Кроме торговли с маньчжурами нужно желать конечно развития дела с Америкой и с этой-то стороны велико значение Амура в будущем. В будущем! Но в каком далеком будущем? Может быть, только внуки наших правнуков увидят развитие этого дела; увидят то время, когда американцы вместо джину, портеру и сигар будут привозить на Амур хлопок для сибирских фабрик, сахарный песок для сибирских заводов и прочие произведения своей страны; когда Сибирь в обмен будет давать свои произведения… Но повторяю, далеко еще это хорошее будущее и много, много еще нужно сделать для того, чтоб оно осуществилось; нужно улучшать пути сообщения, нужно сделать реку Шилку вполне судоходной, устроить железную дорогу от Нерчинска до Иркутска… так что теперь можно об этом помечтать разве от нечего делать. Тем не менее мы закончим эту главу словами одного писателя, сказанными во время занятия Амура русскими, что «Тихий океан — это Средиземное море будущего».

В июле месяце следующего года, т. е. более чем через год после моего приезда в Благовещенск, я собрался отплыть вниз по Амуру, верст за пятьсот. Парохода ждать было некогда, да и неизвестно было, когда он придет: амурские пароходы, как частные, так и казенные, постоянных и правильных рейсов не имеют, а двигаются вниз и вверх по реке, как случится… Не знаю, как теперь, по прошествии нескольких лет после моего отъезда, — быть может, и не приходится больше пассажирам сидеть по две недели у берега да ждать погодки.

Нужно было мне отправляться в лодке, а купить ее на Амуре больше не у кого, как только у наших необразованных соседей — маньчжур. Наши русские на Амуре еще не дошли до той хитрости, чтобы делать лодки лучше маньчжурских. Купил я лодку и столько мне маньчжур наговорил о достоинствах ее, что оставалось только сесть в нее и она сама поплывет вверх по реке… Не шутя, — маньчжурские лодки очень хороши, легки, красивы, удобны, а главное, сухи внутри: вместо пеньки и смолы маньчжуры употребляют какую-то мастику и ею замазывают все щели и пазы лодки.

В день моего отъезда стояла жаркая погода. Мои новые приятели, продавшие мне лодку, пришли посмотреть на мой отъезд и за ними следом привалила толпа маньчжур. Они бесцельно, каждый день, приплывают на наш правый берег и, толкаясь из дома в дом, из улицы в улицу, рады от скуки всякому зрелищу: скука и безделье привели их и к моей лодке. Все они теснились на берегу, приставая ко мне с различными вопросами, — куда я еду, да зачем, да у кого купил лодку и сколько дал за нее и какими деньгами — кредитными, или серебряными? Одни дергали меня за рукава, нетерпеливо желая ответа на свои вопросы; другие лезли ближе к лодке и старались увидеть, что именно я с собой везу; на их бритых головах колыхались широкие поля соломенных шляп и задевали краями одна другую.

Говору, толкотни и шуму не было конца.

Наконец мы кое-как собрались в путь и лодка моя отчалила от берега, рулевой начал править, как говорят пловцы «в реку», двое гребцов заработали веслами и вскоре лодка моя выплыла на самую середину широкого Амура.

Быстро удаляясь, мы оставляли за собой растянутый вдоль берега город Благовещенск: бедные, маленькие избушки и вырытые в берегу землянки беднейших обитателей города; длинные, однообразные казармы; неуклюжий, десятиоконный дом, занимаемый губернатором, дом, служивший долго предметом удивления приезжих иностранцев, потому что был построен в таких широких размерах в то время, когда остальные жители города, имевшие право на казенные квартиры, теснились и жались по нескольку семей в одном домишке. Проплыли мы мимо этого дома и мимо массивных пушек, стоящих против него, на страх маньчжурам… Остался за нами город с огромными казенными амбарами, в которых хранился хлеб и спирт, вывезенные из амурской кормилицы — Забайкальской области; осталась позади и высокая каланча, не имеющая ни шаров, ни часового, и длинный ряд балаганов, составляющих собою ярмарочные ряды, и несколько домишек частных обывателей города, — все это окрашивалось блестящими лучами летнего солнца и издали казалось, пожалуй, даже и красиво, и как будто многолюдно, тогда как вблизи было бедно и пусто, и при внимательном рассмотрении доказывало собою всю немудрую искусственность амурской колонизации, обращавшей слишком много внимания на красоту внешнего вида…

Далее за городом возвышалась на берегу новая постройка деревянного собора, долженствовавшего заменить собою ту часовню, в которой была устроена временная церковь. Этот собор потому строится за городом, что предполагается впоследствии заселить город верст на пять в окружности, тогда, следовательно, собор будет в самом центре города… если только город заселится.

