Не только драконов, не одни лотосы и орхидеи можно увидеть на картинах, выполненных на бумаге и шелке. Вот гравюра на дереве, посвященная восстанию «желтых повязок» в 184 году нашей эры.

Три мастера Янь Син, Синь Дао, Чжан И-ци, а также неизвестный по имени художник в конце прошлого столетия вдохновились историей борьбы китайского народа с французскими завоевателями. Большие гравюры, черные и цветные, представляют собою красочную летопись побед над империалистами.

Иркутский музей обладает единственной во всем Советском Союзе ксилографией «Генерал Лю Ин-фу берет в плен французского генерала Ривьера». На ней тщательно показано поле сражения, где происходил поединок между двумя военачальниками. Ян Си с полным знанием дела изобразил победу на реке Хунхэ, одержанную генералами Лю и Чэн. Отчетливо выписаны стены береговой крепости, окутанные пушечным дымом, паровые французские корабли с трехцветными полотнищами на мачтах и подвижные суда с китайскими воинами, громящими иноземную эскадру. Все эти картины можно уподобить пособиям для изучения войны 1884–1885 годов. Зритель получает полное представление об одежде и вооружении интервентов.

Мы ходили по залам музея, дивясь всему, что нам удалось увидеть в этом замечательном хранилище.

Для путешественника, посетившего Иркутск, немыслимо не побывать на Байкале. Мы решили ехать к великому озеру по новой, недавно проложенной дороге Иркутск — Лиственичное, вдоль восточного берега Иркутского водохранилища.

Как только мы миновали плотину ГЭС, справа показался небольшой лазоревый язык, вдавшийся в сушу. Это был первый из многочисленных больших и малых заливов нового моря. Но самого его долго не было видно. Дорога то пролегала по холмам, то круто спускалась с них. Мы с нашей машиной затерялись внутри геологического Иркутского амфитеатра, но было ясно, что мы постепенно поднимаемся по его ступеням к каменной нише Байкала. Показались первые селения, перенесенные на новые места, расположенные много выше былых берегов Ангары.

У окраины одной из деревень мы заметили проселок, свернули на него и вскоре очутились на берегу чудесного залива, напоминавшего высокогорное озеро. Огромная деревянная катушка, освобожденная от электрического кабеля или стале-алюминиевого провода, одиноко возвышалась на прибрежном лугу. Других примет индустриального времени Сибири не было видно. Залив лежал от востока к западу. Северный берег его порос темными елями, кустами багульника, отраженными в водном зеркале. Круто изогнутый рукав устремлялся на юг и исчезал в лесной синеве. Конец фиорда так и не удалось проследить.

Двадцать восемь заливов на Иркутском море, больше всего — на его восточной стороне. Они чередуются с поперечными горными падями. Заливы как начнутся за падью Волчьей, так и идут до селения Тальцы. За речкой же Тальцинкой их становится все меньше и меньше. На дне моря лежит старинный Тальцинский стекольный завод, новые воды скрыли Амурский тракт, былой колесный путь к Тихому океану. Скрылся под водой и отрезок рельсового Великого Сибирского пути, проходивший возле самых прибрежных скал. Пришлось перевести на новое место судостроительную верфь.

Машина взлетала на высоты, спускалась с них. Мы миновали устье реки Большой, село Николу, и, наконец, впереди заблестели воды Байкала и открылся вид на Лиственичное. На несколько часов мы приобщились к жизни этого прибайкальского поселка.

Главной достопримечательностью Лиственичного была знаменитая Лимнологическая станция. Но, пока мы не переступили ее порог, нам было что видеть и на что посмотреть.

На пути к поселку мы поравнялись с истоком Ангары, затем увидели еще возвышающийся над водой своей вершиной знаменитый Шаманский камень. Вокруг него и дальше, к востоку, были видны лодки рыболовов — суденышки с высоко поднятыми носами. Их было немало, но водитель нашей машины, сам завзятый рыбак, заметил, что по воскресеньям вокруг Шаманского камня трудно проплыть на лодке, не задев другую, такое множество любителей лова хариусов собирается здесь.

