— И вы отказались?
— Нет, нет! Я сделал попытку исполнить ее желание. Я пошел бы и в лакеи, лишь бы понравиться ей…
— И что же?
— Работа была непосильной для меня. Что вы хотите? Ведь мои предки добрую тысячу лет не знали, что такое труд… Напрасно она приводила пример Петра Великого и тех русских дворян, что в непостижимом для меня порыве бросали все свои богатства и шли в народ, желая зарабатывать на хлеб собственными руками и как можно лучше познать потребности и страдания пролетариев, которых они поклялись освободить.
— Вот как, она в курсе всего этого?
— Да, она с особым усердием изучала эти вопросы.
— Знаете ли, в вашем возрасте я полюбил бы такую женщину, и как раз за те самые взгляды, которые вас разъединили. Почему вы не попытались пересилить себя? Ведь игра стоила свеч!
— О, я сделал все что мог, как вы сейчас убедитесь.
— Вот и отлично!
— Я велел устроить в своем особняке столярную мастерскую, и каждый день мастер-краснодеревец обучал меня в течение двух часов. Но та, которую я любил, решила, что этого мало.
— Вот как?
— Эта прелестная, но слишком оригинальная особа потребовала, чтобы я тесно связал свою жизнь с жизнью простых рабочих…
— Подумать только!
— По ее мнению, иначе невозможно узнать народ, его нужды, таланты и все, что он в состоянии дать имущему классу, разумно ограничившему свои потребности.
— Трудно поверить!
— Не правда ли? Но слушайте дальше: она захотела, чтобы я приступил к изданию ежедневной газеты, где рабочим разъяснялись их права и обязанности.
— Ого! На этот раз уже слишком! И вы отказались?
— Наотрез. Если чересчур сильно натянуть канат, он порвется. Ее требования напоминали те испытания, каким подвергали своих кавалеров средневековые дамы на «любовных турнирах». Такой брак угрожал моим привычкам, всем тем привилегиям, на какие я имел право в силу своего происхождения и богатства, и я решил отказаться…
— И теперь вы излечились от своей страсти?
— Излечился? Я люблю эту девушку еще больше! Во что бы то ни стало мне необходимо увидеть ее, поговорить с ней и попытаться еще раз…
— Браво!
— И если для того, чтобы она вышла за меня, я должен надеть блузу и взяться за рубанок…
— Но ведь вы сказали, что решили остаться холостяком?
Молодой человек снова покраснел, видимо смущенный.
— Ну так что же? — возразил он. — На языке одно, а на сердце — другое…
* * *
Прежде чем отправиться к кузену, Бланш посетила преподобного Девис-Рота. У него она застала своего брата. Гектор, прельщенный перспективой наследства, тоже явился за наставлениями к их общему покровителю.
Три сообщника долго совещались и в конце концов приняли план захвата миллионов Сен-Сирга. Роли были распределены. Его преподобие взял на себя руководство, он отлично знал характер главного героя, словно сам написал эту комедию, развязка которой должна была обогатить как Общество Иисуса, так и действовавших заодно с ним. К участию в представлении были привлечены искусные пройдохи.
Пролог начинался. Гектор должен был играть роль непримиримого роялиста, а Бланш альтруистки. Это слово было для нее новым. Девис-Рот объяснил ей, что альтруизм — это любовь к ближнему, но не на евангельской основе. М-ль де Мериа должна была притвориться, будто, сама того, не подозревая, исповедует социализм, и мало-помалу обнаружить скрытую в ее душе любовь к обездоленным. Она, видите ли, сама страдала и, живя у Руссеранов, насмотрелась на тяжелую жизнь рабочих. Ее будто бы приводила в негодование капиталистическая эксплуатация. После долгих раздумий ее якобы осенило, что богатству можно дать лучшее применение…
Николя, пробравшийся в отель «Клермон», уже познакомился с богачом и получил о нем весьма важные сведения. Сыщику положительно не было цены… Он знал как свои пять пальцев все социалистические теории и умел превосходно пользоваться этим. Его познакомили с м-ль де Мериа, они обо всем договорились и тщательно продумали спектакль, который предстояло разыграть на следующее утро. Николя ручался за успех, лишь бы Бланш пригласили к завтраку в отель «Клермон».
