В Благовещенске каждый месяц две недели продолжается маньчжурская ярмарка. Много было забот и хлопот для начальства при выборе места для этой ярмарки. Три раза ее устраивали на различных местах, три раза торговцы русские и маньчжурские разбирали свои лавки и переносили их с одного места на другое, потому что все отчего-то некрасиво выходило и казалось неудобным. Переселившись с лавками на третье место, маньчжуры начали громко говорить, что если еще раз заставят их переносить свои лавки, то они и торговать в русском городе не будут, а уедут к себе домой, на родной левый берег. К счастью, лавки остались на третьем месте, поблизости которого соорудили из старого дома, ранее бывшего помещением для губернатора, — гостиный двор и над ним водрузили коммерческий флаг. По странному стечению обстоятельств, флаг повесили наоборот, верхним концом книзу, и дня три он провисел таким образом, потом кто-то заметил, и ошибку исправили. В гостином дворе, во время моего приезда в Благовещенск, лавок никто не занимал, да и некому было: у купцов лавки настроены около своих домов.

Маньчжурская ярмарка начиналась обыкновенно с девяти часов утра; десятки разнообразных, более или менее фигурных лодок приставали к русскому берегу. Маньчжуры выгружали свои товары и таскали их на ярмарку на своих собственных плечах. Нойон (чиновник) ударял несколько раз в бубны и ярмарка с этого момента считалась открытой. Ехали городские барыни, большею частью жены чиновников и офицеров, закупать провизию; шли казаки и поселенцы, кто за мукой, кто за табаком или аракой; появлялась в толпе народа, присущая исключительно только Амурскому краю, обдерганная, оборванная, грязная и пьяная фигура казака-сынка[18], получившего на Амуре звание гольтипака. Торговля начиналась. Маньчжуры беспокойно поводили глазами, стараясь поймать значение русских слов, размахивали руками, показывая пальцы и безжалостно ломали и коверкали русские слова, перемешивая их со своей родной речью.

— Анда! (Друг!), — говорил, пошатываясь, гольтипак, протягивая руку к папушке[19] табаку.

— Шолоро! (Уйди!), — кричал маньчжур, махая руками. — Шолоро! Лаканча (худо)!

— Сколько пятаки? — бормотал пьяный, бессмысленно выпучивая осоловевшие глаза.

— Шолоро! Мангу ачи ты (денег нет у тебя), — снова кричал маньчжур, выпроваживая пьяного гольтипака из своей лавчонки.

Гольтипак, верный самому себе, начинал сыпать отчаянную брань на неповинную голову маньчжура и хотел драться, но, сознавая собственное бессилие, пошатываясь и ругаясь, уходил далее, где снова начиналась та же история с другим маньчжуром.

Торговались покупатели таким образом: поселенец подходит к лавке и высматривает, что ему нужно, потом берет известный продукт в руки и показывает его маньчжуру. Маньчжур поднимает пальцы кверху, означая ими количество пятаков, требуемое им за покупаемую вещь.

— Пять пятаков што ли тебе? — спрашивал поселенец, поднимая всю ладонь кверху.

— Айя! Айя! (Хорошо!), — кричал весело маньчжур от радости, что его поняли. Поселенец показывал четыре пальца. Маньчжур отрицательно качал головой и, не имея силы выдержать молчание, принимался говорить по-маньчжурски, несмотря на то, что поселенец не понимал ни слова. Поселенец наконец выкладывал на прилавок известное количество денег, и торг оканчивался.

Далее, около одной из лавок, маньчжур, по-видимому очень бедный и уже довольно старый, в дырявом кафтанишке, держал в руках дикого гуся и старался объяснить окружавшим его казакам, как он поймал его. Он представлял своей фигурой птицу, идущую по степи, тревожно и торопливо повертывал своей старческой головой в разные стороны, как будто высматривая, нет ли где врага-человека, и потом вдруг начинал дергать правой ногой, доказывая этим, что гусь попался в петлю, расставленную в поле. Маньчжур окончил свою пантомиму и глупо улыбался, вопросительно смотря на публику.

