На беду при сем оказался штурман Мухоплёв. Уже хвативший где-то крышку. Начал он Шилова всячески представлять перед другими штурманами. Шилов его и назови «Бейпоском» — кличкой, каковая у вора Беньовского была. Тут и Мухоплёв разошелся, окно в шиловском доме выдавил, у дверей запор сбил и, гарнизонных солдат завидя, в Экспедичную слободу убежал, где укрылся у солдатской женки.

Василий Шилов собрал друзей своих — медальных кавалеров — земляков Суханова да Титова, туляка Красильникова и иных. Нацепили они на себя медали золотые при голубых лентах, прихватили по бобру и пошли к охотскому начальнику с жалобой. Так, мол, и так, нет житья от озорника Мухоплёва, позорит именитых людей, и место ему одно — на соляной каторге. Охотский начальник кавалеров выслушал, бобров принял и на каждого бобра подул — посмотрел, каков мех, потом табаку понюхал и задумался. Шилов тут и ввернул, что, поди, Шелехов штурмана озоровать научает. Начальник чихнул прямо на бобров, рукой махнул и сказал: «Идите, купцы, с богом. Знаю сам, что Мухоплёв — дебошан. Но он и есть только озорник, а вы его изменничьим именем назвали. Сами виноваты. А Шелехов хоть и гордец, но человек умный и Мухоплёва учить худому не станет. Идите с богом…» — и усы покрутил.

Так ушли купцы-кавалеры ни с чем.

А Мухоплёв побежал к Наталье Алексеевне и у ней похвалялся этим делом. Смеялась охотская красавица до слез над рассказом. Трезвый штурман в тот раз был, и начал он шелеховской зазнобе любимого «Робинзона» вслух читать. Наталья Алексеевна слушает, а сама вышивает. И шитье пречудесное — не такое, как в Курске или Костроме: из синих ниток волна морская, а на волне — байдара алеутская, а в ней — охотник в морского зверя целится. Слушает красавица чтение, а сама думает о дальних странах, пестрых птицах, и вздрагивают алые кораллы на ее груди.

А Мухоплёв-дебошан, как бы мысли ее угадав, положил огромную ладонь на книгу, склонился к Наталье Алексеевне и говорит ей, что скоро и у них все будет — увидят они и птиц папагаев, и кораллы, что встают из синей пены, и пречудесные пальмы, и незнаемых жителей на теплых островах. Задумалась красавица и вместо синего стежка в шитье сделала алый — ниткой ошиблась.

Прост сердцем Мухоплёв-озорник, шелеховский Пятница! И золотые руки у него. Завтра пойдет в море к Ближним островам Алеутским, где огнедышащие волканы в алом свете возвышаются. Летит над Охотском морской ветер, крыши гремят, темно за окном, а в горнице шевелятся языки свечного пламени.

В 1770 году на Камчатку везли преступников, с тем чтобы они кормились трудами рук своих. Среди них был двадцатидевятилетний генерал от артиллерии из армии польских конфедератов, венгерец родом, барон Мориц Август (или Аладар) Беньовский, он же де Бенёв.

И тогда и позже он назывался то действительным резидентом пресветлейшей республики Польской, то военным советником, камергером и регементарем римского императора, то действительным камергером принца Сакс-Тешинского, то обристом (?) того же императора римского.

Кроме того, Беньовский выдавал себя за тайного свата великого князя Павла Петровича, возмечтавшего о браке с дочерью императора Иосифа Второго, при котором и состоял «обристом» великолепный де Бенёв.

Он вез с собой пакет из зеленого бархата. Бархат, окрашенный в цвет надежды, заключал в себе мнимое письмо Павла к своей невесте. Когда он уже совсем собрался ехать с этим посланием к будущему тестю Павла, — уверял потом Беньовский, — его схватили и отправили в гиперборейскую страну.

На арестантских повозках вместе с венгерским бароном ехали его товарищи по ссылке Иосиф Батурин, бывший поручик Бутырского полка, просидевший долгое время в крепости, поручик Василий Панов, армейский капитан Ипполит Степанов, бывший сенатский секретарь Иван Сольманов.

