Петр с интересом слушал, но в разговор не вступал. Пусть выговорятся, разберутся, осмыслят свое положение сами. Сегодняшняя неудача — урок для каждого: настоящий боец учится не только на победах, но и на поражениях.
— А можно сделать и так: забраться через окно в дом.
— Т у д а? К н е й?
— …забраться, говорю, в дом, поставить ящик на окно…
— Ты думаешь, ее сейчас можно трогать? Не рванет?
— …поставить на окно, спуститься самому и поджечь шнур с улицы. Отбежать времени вполне хватит. А дом разнесет по бревнышку: бомба-то ого какая, больше пуда!
— Так чего же мы ждем, надо идти!
— Зачем всем-то? Тут хватит и одного!
— Пусть идет тот, кто забыл зажечь шнур в первый раз. Теперь, поди, не забудет!
— Но ведь огонь-то был!..
— Товарищ Петро, товарищ Петро!..
Опять появился Давлет. Протиснулся к Литвинцеву, сунул в руки какой-то провод.
— Что это, Давлет?
— Шнур. Посмотри, командир, сам, был огонь или нет.
— Откуда? — дрогнул голосом Петр.
— От бомбы. Я быстро сбегал. Пока вы говорили, я обернулся.
— Кто разрешил? — вспыхнул Петр. — Кто разрешил, спрашиваю!
Давлет приложил обе руки к груди.
— Никто, товарищ Петро. Очень хотелось узнать правду. А спроситься забыл. Так задумался, что забыл…
— Ну, братишки, — не выдержал Литвинцев, — так мы много не навоюем. Придется разбор всей сегодняшней операции перенести на совет. Пусть там решат, что с нами делать, доверять ли нам оружие дальше.
Всякие разговоры мгновенно смолкли. Опять наступила тишина. Первым ее нарушил он сам.
— Шнур действительно не был подожжен. Можете убедиться сами.
Шнур пошел по рукам. Все опять оживились.
— А теперь, герой, доложи, как ты его раздобыл. Это тоже необходимо. Особенно тем, кто при одном виде бомбы теряет голову.
Давлет виновато поднялся, для чего-то стащил с головы шапку, откашлялся.
— Ну-ну, — подстегнул его Петр. — Там ты был смелее. Рассказывай.
— А что рассказывать, товарищ Петро? — пожал плечами Давлет. — Подхожу к дому… так, будто мимо иду. Возле дома — мужики… Слышу, смеются: кто-то за что-то полиции окна выбил. Останавливаюсь, будто и мне интересно. Заглядываю в дом и нарочно роняю туда шапку. «Вот теперь и лезь!» — хохочут мужики. Чего хохочут, не понимаю. Однако лезу, мне это как раз и нужно. Залезаю, нашариваю в темноте шапку. Там же и бомба. Шнур цел. Что делать? Запалить — людей побью. Без приказа не решился. А шнур обрезал: интересно же правду узнать…
— Эх, Андрюха!.. — послышался глухой стон Калинина. — Что же ты натворил, окаянная твоя голова? Судите нас, товарищи! Виноваты мы. Судите!
Литвинцев почувствовал — пришло время подводить итог, все ждут его решения. И он поднялся.
— Боец революции Давлет! За проявленную инициативу и смелость объявляю тебе свою командирскую благодарность. А за самовольство и игнорирование приказа — десять суток домашнего ареста!
Слова его звучали негромко и скорее деловито, чем строго. Однако воздействие их было огромно.
— Боец революции Калинин! За проявленную при выполнении боевого задания халатность, за невыполнение приказа командира объявляю тебе десять дней домашнего ареста и порицание товарищей по оружию.
— Боец революции Кочетков! За проявленную при выполнении боевого задания трусость именем совета объявляю тебе, что отныне ты исключаешься из второй дружины и переводишься в третью. Оружие сдай. Какое наказание совет вынесет мне, вашему командиру, я сообщу вам при первой же возможности. На этом все. Можно расходиться.
Глава тринадцатая
Полковник Яковлев больше не угрожал своему помощнику разжалованием, однако ни в чем, как и прежде, спуска не давал.