Сен-Сирг сердечно встретил свою молодую родственницу и осведомился о ее здоровье; поощряя ее к откровенности, сам он оставался весьма сдержан. Бланш никак не могла определить, удалось ли ей произвести должное впечатление на непроницаемого старика. Он сыпал шутками и, казалось, был готов высмеять все ее переживания, хотя она исполняла свою роль с большим искусством и выразительностью.
С первой же минуты знакомства с миллионером Бланш убедилась, что он лишен обычной для стариков слабой струнки. Все ее чары — а она хорошо знала им цену — оказывались бессильны. Тень Валентины де Бергонн, витавшая в душе старика, делала его неуязвимым.
Мадемуазель де Мериа была вообще высокого мнения о своей красоте, но на этот раз впервые пожалела, что она брюнетка, а не блондинка. Надо было по крайней мере выказывать такие чувства, чтобы походить на идеал, запечатленный в сердце Сен-Сирга.
Нужно было попробовать воскресить образ маркизы, но без ее недостатков…
После двух бессонных ночей Бланш выглядела бледной и усталой и без труда притворилась больною. Смущенная одним из каверзных вопросов старика, она решила сделать вид, будто ей дурно.
— Вам нездоровится? — спросил Сен-Сирг.
— Нет, я просто немного утомлена. Я слишком увлеклась своей статьей о воспитании.
Богач был приятно удивлен.
— Это только наблюдения над моей ученицей, — небрежно добавила м-ль Мериа. — Правда, на этой основе мне удалось сделать некоторые обобщения; но, в сущности, это только частный случай.
— А именно? Любопытно знать.
— Валери Руссеран — единственная дочь чрезвычайно богатого предпринимателя.
— Ну и что же?
— И я всячески стараюсь пробудить в ней человеколюбие, справедливость. Ведь их следовало бы иметь всем богачам!
На лице Сен-Сирга отразилось радостное изумление. Но то была лишь мгновенная вспышка, ускользнувшая от внимания Бланш. Она приложила платок ко лбу.
— Вам нехорошо, дитя мое? — осведомился старик.
— Нет, ничего…
— Но вы плохо выглядите.
— Не обращайте внимания, это пустяки. Просто я вышла из дому натощак и чуточку проголодалась.
— Не желаете ли позавтракать со мною?
— Охотно. Как видите, я не церемонюсь.
— Вот и прекрасно! Я велю подать сюда.
— Не стоит, здесь все загромождено бумагами, негде даже поставить прибор.
— А вы не побрезгуете откушать за общим столом?
— Нисколько. Мне нравится быть на короткой ноге со своими ближними: это дает возможность понять их, полюбить и время от времени приносить им пользу.
— Вы — настоящий философ.
— О нет, я — просто добрая девушка, безо всяких претензий. Мне пришлось самой немало пережить; это научило меня сочувствовать людским невзгодам, угадывать их. Если, по-вашему, это значит — быть философом…
— Разделяет ли брат хоть на йоту ваши взгляды?
— Нет, у нас совершенно различные воззрения.
— Вот как?
— Да, хотя и одинаковая цель.
— А именно?
— Гектор считает, что лишь монархия может обеспечить нашей стране мир и счастье. Он роялист.
— А вы?
— Дорогой кузен, вы можете смеяться надо мною, ведь вы над всем смеетесь! Но, даже если вы осыплете меня градом насмешек, все равно признаюсь вам, что я — республиканка.
Сен-Сирг задумался, затем встал, предложил родственнице руку, и они спустились в столовую.
Человек десять уже сидело за столом, и среди них Николя. Он вскочил, поклонился старику и предложил ему место рядом с собой.
— Дорогой Гонтран, — сказал богач, обменявшись с ним рукопожатием, — позвольте представить вам мою молодую родственницу, мадемуазель де Мериа. — И, обратившись к гувернантке, он добавил: — Это виконт д'Эспайяк, сын моего старого друга.
При виде м-ль де Мериа «виконт» потупил взор, покраснел и молча уселся. Он делал вид, что встреча глубоко его взволновала. Бланш издала легкое восклицание, но вскоре оправилась от замешательства. Ее сосед почти не дотрагивался до кушаний, а она ела с аппетитом, была наружно совершенно спокойна и выказывала в разговоре большую смелость суждений.
