— Тебе-то, допустим, о делах еще думать рано?
— Пустяки! Не такой я хлипкий, чтобы какой-то простуде поддаться. Хоть сегодня — с тобой!
— Ну-ну, не геройствуй! Всему свое время, дорогой… Потерпи…
В палате никого, кроме них, не было, и они могли говорить свободно, не таясь. Усевшись на край, кровати, опять пытливо оглядели друг друга.
— А ты сдал, старина. Что врачи говорят?
— Воспаление легких было… Да еще ноги подморозил… Но теперь ничего, можно сказать, здоров.
— Это хорошо…
— А ты, Иван, все такой же. Где пропадал, куда ездил?
— Об этом, друг, потом… Наши-то навещают?
— Заглядывают когда-никогда… Это они меня сюда упекли.
— Знаю.
— Держат меня здесь, конечно, не как Гузакова, это ты понимаешь.
— Понимаю.
— А тебе, Иван, жить сейчас в Уфе опасно. Ищут.
— Тебя тоже ищут, тебе тоже опасно… Но ведь дело делать надо?
— Дело… Как там сейчас, на воле?
— Пока не весело. Полиция жмет. Многие наши в тюрьмах.
— Как и симцы наши…
— И симцы — тоже…
Вспомнив о гостинцах, Иван развязал узелок.
— Угощайся. Это тебе от нашей девичьей коммуны. Просили кланяться.
— Спасибо. Жива еще их коммуна? Там собираетесь?
— Коммуна жива, но собираемся каждый раз в другом месте. А вообще-то я только недавно вернулся. Как узнал, где ты, так сразу к тебе.
— Спасибо…
— Сейчас наши ищут для тебя надежную квартиру и паспорт. Как найдут, сообщат. Тогда можно будет подумать и о выписке. Ты нам очень нужен, Михаил. Понимаешь, очень!
Иван ушел. А через несколько дней опять является нянечка с новостью:
— К вам, батюшко, сестрица пожаловала. Встречай-те-ко, голубчик.
Сестра! Сюда? Зачем? Михаил даже было подосадовал на нее: что это она так неосторожно, еще филеров на след наведет! — а вышел и глазам не поверил — Мария! Забыв обо всем, кинулся навстречу, обнял и повел в конец длинного сумрачного коридора, подальше от любопытных глаз.
— Как ты нашла меня здесь? — спросил он, когда они остались одни.
Девушка, еще минуту назад даже не подозревавшая, к кому ее послали товарищи, была удивлена и обрадована не меньше его. Но разочаровывать не стала.
— Нашла вот… И гостинцев принесла. Принимай.
Гостинцы оказались как нельзя кстати: новый паспорт, немного денег и теплое белье. «Только револьверов нет», — огорчился он: в большом городе без оружия он чувствовал себя как-то неуютно.
Впрочем, сейчас было не до таких мелочей. Рядом была Мария, она жива, невредима, и это главное.
— А я столько о тебе передумал всякого, — смущенно заговорил Михаил, глядя ей в глаза. — После того, что произошло тогда в нашем Симе, всего ожидать можно было. Как там сейчас, успокоились?
Вспомнив о доме, Мария погрустнела.
— Не знаю, Миша. Я сама давно там не была, а съездить все никак не решусь: до сих пор страх где-то внутри сидит.
— Так ты… сейчас… тоже здесь? — обрадовался он.
— Здесь… Только об этом — в другом месте. Сам-то как, герой?
— Да вот на ногах уже. Сегодня выписка.
— Так иди, оформляйся. А я подожду.
Через час он выписался из больницы, и Мария отвела его на специально снятую для него квартиру. Дорогой он узнал, что с осени она тоже живет в Уфе, в девичьей коммуне, а служит в швейном заведении Степаниды Токаревой. Под вывеской этого невинного заведения скрывалась одна из явочных квартир уфимских подпольщиков, а девушки-швеи не только аккуратно являлись на службу, но и выполняли различные поручения организации…
Перед тем как оставить его в квартире одного, Мария растопила печь, принесла продуктов, вскипятила чай.
— Ну вот, теперь в тепле не пропадешь. Это тебе не лесной балаган на Трамшаке.
— Ты уже уходишь?
— Пора, Миша… Я и так засиделась у тебя… А за то, что я наговорила тебе тогда, в симской больнице, прости меня. Очень уж нехорошо мне тогда стало: столько крови вокруг, раненые, убитые…
— И во всем виноват один я?
— Не надо, Миша. Я потом все поняла. Ну а тогда… прости, милый. Если можешь…
Михаил ласково привлек ее к себе и долго гладил милые вздрагивающие плечи.
