Приход Гитлера к власти поставил многих в тупик. На Виктора Александровича особенно удручающее впечатление произвело то, что нацисты не были какой-то непобедимой внешней силой — как в свое время татары на Руси. Его поразило, что Гитлера вознес в канцлерское кресло не военный переворот, как где-нибудь в Латинской Америке, не тщательно законспирированный заговор, нет — его вознес механизм парламентской демократии. Но если этот механизм не предотвращает, а допускает приход к власти явного уголовника, причем не скрывающего свою уголовную «программу», надо задуматься — хорош ли такой механизм. Об этом думал Яхонтов, лежа в своем купе. Проехали Варшаву — город, где он родился. Звук ее имени не тронул сердца — Виктор Александрович вырос в Петербурге, а не в Варшаве и своей родиной считал Петербург.
Тур был куплен солидный: Москва, Ленинград, Кавказ и Крым. Кроме волжских городов, Яхонтов увидел те же самые места, что и в первый свой приезд четыре года назад. Перемены к лучшему были разительные. И в облике городов, и числе строек, и в одежде людей. Этого, к сожалению, не могли понять его спутники. На Тверской они видели толпу, казавшуюся им по сравнению с бродвейской толпой нищих. Они презрительно усмехались в магазинах и скупали по дешевке меха и антиквариат. Они считали разрушенные церкви и отмахивались от информации «Интуриста» о числе новых заводов и целых городов. Они фотографировали пьяных и громко разговаривали в музеях, не замечая, что здесь так не принято. Яхонтов помогал робким интуристовским переводчицам, особенно когда им задавали нескромные вопросы, например о «групповом сексе» в колхозах, где, «как известно», жены — общие.
Разумеется, в группе были и вполне приличные люди, которые искренне пытались осмыслить увиденное. По мере сил Виктор Александрович им помогал — главным образом, переводил вывески и заголовки в газетах. По некоторые вещи ставили в тупик его самого. Как раз в это время торжественно открыли Беломорско-Балтийский канал (который замышлял еще Петр Первый!). «Читая сообщения о церемонии открытия канала, — писал потом Яхонтов, — я был особенно удивлен списком тех, кто был удостоен правительственных наград. К именам каждого отличившегося строителя добавлялись сведения о человеке, и я был изумлен, увидев среди награжденных ряд бывших преступников, политических и уголовных. По правде говоря, сначала я был шокирован подобной откровенностью и тем, что в списках шли подряд люди сомнительные и безупречные. Но, поразмыслив, я понял истинный смысл этого шага. Это было напоминанием, что каждый может ошибаться, но оставаться полезным для страны. Это означало, что каждый имеет шанс на восстановление в правах. Значит, каждый честно желающий вернуться на прямую дорогу имеет возможность поступить так и будет снова с радостью принят обществом».
Не мог понять Яхонтов и пренебрежения новой России к своему прошлому. Оно выражалось не только в разрушении памятников. В прессе и в книгах, даже в энциклопедии встречались развязные, нигилистические заявления и оценки вроде, например, такого: «Упадническая музыка Чайковского глубоко чужда современности и рабочему классу». А в Большом театре ставились оперы и балеты того же Чайковского. Виктор Александрович о многом хотел бы спросить, но знакомых в СССР у него не было. Конечно, где-то здесь жили люди, которых он некогда знал, но Яхонтов их не искал — боялся скомпрометировать знакомством с «белобандитом из приспешников Керенского».
Тур заканчивался в Ленинграде. Яхонтов проводил своих спутников до парохода, а сам вернулся в Москву. На этот раз он попадет в Китай!
И вот после шестнадцатилетнего перерыва Виктор Александрович снова едет по Транссибирской магистрали. Едет с комфортом, ходит в вагон-ресторан, как в добрые старые времена, знакомится с людьми, не забывая сразу же дать понять, что он — иностранец, турист. Он боится поставить кого-то из попутчиков в неловкое положение — мало ли что… Правда, он избегает подробно говорить о себе. Больше всего ему не хочется рассказывать, что он был заместителем министра во Временном правительстве. Случайным собеседникам он представляется так:
— Я американец, родом из России, в Америке живу давно. По-русски говорю, как видите, свободно. По специальности востоковед, знаю японский язык. Сейчас еду в Китай.