Еще далее от новой постройки собора высунулась на берег какая-то крытая соломой, не то избушка, не то маньчжурская кумирня, но за избушку это соломенное здание принять было нельзя, потому что на Амуре таких больших построек частные жители не делают; а за кумирню — тем более: на нашем левом берегу не терпят идолопоклонства.

Это доказано было в первый год водворения русских на Амуре, — в то время торжественно предали сожжению находившуюся около Благовещенска кумирню, которая пользовалась особым уважением от кочующих племен (орочон, гиляков, гольдов), собиравшихся в известное время года к этой кумирне для своих богослужений. Несмотря на то, что им известно было о преднамеренном сожжении их кумирни, — они вскоре после пожара построили на том же месте новую кумирню, надеясь вероятно на русскую доброту, но надежды их не оправдались и новая кумирня тоже была сожжена. Третьей кумирни преследуемые идолопоклонники строить не стали и ушли внутрь страны, подальше от русских поселений. Сделано ли это отдаление кочующих племен с нашей стороны сознательно, для того, чтобы самим было просторнее, или жгли кумирни ради только потехи, — неизвестно. Во всяком случае, мы, русские, действовали в ущерб своим интересам и, удаляя от себя эти племена, лишали нашу торговлю новых потребителей.

Итак, то здание, мимо которого мы плыли, имело другое назначение. Оказалось, что это была старая заброшенная конная мельница: ее строили в первые годы по переселении на Амур; но строители не имели необходимых сведений в механике и долго возились со своим детищем. Они несколько раз переделывали сделанное, несколько раз меняли механиков-самоучек и в конце концов отступили от своего намерения. Так здание и осталось в забвении, для доказательства потомству всей бедности наших домашних знаний.

Но с безлесного, почти песчаного берега, не имеющего ни одного деревца, кроме тех, которые искусственно разводят по набережной города, — посмотрим на правый, маньчжурский, берег.

Там, из-за сплошной зелени кустарников и деревьев выглядывали своеобразные постройки маньчжурской деревни «Сахалин ула хотон». Деревенька эта вся купалась в зелени и только кое-где прорывалась сплошная масса молодых берез и выступали на первый план деревенские постройки; за деревенькой показались желтые высокие скирды хлеба, дополняя собой веселую картину. Ниже по реке, в полуверсте от первой деревни, тоже купаясь в зелени, промелькнула другая, жители которой, выйдя на берег и приложив руки к губам в виде рупора, кричали к нашей лодке: «Анда (друг)! Рыба купи! Анда!». Они были по большей части хлебопашцы и рыболовы, тогда как первая деревня, при основании г. Благовещенска, заселилась купцами, переехавшими в нее из Айгуна для торговли с русскими.

В двух верстах от Благовещенска, при устье р. Зеи, теснится и жмется по левому, русскому, берегу маленькая казачья станица «Нижнеблаговещенская»; криво и косо стоят плаксивые избы, нет тут ни тени, ни лесу, ни скирд с хлебом; ходят по берегу тощие коровенки да трутся грязными боками свиньи о плетень, вконец раскачивая эту ветхую изгородь казацких дворов. Поселенные на этом месте казаки уже несколько лет прислушиваются к вестям, доходящим из города; определенного они ничего не слышат, но кажется им, что вот-вот выйдет откуда следует приказ переселяться на другое место и оставить обработанные поля и огороды. Вести, доходящие из города, несмотря на свою неопределенность, по всему вероятию подтвердятся на деле, потому что от Благовещенска его основатели ожидают большой прыти и пророчат ему расширение до устья реки Зеи. В ожидании-то этого, станица Нижнеблаговещенская как будто служит препятствием к увеличению молодого города, да и самый вид печальных избушек производит на некоторые лица неприятное впечатление[24]…