«Ишь, какую себе подцепил! Молодая совсем... Я-то уж, видно, стара, отслужила свое. И подзаборника снова чужого кормит. Своих-то не дал бог, так чужих... Мало ему оказалось одной — завел и другого, соскучился без детей-то, вторую семейку содержит, чертов пузан. Вон они на кого, все его денежки-то уходят. Ну погоди, сейчас я тебе покажу!..»

Вся она закипала и вздрагивала от нетерпенья, но сдерживала себя, выжидая чего-то еще, что должно там вот-вот совершиться... Ах, с каким наслаждением вцепится она сейчас в свою соперницу, как будет рвать на ней волосы, отводить свою душу! За все, за все целиком ей отплатит. А затем с криком вытолкает своего благоверного из барака и погонит его прямо в нижнем белье городскими улицами. И пускай сбежится народ, пусть все видят, какой у нее недостойный и подлый муж и какая сама она великолепная, чистая, честная, в справедливом своем супружеском гневе!..

Уже готовая кинуться в комнату, не совершила она всего этого только лишь потому, что благоверный ее, кончив курить, включил верхний свет и повернулся лицом к окошку.

Это был совершенно не он, не Василий Андреевич, а другой, незнакомый какой-то мужчина.

Каля разочарованно отошла от окна.

Отечные ноги гудели, она вдруг почувствовала усталость. Покрутившись по засыпающему ночному городу еще с полчаса, Каля подумала, что отыскать супруга таким вот образом ей едва ли удастся. Она отправилась на станцию и в ожидании электрички принялась прохаживаться по платформе, вглядываясь в лица пассажиров с тайной мыслью: если муж направится домой, он никак не минует этой платформы, так как к дому другого пути из города нет...

Тускло горели пристанционные фонари. С темного неба вдруг полетели хлопья сырого липучего снега. Они неприятно шлепались на щеки, залепляли глаза. Но Каля ходила и ходила, вглядываясь в лица, стараясь не пропустить ни одного из мужчин.

Снег повалил гуще, прибывали все новые пассажиры, толпа тасовалась, двигалась, поезда приходили и уходили, и скоро в сетке сплошного мокрого снега стало невозможно ориентироваться. Вот мелькнула знакомая овальная спина. Каля кинулась следом, бесцеремонно расталкивая пассажиров, но это опять оказался не он, не Василий Андреевич...

От напряжения вдруг подскочило давление и Калю стало пошатывать. И снова одолевали сомнения. Вот она мечется здесь, подстерегая неверного мужа, а он между тем мог спокойненько взять такси. Или уехать домой на одной из этих же электричек, пока она там металась по городу, как угорелая.

Нет, он дома сейчас, непременно дома! Где ж ему еще быть? Она вот тут мерзнет, ее продувает ветер, заносит мокрый снег, а он, благоверный ее, посиживает в их теплой уютной комнатке и благодушествует, распивает чаи...

Ну погоди же!

Вскочив в подошедшую электричку, через одну остановку вышла, бегом направилась к дому, но еще издали увидала, что в комнате их не было света, окна ее темны.

Стало быть, мужа нет дома. Или, может, пришел, завалился спать? Тогда сейчас она ему покажет, на этот раз не удастся отговориться экстренным совещанием, вахтер-то ей все рассказал.

Она подбежала к крыльцу и остановилась перевести дыхание.

На двери, как и прежде, висел тяжелый замок; висел чуть набок, как она, уходя, и повесила. Значит, мужа не только нет, но и не было дома...

Каля снова зашла к тете Поле, от нее побежала к Жорке, но и у Жорки супруг ее не показывался.

В памяти всплыл мельком услышанный на платформе разговор о каком-то несчастном случае на соседней станции. И хотя связать это событие с исчезновением Василия Андреевича ей сразу в голову не пришло, только теперь почему-то в Кале зашевелилась истинная тревога за мужа. В сбитом на спину полушалке, прижимая ладонью сердце, она побежала в местное отделение милиции.

Дежурный, пожилой старшина с сонным оплывшим лицом, выслушал Калю молча и произнес, что ни о каком ее муже им ничего не известно.

Она принялась умолять позвонить на завод, потом в город, в городское отделение милиции, и на соседнюю станцию, не знают ли чего о Василии Андреевиче там.

