Был народный учитель Цыбик Онгодов, страстный почитатель Ушинского. Он перевел на бурятский язык его «Родное слово». В Агинской степи жил историк Тугултур Тобоев. Был еще один бурят, который перевел на бурятский язык басни Крылова и рассказы Льва Толстого. Некоторые агинцы в начале нашего столетия создали «Общество просвещения бурят».
В Агинское притекали сокровища буддизма, который был распространен не только в Тибете, но и в Китае, Монголии. Сюда текли редчайшие книги, возникновение которых зачастую восходило к очень старым временам, свозились образцы искусства Китая, Тибета и Монголии. В прошлом веке на Агу пришли 300 телег с буддийскими рукописями из Тибета.
Вот отрадные отдельные моменты жизни бурятского народа. Но собственно бурятский народ жил в темноте. У него даже не было своей письменности. Перед бурятами открывалась только единственная возможность духовного образования, так называемые дацаны. Но чтобы получить степень «габжи», буряту надо было в течение 21 года изучать в дацане всякие тибетские премудрости.
Часть бурят придерживалась шаманизма, который запрещал всякую грамотность. С моей точки зрения, буддизм с его богатой письменностью был большим шагом вперед по сравнению с шаманизмом. Например, Ментуй, дед Цыбикова — исследователя Тибета и советского профессора, был ожесточенным, непримиримым шаманистом. Он запрещал своим сыновьям иметь дело с какой-либо грамотой. Поэтому отцу будущего профессора Цыбикова приходилось тайком изучать монгольскую и тибетскую письменность, и он заповедал делать это и своим сыновьям.
Старики еще помнили шаманов, которые были одеты в панцири из кожи антилоп, в двурогих железных шлемах и с медными литаврами в руках. В долине Аги, неподалеку от заново вспаханных полей, и теперь видна лощина шаманов, но все это уже отошло в область предания. Интересно, что шаманизм не нашел отражения в памятниках, нельзя назвать богов, нельзя указать подробности ни одной церемонии, каким богам поклонялись эти жрецы — до сих пор неизвестно. Этот бурятский шаманизм почти не имеет своих исследователей, а его любопытно было бы изучить.
Современный Агинский округ живет очень хорошо. Там развито тонкорунное овцеводство. Колхозные стада достигают огромного количества овец. Овцы метизированные, вывезенные с Алтая, Северного Кавказа. Но Агинская степь почти лишена воды! Я беседовал с людьми, которые сооружают артезианские колодцы, они рассказывали, что бурят колодец на большую глубину, находят воду, и вдруг она уходит или в следующую скважину, или неизвестно куда.
У бурят имеется значительная часть скота в личном пользовании. Я знал людей, которые имели 5–6 голов крупного рогатого скота, 30–40 голов овец. Это позволяло им есть, пить, одевать семью и откладывать значительные деньги, которые они получали в конце года. Я спросил одного бурята: «Почему вы не имеете лошадей?» Но я увидел своими глазами, как мчались кентавры: это были мотоциклисты. Я видел людей, которые имеют свои автомобили. Эти люди, которые пасут овец в степи, получают значительные средства от своей работы и не стесняют себя в приобретении предметов бытовой культуры.
Я узнал еще, что в Агинском около четырех тысяч жителей, преимущественно бурят. Бывшие кочевники ныне полностью перешли на оседлый образ жизни. Раньше буряты почти не употребляли хлеба. Теперь они его сеют и сами говорят, что как только стали есть хлеб, вскоре увидели прирост населения в Агинской степи.
Когда я был в Агинском, Жамьян Балданжабон пригласил для беседы с нами учителя средней школы Цыбикжа́ба Балдано́. Это был очень скромный пожилой интеллигентный человек в пенсне. Я мысленно назвал его «бурятским Чеховым». Он прочел на память стихи Цзонкавы, тибетского поэта и мыслителя XIV–XV веков. Его биография, написанная тибетским автором, была в свое время отпечатана с резных деревянных досок именно здесь, в Агинском дацане. Оказалось, что Балдано самостоятельно овладел тибетским языком по самоучителю, составленному Г. Ц. Цыбиковым. Изучив также, не выезжая из Агинского, английский язык, Балдано получил возможность читать огромный тибетско-английский словарь Сарат Чандра Даса, изданный в Калькутте.