Волны Байкала разбивались о деревянный мол. У пристани стояли небольшие исследовательские кораблики Лимнологической станции. Левее мыса Толстого — на том берегу озера — светились горы Хамар-Дабана. Мы обрадовались, когда узнали, что в снежно-лазоревом хамар-дабанском мареве можно различить вершину Обручева. Байкал, повысив свой уровень, подошел вплотную к былой железнодорожной станции Байкал и превратил ее в морской порт.

Лиственичное стояло под сенью высоких и крутых скал. Кое-где они прямо обрывались в Байкальское озеро. Почта, магазины, школа… Вот и Лимнологическая станция, разместившаяся в доме, похожем на подмосковную дачу. Деревянная лестница вела на второй этаж. Переступив порог, мы оказались в музее Байкала.

На полу комнаты, неподвижно, словно изваянная из светло-серого нефрита, сидела живая сова, пойманная в горах возле поселка. У окон, обращенных к Байкалу, стояло чучело нерпы — здешнего тюленя, виднелись образцы основных рыб озера. Эта вот байкальское чудо — голомянка, почти вся состоящая из жира. Эта рыба водится только в Байкале. Знаменитый омуль, черный хариус, бычки…

Под стеклом витрины покоились остатки древнего животного и растительного мира. Надписи говорили, что и в третичных озерах Синьцзяна эти остатки похожи на те, что были найдены на Байкале.

Ученые подразумевали былую связь Байкала с водоемами Центральной Азии. Одна из надписей упоминала, что в третичное время в байкальском лоне расцветал лотос.

На стенах висели карты Байкала, составленные в разные годы. Любопытна первая геологическая карта Ангары, созданная в конце XVIII столетия.

Здесь были собраны портреты исследователей «славного моря» и множество печатных изданий, посвященных Байкалу. Сама Лимнологическая станция выпустила семнадцать томов своих «ученых трудов», полностью представленных на выставке.

В музей все время заходили следопыты Байкала — геологи, исследователи глубин, знатоки животного мира. Дни стояли ясные и еще теплые, до первого снега было далеко, и экспедиции старались закончить начатые весной работы.

Высокий плечистый гидрограф рассказал, что он и его товарищи надеются установить истинную глубину озера в самой его пучине. Работать там трудно, ибо подводный ил, нагроможденный на дне, мешает правильным показаниям измерительных приборов, искажает сокровенный лик Байкала, пока недоступный человеческому взору.

Байкал воспет русским народом. В песнях из всех ветров «моря» упоминается один баргузин. Но вот о страшной сарме песен еще никто не сложил!

Из рассказов байкальцев и данных музея Байкала можно составить понятие о ветре, подобному, джунгарскому юйбэ. Сарма тоже поднимает ни воздух мелкие камни. Жестокий вихрь нередко сбрасывает в Байкал людей и животных, застигнутых на берегу. Налетевший со стороны Ольхонских ворот ветер часто уносит рыбаков на их лодках с высоким носом. Были случаи крушения кораблей, таких, как «Ермак», погубленный сармой в 1956 году.

Байкал грозен! Если в Азовском море на месяц выпадает четыре бурных дня, а Черное неспокойно только три дня в течение месяца, то за этот срок Байкал ходит ходуном восемнадцать дней. Водить корабли по Байкалу опаснее, нежели в море. Корабль, застигнутый сармой, не может выйти в глубинные воды, как это делается на просторных морях, и нередко разбивается у скалистых берегов великого озера.

Есть еще одно проявление грозных стихий Байкала. Это — силь, присущий горам Тянь-Шаня — страшные лавины полужидкой грязи, перемешанной с обломками скал, валунами и вырванными с корнями вековыми деревьями горных долин. Летом 1921 года, после обильных дождей, силь, уничтожая на своем пути все живое, вторгся в город Верный (Алма-Ата).

О байкальском силе наука знает меньше, чем о грязевых валах Тянь-Шаня. Вот почему я весь превратился в слух, когда байкальский геолог Владимир Иванович Галкин стал рассказывать о земляных лавинах Байкальского хребта на западном побережье озера. Владимир Иванович решил заняться изучением природы силя и с этой целью стал собирать все печатные источники о нем.