— Ну, хотя бы на «девятке», за кольцом. Пусть окрепнет человек. Или в Москву давайте его пошлем, за колбами.

— Кого ж тогда в Ириновку направим? Фрицы будто ошалели, каждый день утюжат ее «юнкерсами». По-твоему, это случайно? — горячился комбат. — Купрявичюс там каждый бугорок знает. Уж он-то сумеет отвести станцию вовремя в безопасный район.

— Вон «семерку» в Манушкино постоянно обстреливают из минометов: там ведь до линии фронта рукой подать. На нынешней позиции у станции определенный сектор обзора, а передвинем ее — и нарушится общая картина воздушного наблюдения. Пока все отладишь — время потеряешь. Так и с «шестеркой»… А Купрявичюс заранее подготовил запасную позицию, разработал возможные варианты. Теперь любой другой инженер там справится.

— Если так ставишь вопрос, тогда поедешь в Ириновку сам, Червов здесь останется.

— Ладно, — пожал плечами Осинин. — Разрешите идти?

— Погоди, — Бондаренко испытующе посмотрел на Осинина. С неожиданной теплотой в голосе добавил: — Кончай, Серега, ерепениться. Давай поговорим по душам. Садись. Любое мое слово воспринимаешь в штыки…

— Знешь, Борис, — Осинин тоже перешел на «ты», — а мне кажется наоборот — это ты мои предложения постоянно подвергаешь критике. Почему?

— Я — командир. Прежде чем принять решение, должен семь раз отмерить, только потом — резать. Неужели не ясно?

— Мерку-то каждый раз сам определяешь, немудрено и ошибиться — не там, где нужно, отрезать, — усмехнулся Осинин. — Вот сейчас ты, чтобы свое самолюбие потешить, в Ириновку меня направляешь. А то, что я с высотной приставкой вожусь и с моим отъездом работа застопорится, тебя как будто и не волнует. Хотя бы с отделом связи согласовал…

— Дался тебе этот отдел, — недовольно буркнул Бондаренко, опять раздражаясь. — Только бюрократию разводим.

Осинин по привычке возразил:

— Не думаю. Новый отдел поможет нашу технику в порядке содержать.

— Что-о? — вскочил комбат. — Мы не бережно к ней относимся?

— Конечно. Антенны крутятся круглые сутки на износ. В один прекрасный момент застопорятся. Да кому я объясняю! — в сердцах воскликнул Сергей. — Ведь ты и сам не раз ставил вопрос о графике попеременного выключения установок для профилактики. А бесит тебя, товарищ майор, другое: от Соловьева отодвинули подальше…

Осинин тут же пожалел о сказанном. Бондаренко аж затрясло. Комбат стукнул кулаком по столу, не зная, что сказать от ярости. Осинин не стал ждать, поднялся и вышел из кабинета, тихонько притворив за собой дверь. «И это называется поговорили по душам. Крепко я его задел. Хоть и правду сказал, но, видно, зря, зря я так…» — думал он с досадой, шагая по темному коридору.

А все началось с преобразования корпуса в Ленармию ПВО. Этим подчеркивались и заслуги «редутчиков». Командующим стал генерал-майор Зашихин, членами Военного совета — тоже люди авторитетные — председатель Ленгорисполкома Попков, бригадные комиссары Веров и Иконников. Утвердили в новой должности — помощника начальника штаба армии по службе ВНОС и связи — полковника Соловьева. Ему по-прежнему подчинялись разведотдел, радиобатальон, а теперь еще и отдел связи.

Через пару дней после этих перемен комбат вернулся из штаба корпуса злой как бес. Вызвал Осинина.

— Вот жизнь пошла, — пожаловался Бондаренко. — С одной стороны разведотдел давит, с другой — связисты. К Соловьеву теперь и не проберешься.

— А в чем дело, товарищ майор? — спросил Осинин.

— Хотел я поменять начальников расчетов — направить Ульчева с «шестерки» на «пятерку», — рассказывал комбат. — Разведотдел согласился. В этот момент вошел начальник новоиспеченного отдела связи. Узнал о моем намерении и давай пытать: «А чем это вызвано?.. А вы с инженерами своими согласовали?..» Это и с тобой, значит… Черт знает что! Да раньше, с Соловьевым, я бы мигом все решил!