— Это ты прости меня: не сумел, видно, объяснить… Но теперь, слава богу, все позади. Мы опять вместе.
— Только ты опять не пропадай так. Мне и тут страшно без тебя. Видишь, какая я трусиха.
— Здесь ты не одна. Хотя время сейчас такое, что нужно быть готовым ко всему. И все же не горюй: наши праздники еще впереди!
— Ну, так я пошла. А тебе наказ: никуда не выходить и ждать. Товарищи дадут о себе знать сами.
— А ты передай все же: Гузаков, мол, вполне здоров и готов к любому делу.
— Не Гузаков теперь, — улыбнулась Мария, — а Чертов…
— Не Чертов, а Дьяволов тогда уж!
— Ну и придумали же тебе дружки фамилию: скажешь и перекрестишься — брр!
— Вот и хорошо, пусть крестятся слабонервные… И еще «фараоны». Уж кому-кому, а им я Сима не прощу!…
Мария ушла в свою девичью коммуну, а Михаил, возбужденный радостной встречей, возрожденный свободой и предчувствием больших новых дел, стал дожидаться товарищей. Будь у него хоть одна верная явка, он давно, несмотря на запреты, разыскал бы их сам, но явок не было. Оставалось одно — ждать, а это было тяжко…
Так, в мучительном ожидании, прошло несколько дней. Наконец-то появился связной — невысокий тщедушный паренек с быстрыми черными глазами и характерным башкирским выговором.
— Товарищ Дьяволов? — удостоверился он. — Одевайся и айда со мной. Провожу куда надо.
— Ух, наконец-то!
Михаил готов был на радостях расцеловать этого паренька.
— А куда идем, друг?
— А разве я не сказал? — простодушно удивился тот.
— Нет же.
— А, по-моему, сказал.
— И все-таки — куда?
— Куда надо. Я ведь так и сказал: провожу куда надо. Или нет?
— А что там будет — «куда надо»? — входя в игру, усмехнулся Михаил.
— «Хор» будет, товарищ Дьяволов. Идти пора…
— Очень хорошо! — обрадовался Гузаков. И подмигнул: — Давно хороших песен не пел. Наконец-то отведу душу!
Короткий январский день догорал в последних отблесках холодного заката. Сухая морозная поземка шелестела под ногами сыпучей снежной крупой, наметала вдоль заборов длинные сугробы, точила углы домов и телеграфные столбы.
Связной споро шел впереди, изредка оборачиваясь, точно боялся оторваться слишком далеко. И надо сказать, что при всем своем немалом росте и соответствующей ширине шага Гузаков еле успевал за ним. Так они проскочили центральные улицы, поплутали по уже темным, лишенным какого-либо освещения улочкам Старого города и вошли в ворота небольшого предприятия. Здесь связной сдал его своему товарищу и заторопился обратно — за следующим участником назначенной «спевки».
Вскоре Гузаков оказался в теплом просторном помещении, приятно пахнущем сухим деревом и стружкой. Здесь уже было довольно много народу, и все — члены боевой организации. Многих из них Михаил знал. Они подходили к нему, радостно тискали в объятьях, дружески похлопывали по спине, интересовались здоровьем. От них он узнал, что Иван Кадомцев вернулся с конференции военных и боевых организаций, которая проходила где-то в Финляндии, и все с нетерпением ждут его отчета. «Вот конспиратор, — усмехнулся про себя Гузаков. — Заходил ведь, но о конференции — ни слова…»
Помещение постепенно наполнялось. Длинные сосновые доски, аккуратным штабелем лежавшие в дальнем конце цеха (Гузаков решил, что они находятся в цехе чьей-то мебельной фабрики), превратились в скамьи, тщательно вычищенный от стружки столярный верстак — в стол для президиума. Михаил занял место поближе к столу, чтобы лучше слышать и видеть ораторов. Особенно его интересовал доклад Ивана о конференции.
Когда все приглашенные собрались и, угомонившись, устроились на скамьях, появился совет дружины во главе с Иваном Кадомцевым. Михаил поискал глазами Эразма, Алексеева, но не нашел их. Зато появились люди, которых он не знал совсем или прежде видел только мельком. В их числе был и Петр Литвинцев, заходивший к нему в больницу поговорить о делах. Чем он занимается в организации? По всему, бомбистской мастерской, раз был озабочен подбором ребят для обучения этому «адскому» делу. Из симских ребят Михаил посоветовал разыскать Ваньшу Мызгина, а из златоустовцев — Петю Артамонова, брата одного из руководителей тамошней дружины. Где у них эти курсы? Кто их учит? Поскорей бы вернулись, открыли свои заведения и принялись за дело: с наступлением весны потребность в бомбах опять возрастет…