Старшина неохотно снял трубку.

Он вызывал кого-то, с кем-то говорил. Потом долго молчал и слушал. Каля, выпростав из-под слипшихся мокрых волос левое ухо, вытянула шею, силясь разобрать, какие слова произносит в трубку булькающий далекий голос, но старшина, надавив тупым и коротким пальцем на рычаг аппарата, подержав его, отпустил и вызвал какого-то нового абонента.

Теперь уже Каля глядела с надеждой и страхом лишь на лицо старшины, прислушивалась только к его голосу. Но те редкие реплики, которые он иногда вставлял в разговор, звучали казенно и равнодушно, а сонное выражение так и не сходило с его толстого лица.

Но вот после большой и томительной паузы, продолжая слушать, старшина как-то странно взглянул на Калю и попросил ее повторить фамилию мужа, его имя и отчество.

Запинаясь, она повторила.

Старшина тут же весь подтянулся и посуровел лицом. Медленно положил трубку, попросил подождать и вышел в соседнюю комнату.

Вернулся вместе с другим милиционером, худое лицо которого в редких глубоких оспинах было тоже измято сном.

Калю пригласили в машину.

Тот, узколицый, шадристый, сел за руль рядом с нею и на шустром милицейском газике помчал ее по направлению к городу, обратно.

Через четверть часа газик притормозил у полуосвещенных корпусов районной больницы, рядом с приземистым низким бараком с наглухо закрытыми ставнями окнами.

Это был морг.

Василия Андреевича нашли в полусотне метров от платформы. (Это была та самая станция, о несчастном случае на которой мельком слышала Каля.) Его зарезало поездом.

Было установлено, что под проходящий поезд он попал, находясь на платформе, а эти полсотни метров его протащило.

Сам ли он решился, по неосторожности ли попал, или, быть может, столкнул его кто под колеса, было неясно. Да и вообще все было неясно в этой истории.

Почему он вылез на промежуточной станции, не поехал сразу домой? Был пьян? Но деньги — вся получка целиком — оказались при нем. Хотел навестить знакомых, друзей? Каля клялась, что ни родных, ни друзей, ни знакомых у мужа на этой станции не было... А может, именно здесь и жила его полюбовница? Каля теперь была совершенно уверена в этом, но ничего конкретно сказать не могла.

Что же могло толкнуть под колеса этого незаметного, скромного человека, который никому не делал зла?

— ...Это она его довела, змея! — косясь на стену, из-за которой слышался вой, решительно заявила Маня. — Совсем заездила мужика, никакого житья не давала...

— Сама-то барыней жила за его спиной, а мужа поедом ела, — поддержала соседка. — Ни взглянуть ему ни на кого, ни пошутить, словом перемолвиться было не с кем. С женщиной со знакомой увидит его, бывало, и даже за это целыми днями грызет.

— Он все последнее время невеселый какой-то был, Вася-то, — набухшим слезами голосом проговорила тетя Поля, снова отрываясь от шитья. — И выпивать помаленьку начал. Выпьет там или с кем на работе задержится — а уж она его, уж она его! Так страмит, так страмит, что и нам-то неловко. Другой бы прибил пли выгнал, а ведь Вася-то только и скажет: ну ладно, больше не буду, жена, ты извини.

Пришел ко мне ономеднесь, сел вот тут и сидит. Я это у печки баталюсь, помои корове навожу, а он все сидит и молчит. Глянула — а губы-то у него прыгают, вот-вот заплачет. Что, мол, это с тобой? Жизни, слышь, нет никакой, сестра...

В тот-то раз я и не догадалась, к чему он это. Мы ведь ему сколько раз с ней развестись советовали. Уж коли другая по сердцу, чего мучиться зря-то! Горшок об горшок — и врозь, ведь не дети у них. А он: нет, слышь, я так не могу, я ведь на ней по своей доброй воле женился. Так, может, думаю, сам теперь развестись с ней решился, не тянуть больше время. А он, Вася-то... вон как решил!

Тетя Поля зарылась лицом в недошитый саван. Женщины принялись утешать. Валентина, старшая, принесла в стакане воды, Зинаида побежала за нашатырем.