства. Их было не меньше, чем в любой другой отрасли. И всегда на планерках всплывали промахи и недочеты, допущенные членами бригад, — все то, что огорчало и мешало в работе, вызывало гнев, возмущение, грозило срывом графика планов.

И нигде так полно не раскрывался человек, как на планерке. Здесь он просматривался, как на рентгене: не скроешь — ни характера, ни способностей, ни знаний, ни своего отношения к делу. Провинившихся критиковали резко, но не злобно. Правда, иногда председатель принимал и крутые меры — такие, скажем, как административное взыскание, штраф. Но это только к тем, кто действительно допускал серьезные упущения, связанные с материальным ущербом.

Однако хорошего было больше. Как-то ярче, заметнее, чем обычно, становился на планерках и сам председатель. Многому учились у него. Все видели, как он смело и глубоко разбирается в делах, как требователен, строг. Строг, но справедлив. Все видели широту его мышления, задушевность, дерзкую устремленность в будущее, заражались его энергией. И еще одно доброе качество было у башлыка: он ничего не забывал. Наиболее важные вопросы и поручения, к которым надо вернуться завтра, через неделю, через месяц, он записывал в дневник. Так он контролировал людей, приучал их к точности, дисциплине, повышал ответственность, закалял волю.

Прошел всего год, как Ораков возглавил колхоз. Его итог был ошеломляющим. Никогда еще за всю историю хозяйство не получало такого обилия овощей, продуктов животноводства. Денежный доход превысил прошлогодний более чем вдвое и составил миллион шестьсот тысяч рублей. Естественно, и трудодень стал более весомым.

Этот успех круто изменил сознание многих жителей Евшан-Сары, их отношение к общественно-полезному труду. Бросив отхожий промысел, они вернулись в колхоз.

В те дни, когда колхоз праздновал свой успех, Ораков мог бы и себя поздравить с победой: целый год он был во главе огромного хозяйства. Такое удавалось немногим: самый первый башлык находился на своем посту всего два дня. Это было суровое время. Артель только начинала жить. По рассказам стариков все их «богатство» состояло из дюжины ослов, да, примерно, такого же количества овец и верблюдов. Даже плуга железного не было! Весь колхозный инвентарь состоял из допотопной сохи-омача и таких же древних серпов и лопат.

Вдобавок ко всему мешали басмачи, державшие в страхе жителей предгорной равнины. Так что… в ту пору быть башлыком было не только трудно, но и опасно.

Знакомясь с историей колхоза, Ораков обнаружил, что они ровесники: каждому из них по тридцать пять. Возраст зрелой молодости и силы. Но вместе они прожили только год.

Как сложится дальше? Сколько еще им суждено прожить вместе? И суждено ли?

Но так подумалось только однажды.

Дела захлестнули Бегенча с головой, и тут уж было не до грустных размышлений. Все силы он отдавал одной цели — закрепить достигнутый успех и развить его дальше.

К этому времени, как нельзя кстати, подоспели решения мартовского Пленума ЦК КПСС, сыгравшие в жизни молодого башлыка роль надежного компаса. В этом историческом документе партия призывала сельских тружеников решительно и смело браться за механизацию сельского хозяйства, мелиорацию земель и повышение ее плодородия. Ораков твердо следовал заданному курсу, определившему программу его действий на многие годы.

О бурной ссоре заведующего фермой с башлыком относительно освоения засоленного участка в тот же день узнало все село. Причем симпатии большинства его жителей — как это ни странно — были на стороне Тагана Чорлиева. А случилось это так потому, что жители села знали тот бросовый, покрытый, словно саваном, белый солончак, и все до единого были уверены, что никакая сила к жизни его не вернет.

Но башлык стоял на своем. Он верил, что тот участок можно оздоровить и ввести в севооборот. Однако его решение взяться за освоение солончака все оценили как безрассудство, которое может дорого обойтись колхозу.

Об этом и заявил Чорлиев башлыку. Он был хитер и, конечно, знал, что говорил. Если солончак промывать, а соленую воду не сбрасывать, то от такой «промывки» недалеко и до беды: еще выше поднимутся грунтовые воды, еще больше солей накопится в почве и весь участок превратится в болото, которое может погубить и здоровые земли.

Но заведующего фермой подвела самоуверенность. А, может, невежество. Во всяком случае его надежды на то, что Ораков будет действовать по старинке, когда не было техники, не оправдались.

Бегенч же начал с того, что пригласил в колхоз отряд механизаторов. Вдоль всего солончака они прорыли глубокий, похожий на ровный овраг, коллектор. Потом этот участок спланировали, вспахали и промыли. Соли в нем поубавилось. Но все еще он никуда не годился. Почва была тяжелая, бесструктурная. Из-за этого многие годы она не дышала. То есть не могла забирать из воздуха кислород и отдавать его корням. В ней исчезали даже бактерии. Соль и грунтовка уничтожили в почве все живое и лишили ее главного — плодородия.

…После того, как коллектор был проложен, а поле — промыто, Ораков распорядился, чтобы осенью на целинный участок завезли как можно больше навозу, а весной — засеяли ячменем. Все сделали, как велел председатель. Но урожай ячменя был невелик. Это и понятно: солончак еще только начал оживать и много дать не мог. Он требовал новых забот.

На следующий год целину снова засеяли ячменем. Когда всходы окрепли и поднялись выше колена, приехал Ораков. Шелковистая нежная зелень огромного поля волнами ходила под ветром, сверкала, переливалась. Над ними летели облака. Где-то высоко, в солнечных лучах, пел невидимый жаворонок.

Бегенч снял шапку, ударил ею по левой ладони и несколько минут простоял с непокрытой головой. Как он мечтал все эти годы увидеть здесь вот этот живой зеленый цвет — цвет самой жизни, вместо мертвого, белого цвета горькой соли!.. И дождался, увидел. С волнением он глядел на поле, чутко прислушивался к шелесту стеблей и чувствовал, как душу наполняют радость, покой, силы. «Один лишь вид такого поля, — думал Ораков, — Может вылечить человека от любой болезни, сделать его бодрым, крепким и счастливым».

Это же поле он увидел и в пору созревания ячменя. Оно уже сплошь было золотым и широкой полосой уходило к горизонту. Спелые колосья раскачивались тихо, и нежно шелестели, словно думая какую-то бесконечную думу. С поля набегал теплый хлебный дух и смешивался с запахом нагретой земли, росшего на обочине дороги бурьяна и сильным запахом розовых вьюнков, разметавшихся по колючке и сорным травам. «Итак, с солончаком покончено, — шепотом проговорил Ораков. — И как хорошо! Даже следа не осталось».

После ячменя на целинном участке была посажена капуста — все с той же целью, чтобы улучшить структуру почвы. Урожай был невиданным. К осени все поле было усеяно сочными тугими кочанами.

Так в течение нескольких лет шла реанимация земли — упорная борьба за то, чтобы вернуть ей жизнь, живительные соки, здоровье и плодородие.

Еще тогда, стоя на краю ячменного поля, Ораков думал о том, кому же он доверит целинный участок, когда придет пора выращивать овощи? Задача нелегкая. И вовсе не потому, что у председателя не было выбора. Все обстояло как раз наоборот. За последнее время он выпестовал целую плеяду молодых бригадиров. А тот, кто проявлял равнодушие и лень, от бригадирства был отстранен.