Целый день около лавок теснится толпа казаков и поселенцев, бесцельно передвигающаяся от одной лавки к другой. К полудню начинают показываться пьяные фигуры казаков, к вечеру слышатся там и сям песни, сменяются криком, бранью и доходят наконец до драки. Часам к семи раздается снова удар в бубны. Торопливо начинают бегать и суетиться маньчжуры, собирая свои товары; они спешат к своим лодкам, боясь опоздать и подвергнуться за это справедливому гневу своего нойона, присутствующего на ярмарке с утра до вечера, в качестве охраняющей силы; в сущности же эта охраняющая сила имеет характер карающей и ищет только удобного случая содрать с охраняемых штраф в собственную пользу. Быстро таскают маньчжуры с ярмарки к своим лодкам товары, быстро укладывают их и отплывают от русского берега. Вскоре по реке поднимается свист и визг: маньчжуры, распустив паруса, вызывают своим свистом бога ветров, прося его помощи и попутного ветра. На следующее утро снова лодки являются у русского берега, заботливый нойон конечно опять присутствует на ярмарке и несколькими ударами в бубны возвещает о позволении начать торговлю и вечером снова такими же ударами возвестит о закрытии ярмарки и тем заставит торговцев суетливо бегать от лавок к лодкам, укладывать свои товары и уезжать обратно, до следующего дня.

Обороты Благовещенской ярмарки конечно ничтожны. В продолжение двух недель каждодневной торговли все маньчжурские лавки вместе выручат не более двух тысяч рублей кредитными билетами. Все эти билеты потом переходят через руки маньчжур в карманы местных русских купцов, выменивающих билеты на русское серебро, считая каждый рубль в 1 р. 50 к. и 1 р. 45 к. Со времени заселения Амура цена на серебро была за каждый серебряный рубль два бумажных рубля, но возрастающая конкуренция на эту выгодную (лично для купца) торговлю понизила курс на серебро до 1 р. 40 к. Благовещенские купцы ведут с маньчжурами дела отдельно от ярмарочной торговли; эта последняя, так сказать, мелочная, розничная торговля, имеющая отношение только к местным жителям. Торговля же местных купцов с маньчжурами ведется просто на дому. Купцы закупают у маньчжур большими партиями быков, муку и проч. и сплавляют означенные продукты вниз по Амуру до Николаевского порта, где нередко продают часть своих товаров на иностранные корабли или выменивают их на джин, портер и т. п. Иностранные корабли покупают или меняют только в таком случае, когда им необходимо иметь балласт. Кроме отправки из Благовещенска партий живых быков, некоторые из купцов отправляют вниз по Амуру значительное количество солонины в бочонках, покупая быков тоже от маньчжур и засаливая мясо на месте. Бочонки заготовляются молоканами из соседнего с городом селения, расположенного около реки Зеи.

Получая от маньчжур все вышеозначенные предметы, русские купцы взамен их выдают большею частью русскую серебряную монету. Русские товары конечно тоже идут к маньчжурам, но сравнительно в весьма незначительном количестве, более всего плис, даба, нанки, иглы и отчасти сукна. Кроме торговли с купцами, маньчжуры запродают много скота в казну и получают за это звонкой монетой.

Сентябрь и октябрь в Благовещенске снова оживляются торговлей. Все спешат покупать заграничные товары, и на Амуре успела развиться страсть к заграничным предметам, конечно, только в высших слоях общества. В 1862 году Людорф имел в таком ничтожном по населению городе, каков Благовещенск, иностранных товаров на тридцать тысяч рублей серебром; но, да не подивится читатель этой цифре, — бо́льшая часть товаров заключалась в винах, а остальная, менее значительная, в мануфактурных изделиях, в сахаре, сигарах, в бакалейных товарах и косметических вещах. Стеариновые свечи на Амуре предпочитают покупать русские, потому что привозимые через Николаевск гамбургские свечи невыносимая дрянь, издающие вонь и отекающие хуже сальных. Папиросы привозятся из Иркутска, Нерчинска и Читы от пятидесяти копеек до рубля за сотню; частью они приготовляются на месте из привозимого русскими турецкого табаку. Осенью 1863 года, когда уже не было более надежды получить товары из Забайкалья, один из благовещенских купцов скупил весь имевшийся в городе табак и начал делать сквернейшие папиросы, подмешивая в турецкий табак маньчжурский листовой, и эту смесь изволил продавать по чудовищной цене. Публика конечно была весьма недовольна такой проделкой, бранила в глаза и за глаза лавочника, но все-таки покупала папиросы его фабрикации. Все означенные товары — вино, портер, сахар и сигары, провозятся в Забайкалье, а в Иркутск они не попадают, по причине пошлины, взимаемой в Иркутской таможне со всех иностранных товаров, провозимых через Амур. Мера эта конечно уменьшает привоз товаров и отчасти тормозит развитие торговли на Амуре. Многие из торговых людей оправдывают эту меру, говоря, что иначе американцы забрали бы на Амуре всю торговлю в свои руки, что и теперь они подавляют русскую торговлю, но если американцы удачно ведут дела на Амуре, то отчего же этого не могут делать русские, что же смотрела и чем занималась Амурская компания во время своего существования на Амуре?