Спутники вполне удовлетворялись этой краткой анкетой и ни о чем больше не спрашивали. О себе они рассказывали охотно. За неделю в транссибирском экспрессе Виктор Александрович переговорил со множеством людей. У него сложилось твердое впечатление, что страна вошла в пору бурного роста. Все ехали что-то строить, все учились, все были уверены в будущем. И еще — все жаловались на недостаток людей, на невозможность из-за этого сделать то-то или то-то.
А в Америке в это время миллионы отчаявшихся людей бродили по стране в поисках какой-нибудь работы… Среди них теперь был и его старый приятель Федор Плотников. Фабрику, на которой он проработал много лет, закрыли. Фред несколько месяцев мыкался в Нью-Йорке, перебиваясь случайными заработками, а потом подался на Юг. Говорят, сказал он Яхонтову перед отъездом, что на Юге сейчас многих белых берут на те места, где всегда работали черные. Жаль их, конечно, но не я такой порядок установил… В поезде Яхонтов разговаривал с девушкой-буряткой, окончившей Московскую консерваторию. Она спешила домой, где ее уже ждало место преподавателя в только что открытой школе. Тоже — сравнение…
Но вот кончилась неделя, наполненная добросердечными разговорами, белозубыми улыбками, и, как оказалось, время полной безопасности. Яхонтов почувствовал это сразу же, как только пересек границу и оказался в Маньчжоу-Го, марионеточном «маньчжурском государстве», созданном японцами на отторгнутой от Китая территории. Встретили Виктора Александровича отнюдь не маньчжуры и не китайцы, а его бывшие соотечественники. Их была целая толпа. У всех у них были китайские или японские паспорта, все они находились на правительственной службе в Маньчжоу-Го в качестве полицейских, таможенников, шпиков. В здании таможни багаж Яхонтова был тщательно досмотрен. Ищейки торжествовали — они обнаружили целый чемодан подрывной литературы. Это были книги, брошюры, журналы, копии статей о коммунистическом движении в Китае. Часть их Яхонтов собрал в Москве, но частью это были американские издания на английском. Он вез их с собой, намереваясь и в путешествии поработать над книгой. Теперь же бесценный для него материал был объявлен подрывным, не подлежащим провозу через территорию Мапьчжоу-Го и конфискован. Смириться с таким произволом Яхонтов не мог и потребовал встречи с каким-либо представителем власти. Окружив его плотным кольцом, бывшие соотечественники повели «подрывного элемента» к начальнику железнодорожной полиции.
— Ба! — воскликнул тот. — Да это же генерал Яхонтов.
Виктор Александрович ответил ему в топ:
— А это, я вижу, ротмистр Тарханов.
— Полковник Тарханов, — поправил тот.
— Мы встречались последний раз в 1918 году. У вас было звание ротмистра, — настаивал Яхонтов.
— Меня… мое производство в полковники утвердил верховный правитель России, — совсем уж важно пояснил бывший ротмистр. Яхонтов понял, что его произвел в «полковники» атаман Семенов. Как бы перехватив ход его мыслей, Тарханов продолжал — Помнится, генерал, вы отказались помочь нашему героическому руководителю генералу Семенову. Потом я кое-что о вас слышал. Читал, помнится, статеечку вашу, где вы Красную Армию восхвалили…
— Это не относится к делу, — сухо перебил его Яхонтов, который уже заметил, что сбоку и сзади от грозного начальника в затемненном углу сидит японский офицер. — Извольте взглянуть: у меня рекомендательное письмо, которое любезно дал мне в Нью-Йорке японский генеральный консул господин Харинуги, оно адресовано господину заместителю министра иностранных дел Маньчжоу-Го.
Последнюю фразу Яхонтов повторил по-японски. «Заместитель министра», о котором шла речь, был фактическим хозяином этого марионеточного государства. Как и рассчитывал Виктор Александрович, японский офицер выдвинулся из своего темного угла, взял письмо и внимательно прочел. Обращаясь уже только к нему, Яхонтов сказал, что везет, кроме того, еще несколько писем к важным официальным лицам (он перечислил их, и офицер удовлетворенно кивал головой) и что во всех письмах указывается: по заданию американского института политики он едет в Китай изучать коммунистическое движение и все местные власти просят оказывать ему содействие, в том числе и в сборе литературы.