Относительно Василия Панова отыскиваются совершенно неожиданные сведения. Откуда он следовал вместе с Беньовским? С. В. Максимов в труде «Сибирь и каторга»[1] считает, что Панов был сослан за сопротивление знаменитому «Наказу» об уложении, написанному, как известно, в 1767 году.

Если это так, то Панов уже находился в сибирской ссылке, и в 1770 году его могли лишь перевести на Камчатку. Имя поручика Василия Панова до этого года упоминается в рукописном сборнике… японских «разговоров» и числительных, составленных «японцами» Петром Черным, Матвеем Поповым, Иваном Афанасьевым и Филиппом Трапезниковым. Все эти «японцы» были заброшены бурей к Камчатке в 1745 году, а затем жили в Якутске, Илимске и Иркутске[2].

Там в 60-х годах и было составлено несколько пособий для изучения японского языка. Одно из них подписано поручиком Василием Пановым.

Беньовского никто не обижал, в Охотске с ним ласково обошелся начальник края Плениснер. Блистательный венгерский граф вникал в мореходные дела. Если верить ему, он в 1767 году сам собирался плыть в Индию. Для этого он будто бы окончил навигацкое училище в Гамбурге, после чего ходил на кораблях. А потом…

Здесь Мориц Август Беньовский умолкал. Он не рассказывал о том, как ему пришлось отдать свою саблю русским офицерам, взявшим с него честное слово больше никогда не воевать с Россией. Через год барон вновь очутился в плену, и его сравнительно милостиво — в смысле выбора места ссылки — отправили в Казань вместе с конфедератом шведом Адольфом Винбладом.

С берегов Булака Беньовский и Винблад бежали в Калугу и Москву, а оттуда пробрались в Петербург. Скрываясь, они скитались по грязным трактирам и матросским кабакам, пока не встретили иноземного корабельщика, готового принять их на свое судно. Но накануне морского побега они попали в руки полиции.

14 ноября 1769 года императрица приказала отправить казанских беглецов на Камчатку. Вероятно, одновременно с ними в Тобольск был увезен и конфедерат Белькур, бывший офицер французской службы, неплохо знавший Канадский Север.

В Охотске обворожительный барон де Бенёв, начитанный Винблад и предприимчивый Иосиф Батурин постарались вступить в приятельские отношения с мореходами.

В то время там находился штурманский ученик В. Софьин, пробывший четыре года (1764–1768) на Командорах, Ближних Алеутских островах, Умнаке и Уналашке. Креницын и Левашев встречали его у острова Медного. На руках у этого грамотея была карта Командоров собственного сочинения, а может быть, еще и другие чертежи. Беньовский, как мы потом увидим, весьма любопытствовал насчет Командорских и иных островов.

Что же касается Иосифа Батурина, то этот старый колодник, пытавшийся еще в 1749 году возвести на престол Петра Федоровича и бредивший через двадцать лет после этого в стенах Шлиссельбурга Петром Третьим, подружась с доверчивым Софьиным, еще в Охотске выманил у него деньги.

Беньовский и его спутники волей-неволей познакомились и с мореходами Алексея Холодилова, тотемского купца-компаниона.

На холодиловском корабле ссыльные были отправлены из Охотска в Большерецк, совершив весь путь за девять дней.

Еще тогда Адольф Винблад с Беньовским замышляли загнать конвойных и промышленных в трюм и направить бег корабля к испанским поселениям на западном берегу Америки. Оба они каким-то образом были уже хорошо осведомлены о положении дел в Калифорнии. Возможно, обо всем этом им рассказывал корабельщик в Петербургской газани. Винблад повторял, что в Калифорнии как никогда нужны рабочие руки. Но из-за позднего времени заговорщики поопасались плыть в Монтерей или Сан-Диего, да еще не зная пути.

Холодиловский корабль уже входил в устье реки Большой. По ее берегам раскинулась осенняя тундра с мхами, расцвеченными янтарной морошкой.

Через сорок верст показался Большерецк.

За старым крепостным палисадом были видны десятка три домов, амбары и склады, здание Большерецкой канцелярии, казарма, деревянная Успенская церковь. В этом городе жило около сотни обывателей и семьдесят казаков.