Мы расспрашивали Балдано о Гонбожабе Цыбикове и другом агинце — Будде Рабданове, тоже исследовавшем Тибет.
Я спросил Балдано: «Вы помните Цыбикова и Будду Рабданова?»
Балдано ответил, что не только помнит, но даже обязан всем, что имеет, Будде Рабданову, хорошо известному, в частности, академику Обручеву, который должен был ехать вместе с ним в экспедицию. Он был известен еще раньше, чем Цыбиков, и представлял колоритную фигуру. «Вот посмотрите его фотографию, которую несколько дней назад прислали мне», — сказал Балдано. По фотографии нельзя было предположить, что этот человек был в Париже, Бельгии, Италии, что он в знаменитом парижском музее устраивал демонстрацию предметов бурятской культуры, показывал сцены буддийских молений. Будда Рабданов родился в 1853 году прошлого века, умер только в 1923 году.
Балдано рассказал о том, что когда он был подростком, то хотел поступить в русскую школу, но отец его не пускал. Тогда Балдано бежал из дома на станцию Могойтуй. На этой станции к нему подошел старик-бурят и спросил: «Откуда ты, мальчик?» Балдано ответил: я оттуда-то, я бежал из дома, чтобы быть человеком. «Чего ты хочешь в жизни?» — «Я хочу учиться». Тогда старик взял мальчика за руку, провел его в вагон, и поезд пошел в сторону Читы. Старик оказался Буддой Рабдановым, он увез мальчика в Читу и устроил его в учительскую семинарию.
Многое рассказал нам Балдано о Цыбикове и Рабданове. Слушая его, я мысленно видел перед собой письмо Будды Рабданова к Цыбикову, с которым незадолго до этого познакомился. Оно было помечено 26 июня 1893 года и прислано из города Торсандо, или Дацзянлу. В этом письме Рабданов рассказывал о своем путешествии с Потаниным. Письмо содержит интересные вещи о восхождении на гору Оми-шань, рассказ о болезни их спутницы А. В. Потаниной. Я вспомнил, что в Казани я нашел письмо Потанина, в котором он писал, с каким героизмом умирала А. В. Потанина, и говорил: «Я не подозревал, что такой героизм может быть у женщины». Все это сошлось с агинским документом, и мне было радостно, что такой документ вскоре удалось найти в архиве Цыбикова.
…Я приближался к главной цели своего путешествия — к небольшому бурятскому селу, откуда начинался путь к заповедной Лхасе и берегам Брамапутры — к Урдо-Аге. Урдо-Ага лежит к югу от Агинского. Путь пролегал по долине реки Аги, стесненной цепью холмов. Весною они залиты малиновым цветом багульника.
Как только мы выехали из Агинского, то увидели Агинский дацан. Посещая этот дацан, Цыбиков и выучил тибетскую грамоту.
Над дверями дацана начертано его тибетское название: «Даши Лхундублинг». Здание, которое стоит направо, великолепно разукрашено: тут и каменные львы с расписными крыльями, вывезенные из Тибета, и какие-то невероятные буддийские грифоны. Раньше в отдельном помещении стояла гигантская статуя Будды Майдари — настолько гигантская (высота ее достигала 80 локтей), что плечи и голова этого идола были видны в окна второго этажа. По слухам, Майдари — Будду будущего мира распилили на части и вывезли будто бы в Ленинград.
Через дорогу стоит белое здание, построенное русскими мастерами. Тут интересное смешение суздальской и лхасской архитектуры. Мы подошли к этому зданию. На крыльце с кистью в руках стоял бурят. Никому в голову не могло прийти, что это лама. Очень вежливо и деликатно мы с ним поздоровались. Вначале он отнесся к нам высокомерно. Мы сказали, что мы — писатели, что мы преследуем только научную цель и очень просим нам показать знаменитый Агинский дацан. Тогда лама сказал, что шире́туй — настоятель монастыря занят делами, то ли он слушал «Последние известия», то ли еще чем-то в этом роде, потому что когда я взглянул на крышу помещения, то заметил там прекрасную антенну, которая, наверно, служила приемнику. Оттуда доносились сигналы точного времени, а после этого послышалась передача «Последних известий». Лама пошел в здание, а затем вернулся и сказал, что ширетуй просит извиниться за то, что нас не примет, что он занят, а сейчас к нам придет служка, он покажет дацан.