— По-моему, правильно, — заметил Осинин. Помолчал и добавил: — Я против смены начальников…

…Осинин вышел на крыльцо штаба. Прищурился, светило яркое солнце. «Вот и весна пришла, — подумал он. — Долго же мы ее ждали! И нечего горевать. Комбат ругается? Так на то он и комбат, остынет. Вспыльчивый, конечно, а свое дело любит, людей любит. А я-то их люблю? Наверное, люблю… Наверное или — люблю? Люблю!..» Он распахнул шинель, снял шапку и неловко, будто человек, недавно начавший ходить после болезни, пнул попавшийся на дорожке камешек.

Он не видел, что в этот момент из окна на него смотрел Бондаренко — глаза у майора были добрыми и спокойными.

…Осинин ввалился в медпункт разрумянившийся, оживленный. Военфельдшер — пожилая женщина, ефрейтор, всплеснула руками:

— Милый, да у тебя, поди, жар, никак, простуду схватил! Доктор! — позвала она. — К вам больной заявился!

Из-за белой перегородки выглянула Казакова. Увидев Осинина, спросила:

— Заболел?

Осинин мотнул головой и неожиданно для себя выпалил:

— Соскучился! Пришел навестить… Нина улыбнулась:

— Подожди. Я сейчас.

Осинин вышел на улицу. «А что я ей скажу? Ведь что-то надо говорить? — тоскливо подумал он. — И зачем приперся? Ну, встретились тогда, поддержал ее в трудную минуту, так сразу невесть что вообразил… Война, блокада, люди страдают, а тут — ухаживать вздумал! Нет, надо уходить подобру-поздорову», — решил он и медленно двинулся по тропинке к штабу.

— Сережа!.. — остановила его Казакова.

Осинин оглянулся. Она стояла в накинутой поверх белого халата шинели, без шапки, и легкий ветерок трепал ее серебристые волосы.

— Простудишься! — обеспокоенно воскликнул Осинин.

— Ты разве не знаешь, что мы — медики, не болеем? — засмеялась Нина. Потом насупилась и с обидой в голосе сказала: — Я тебя давным-давно жду, а ты, выходит, только сейчас «со-ску-чил-ся»… Ладно, знаю, как ты занят!

— Да я и теперь спешу: в радиомастерской ждут, на «шестерку» надо собираться, — промямлил Сергей. — А о тебе я… — Он хотел сказать «всегда помню», но не решился. — Понимаешь, настроение какое-то такое, весеннее, что ли. Солнышко пригревает, а тут Бондаренко чего-то на меня напустился.

— Поэтому ты вспомнил обо мне. Придется попросить майора, чтобы он чаще тебя «на ковер» вызывал. Иначе, скажу, Осинина никакими силами в медпункт не заманишь.

— Точно так. А я буду знать, что как только комбат мне всыпал, значит, ты меня ждешь и пора бежать на свидание…

— О! Легок на помине. — Нина увидела идущего по тропинке Бондаренко и тихонько добавила: — Чего это он каждый день в медпункт наладился заглядывать?.. Не то что некоторые, — с укором посмотрела она на Сергея.

Бондаренко подошел, поздоровался с Ниной, а Сергею сказал:

— Пилюли понадобились, что ли? Ишь, красный как рак… Что, доктор, серьезная у него болезнь?

— Думаю, серьезная, — строго ответила Нина, — но таблетки не помогут.

— Что такое? — тотчас встревожился Бондаренко.

— Успокойтесь, товарищ командир, я пошутила. Инженер здоров. Он просто так заглянул. А что, нельзя? — внимательно посмотрела она на комбата.

— Выходит, я помешал, — усмехнулся Бондаренко. — Тогда извините. Зайду в другой раз…

— Я тоже пойду, — голос Сергея стал тусклым.

— Хорошо, Сережа, иди, — согласилась Нина. — Навещай, буду рада, — и скрылась в дверях домика. Она поняла, отчего расстроился Осинин…

«Нет, надо обязательно объясниться с Бондаренко!» — подумала Казакова, приподняв марлевую занавеску на окне и глядя на удаляющегося Осинина.

Но когда вновь появился Бондаренко, Нина ничего ему не сказала. Так и сидели они молча друг перед другом. Минут через пять майор ушел…

— Комиссар, у Осинина с Казаковой роман, что ли?

— Гм-м, не замечал, командир. До романов ли теперь?

— А почему бы и нет. Что, разве мы уже и не люди? Вот скажи, почему ты до сих пор холостяк? Тебе ведь за тридцать пять давно перевалило?

— Э-э, Борис, разве это беда? Не успел жениться до войны. И теперь рад, а то сейчас бы мучился, беспокоился, как там жена, дети. Ничего, победим, выберу невесту…