— …В городе появилась тайная типография большевиков. Теперь, после ограбления частных типографий Гирбасова и Соловьева, они печатают не только прокламации, но и свою газету! Куда вы смотрите, ротмистр Леонтьев?..
— …Произвести столько арестов и упустить главарей! Где Николай Накоряков, Иван Кадомцев, Владимир Алексеев, Григорий Миславский? Где вожак симских бунтовщиков Гузаков? О чем вы думаете у себя в кабинете, ротмистр Леонтьев?..
— …Вчера в полицейском помещении первой части города помощник пристава Разжигаев обнаружил ящик, наполненный гремучим студнем и пироксилином. Что это за ящик? Бомба? Где ее сделали, кто?.. На что вы надеетесь, ротмистр Леонтьев?..
Ротмистр Леонтьев слушал, кусал губы и работал. Типография — это, конечно, серьезное дело. Но революционеры неплохо научились прятать свою «технику», и так запросто, одним наскоком ее не возьмешь. Нужно начинать с людей. Среди арестованных есть люди, которые по своему положению в подполье могли быть близкими к комитету или типографии. Но они молчат. И улик на этот счет — никаких.
Он перерыл все, что имелось в его делах о возможных руководителях уфимского подполья, и остановился на письме, поступившем несколько месяцев назад из Казанского губернского жандармского управления. Касалось оно все того же Накорякова:
«…сын станового пристава Николай Никандров Н а к о р я к о в подлежит аресту по ликвидации местных революционных организаций. В случае обнаружения последнего — обыщите, арестуйте по охране и телеграфируйте мне. Приметы его следующие: маленького роста, плотного телосложения, блондин, волосы на голове светлые, слегка вьющиеся, цвет лица розовый, немного подслеповат…»
— «Немного подслеповат…» — задумчиво повторил Леонтьев, — стало быть, в очках…»
Он мысленно провел перед собой всех арестованных в последние недели. Были среди них и люди в очках. Были и блондины, и розовощекие юнцы, и низкорослые крепыши. Не было лишь человека, который бы один обладал всеми этими приметами сразу.
«Нужно будет еще раз опросить филеров, — решил ротмистр и перешел к следующему, — Иван Кадомцев. Брат подследственного Михаила Кадомцева. Подозревается в принадлежности к боевой организации большевиков. По некоторым данным — участник и руководитель недавних громких экспроприации на железной дороге. Из дома скрылся. У родственников в Златоусте не обнаружен. В Казани, Екатеринбурге и Перми полицией не замечался…»
Он хорошо помнил, что в свидетельских показаниях по делу Михаила Кадомцева что-то было и о его брате. Затребовав нужную папку, он открыл ее и принялся неторопливо просматривать. Из протокола допроса Анны Федоровны Кадомцевой:
«21 сентября Иван и Михаил были дома, обедали и пили чай в шесть часов вечера…»
Из показаний Самуила Евменьевича Кадомцева:
«Где находится сейчас Иван, не знаю, накануне куда-то уехал, но до сих пор не явился».
Из объяснения поручика Мефодия Кадомцева:
«Где находится брат Иван, не знаю».
Из свидетельских показаний жены статского советника Елизаветы Яковлевны Сперанской:
«Братьев Ивана и Михаила Кадомцевых знаю хорошо, они часто бывают в нашем доме… Были ли 21 сентября, не помню, но 22-го, помню точно, были, ибо шел разговор об ограблении поезда. Тогда об этом говорили все…»
— Не то, все не то! — начинал раздражаться Леонтьев, продолжая между тем с прежней настойчивостью перечитывать лежащие перед ним бумаги.
Из показаний свидетеля портного Ивана Иванова:
«20 сентября Иван Кадомцев принес заказ на брюки. Заказ я исполнил 24 сентября и в тот же день лично сдал его Ивану Кадомцеву у меня на квартире. Помню хорошо, потому, что был с ним разговор о том, что очень уж плохой материал принес».
Прасковья Ивановна, мать портного:
«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь с базара. В руках у него был маленький ящичек для посылки».
Зинаида Ивановна, жена портного:
«Видела Ивана Кадомцева 21 сентября, возвращаясь из потребительской лавки в двенадцать часов дня. Он нес домой ящичек для посылки, которую собрался отправить брату…»
