История эта, кажущаяся почерпнутой из романа ужасов, имела, однако, соответствия в реальных петербургских сплетнях 1830-х гг.; ср. в недавно опубликованном письме Дантеса к Геккерну от 28 декабря 1835 г.: «Едва не забыл рассказать историю, которая составляет предмет всех разговоров в Петербурге вот уже несколько дней <…> в окрестностях Новгорода есть женский монастырь, и одна из монашек на всю округу славилась красотой. В нее безумно влюбился один офицер из драгун. Помучив его больше года, она согласилась наконец его принять, с условием, что придет он в монастырь один и без провожатых. В назначенный день он вышел из дому около полуночи, пришел в указанное место и встретил там эту монашку, она же, не говоря ни слова, увлекла его в монастырь. Придя в ее келью, он нашел превосходный ужин с самыми разнообразными винами, <…> она <…> спросила, какие доказательства своей любви он может дать. Он <…> доведенный до крайности, сказал, что сделает все, чего она ни попросит. Заставив его принести клятву, она взяла его за руку, подвела к шкафу, показала мешок и сказала, что если он унесет его и бросит в реку, то по возвращении ему ни в чем не будет отказа. Офицер соглашается, она выводит его из монастыря, но он не сделал и 200 шагов, как почувствовал себя дурно и упал. <…> несчастная отравила его, и прожил он лишь столько, чтобы успеть обо всем рассказать. Когда же полиция открыла мешок, она нашла в нем половину монаха, жутко изуродованного» (Звезда. 1995. № 9. С. 185).

Реплика Вяземского: «Я весьма сожалею, что г-н де Кюстин явился в Россию для того, чтобы разыскивать там кремлевских ловеласов, ветхозаветных донжуанов и элегантных кучеров, в обществе которых он распивал шампанское в ходе оргии, о которой он мог бы промолчать из уважения к читательницам…» (цит. по: Саdot. Р. 273).

Ср. очерк русских нравов в письме художника О. Берне к жене из России от 26 ноября 1842 г.: «Добро бы все это <принужденный и холодный вид всех посетителей русских гостиных> способствовало улучшению нравов, однако здесь столько же шлюх, сколько во всех других странах. Просто здесь изменам придают меньше значения и называют их оплошностями. На женщину, имеющую десять любовников, смотрят точно так же, как на ту, что имеет всего одного» (Durande. P. 215).

См. т. I, с. 179 и примеч.

Ср. у Баранта: «Терпеливая покорность и смиренная преданность крестьян императору или помещику — тема, о которой русские даже в частных беседах распространяются в тоне выспреннем и сентиментальном, восхищенном и умиленном» (Notes. Р. 400).

Именно такая судьба постигла А. И. Тургенева, который в апреле 1843 г. был вызван из Москвы в Петербург по подозрению в том, что предоставил рукописные материалы для брошюры Долгорукова (см. следующее примеч.). Тургенев сумел исчерпывающе доказать свою непричастность к этому делу, и тем не менее летом 1843 г. на водах в Мариенбаде русские, включая великую княгиню Елену Павловну, сторонились его как «сообщника д'Альмагро» (OA. Т. 4. С. 256).

Примечание Кюстина к пятому изданию 1854 г.: «С 1839 года правительство это ничуть не изменилось: и ныне, в 1854 году, оно точно таково же, каково было прежде».

Дюпре — см. примеч. к т. I, с. 112.

«Вильгельм Телль» (1829) — опера Джоаккино Россини (1792–1868).

Ронкони Джорджо Алессандро (1812–1875) — итальянский певец, дебютировавший в 1831 г. в Париже; в 1843 г., после выступлений в Лондоне, вновь вернулся на сцену парижской Итальянской оперы. Кюстин был с ним знаком лично (см.: Tarn. Р. 491).

«Бог и баядера» (1830) — опера-балет на музыку Обера (слова Скриба).

Буффе Мари (1800–1888) — французский комический актер, одной из прославленных работ которого была роль в водевиле «Мишель Перрен» (1834), сочиненном Анн Оноре Жозефом Мельвилем (наст. фам. Дюверье; 1787–1865) и его братом Шарлем Дюверье (1803–1866) по одноименной новелле Александрины Софи Бауер (урожд. Кури де Шангран; 1773–1860).

Сходные сомнения испытывал и Барант, который, по свидетельству Вяземского, на представлении в Петербурге осенью 1837 г. новой комедии Скриба «Приятели» («La Camaraderie») «дивился, как публика хорошо ловила спирт этой пиесы» (РО ИРЛИ. Ф. 309. № 4715. Л. 66; письмо А. И. Тургеневу от 22 ноября/4 декабря 1837 г.; «спирт» — каламбур Вяземского, основанный на двойном значении французского слова esprit — спирт и остроумие). Впрочем, позже, побывав в русской провинции, нравы которой показались ему очень похожими на провинциальные нравы во Франции, Барант перестал удивляться сочувственной реакции русской публики на французские комедии: «Не знаю, оттого ли, что у русского и французского характеров много общего, или оттого, что русских сблизила с нами привычка читать наши книги и говорить на нашем языке, но «Городок» Пикара <знаменитая французская комедия, впервые поставленная в 1801 г> в России показался бы таким же достоверным, как и у нас» (Notes. Р. 269). Ср. у д'Арленкура: «Я испытал истинное чувство гордости и радости, когда, войдя в театр, находящийся в пятистах лье от Парижа, внезапно очутился во французском зрительном зале, а передо мной на сцене французские актеры разыгрывали французские пьесы. «Франция вездесуща», — говорил я себе и отказывался верить, что меня отделяет от нее огромное расстояние» (Arlincourt. Т. 1. Р. 201).

«Лекарь поневоле» (1666) — комедия Мольера, где Сганарель, изображающий врача, сыплет «латинскими» терминами собственного изобретения (д. 2, сц. 4).

Определение, восходящее к Ж. де Местру: «Пишущий эти строки не раз говорил в шутку (но в шутке этой, полагаю, была доля правды), что если бы можно было запереть русское желание в крепость, оно бы эту крепость взорвало. Нет человека, который умел бы желать так страстно, как русский. Понаблюдайте за тем, как он тратит деньги, как гонится за пригрезившимися ему наслаждениями, и вы увидите, как он способен хотеть» (Maistre J. de. Quatre chapitres sur la Russie. P., 1859. P. 21). Работа Meстра «Четыре главы о России» была впервые опубликована в 1859 г., но фразу о «русском желании», способном взорвать крепость, процитировала, со ссылкой на «одного выдающегося человека», г-жа де Сталь в книге «Десять лет в изгнании», которую Кюстин хорошо знал.

Ср. у Ансело: «Русский ремесленник не таскает за собой тот набор усовершенствованных инструментов, без которого шагу не могут ступить наши рабочие; ему хватает его топорика. Острый, как бритва, топорик в руках русского мужика выполняет работы как самые грубые, так и самые тонкие; топорик этот, которым русский простолюдин орудует с поразительной точностью, заменяет ему и рубанок, и пилу, и молоток» (Ancelot. Р. 280).

По старому стилю 5 августа.

Сходные впечатления плоский русский пейзаж вызывал нередко и у русских путешественников. См., например, ощущения Д. Н. Свербеева, возвращающегося из Европы в начале 1826 г.: «…охватывала меня всего скука и грусть по нашей однообразной плоской природе, по нашей крайней народной бедности не только по сравнению с народным бытом Германии, но и по сравнению с бытом Царства <Польского>, которое на каждом шагу представляло нищету края, разоренного до конца частыми войнами…» (Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899. Т. 2. С. 340).