Там в ополчении Сергей и погиб весной 1942 года.

А Светозар, к слову сказать, в 1944-м с отличием окончил Челябинское артиллерийское и был направлен в артиллерию РГК. Под Рогачевом получил взвод, под Варшавой дали батарею, и, уже командуя трехбатарейным дивизионом 152-миллиметровых пушек-гаубиц, дошел до Берлина, при взятии Берлина был контужен.

Собственно, историю «саамского заговора» можно было бы считать завершенной, если бы не последующие события. Громким эхо раскатился «саамский заговора» в конференц-зале Мурманского областного комитета ВКП(б), где проходила закрытая партконференция Окружного управления НКВД. Как всегда, непродолжительными, но от души идущими аплодисментами было встречено острое выступление члена парткома, начальника четвертого отдела сержанта Шитикова. Со знанием дела и чекистской непримиримостью Шитиков сорвал маску и разоблачил прокравшегося в органы НКВД младшего лейтенанта Михайлова, Ивана Михайловича. Собранию были предъявлены факты грубых фальсификаций и вопиющих нарушений социалистической законности при ликвидации так называемого, а по сути-то, дутого, с позволения сказать, состряпанного «саамского заговора».

Конец 1938 года выдался на редкость праздничным. Участники «саамского заговора» были наказаны, и успешно завершенное «дело» отправили в архив. Уже в феврале 1939-го Иван Михайлович Михайлов пошел на повышение — начальником НКВД в Мончегорск, это не лопарская дыра. Даже секретарь Ловозерского райкома товарищ Елисеев из безлюдного района был переведен секретарем горкома в Кандалакшу, которую только что из рабочего поселения сам товарищ Калинин рукоположил в город. Впрочем, к радости товарища Елисеева, пошедшего, безусловно, на повышение, примешивалась мысль с горчинкой. Корил себя бывший секретарь Ловозерского райкома ВКП(б) за то, что, желая избавиться от «своего» энкавэдэшника, поспешил в административном отделе обкома рекомендовать товарища Михайлова на повышение. Если бы знал, что его самого через два месяца ждет перевод в Кандалакшу, пальцем бы не шевельнул, чтобы сказать доброе слово об этом «хорьке», загубившем столько толковых работников в краю и без того малолюдном.

Хорошо завершался 1938 год! А тут еще и Постановление о прекращении массовых репрессий подоспело, ну чем не жизнь!

Бывают «совершенно секретные» постановления, из которых почему-то не делают тайны. Таким было подписанное 17 ноября 1938 года секретарем ЦК ВКП(б) товарищем Сталиным и председателем СНК СССР товарищем Молотовым Постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Высшая власть указала на ошибки и вопиющие нарушения при арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия. Зачем? Ответ вроде бы прост: для восстановления справедливости. Но разве не в соответствии с другими, более ранними постановлениями этой же самой высшей власти совершались именно эти несправедливости? Власть, пожелавшая быть справедливой, бывает непредсказуема и по-своему прекрасна.

Двадцати трех дней не дожил Алексей Кириллович Алдымов до исторического Постановления от 17 ноября 1938 года. А по этому постановлению, для начала, все не приведенные в действие приговоры с 17 ноября 1938 года теряли свою силу и подлежали пересмотру. Запрещались и произвольные продления сроков ссылки или лагерного заключения, практиковавшиеся кое-где, сплошь и рядом, лагерной администрацией. А вслед за тем приказом по НКВД от 26 ноября 1938 года были упразднены «двойки» и «тройки», вершившие скорый суд и суровую расправу.

Для полного торжества справедливости со своих постов твердой рукой были смещены вслед за наркомом Николаем Ежовым и его верным замом Михаилом Фриновским многие ответственные работники, приложившие очень много сил для исполнения предыдущих постановлений ЦК и Совнаркома. Если самое большое начальство для начала только сместили, то с теми, кто работал в аппарате и на местах, не церемонились.

1939 год начался под знаком Постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия».

В первой части постановления, как и полагается, отмечались положительные итоги репрессий против бывшей внутренней оппозиции, кулаков, уголовников, «других антисоветских элементов», «национальных контрреволюционных элементов», вредителей и изменников родины.

Но борьбу нельзя было считать оконченной.

Что же воспрепятствовало полной победе над многоликим и многочисленным врагом?

Ошибки! Ошибки, допущенные НКВД и прокуратурой. Ошибки, повлекшие нарушение строгой законности.

К основным ошибкам следовало отнести отказ от сбора доказательного материала для изобличения врагов народа. Ошибочными следовало назвать и необоснованные и противозаконные массовые аресты, депортации, не говоря уже о многочисленных нарушениях самых элементарных норм ведения следствия.

Впрочем, от пристального взгляда товарищей Сталина и Молотова, подписавших постановление, не укрылись бесчинства, творимые во время следствия, не укрылись и остались тяжким, несмываемым пятном на совести врагов, проникших в органы НКВД и прокуратуру, вырвавшихся из-под контроля партии.

А может быть, все проще. Может быть, вождь знал или сердцем чувствовал, что цезарь должен опасаться своих гвардейцев…

Да, надо со всей исторической ответственностью признать, что затея младшего лейтенанта Михайлова хотя и пришлась ко времени, вписалась в кампанию, но прошла не так гладко, как всем хотелось, и оставила какой-то нехороший след в твердой памяти ленинградского начальства.

Громом с ясного неба и испепеляющими молниями обрушилось постановление ЦК на утративших доверие партии сотрудников НКВД, допустивших вопиющие нарушения законности.

У дисциплинированных, добросовестных и честных работников сразу пелена упала с глаз.

И все увидели, что к руководству НКВД прокрались злобные враги и диверсанты. Ежов Николай Иванович и его усердный заместитель, комкор первого ранга Фриновский шумно покинули свои посты и переместились на новые, впрочем, в ранге наркомов. А розыск покатился со ступеньки на ступеньку, пока не дошел до «низовки», районного уровня, где каждое уважающее себя и закон управление НКВД, республиканское, краевое, окружное, областное, районное, должны были предъявить нарушителей и взыскать с них, невзирая ни на какие заслуги.

Была дана команда найти и наказать тех, кто нарушал советскую законность. И надо думать, не случайно именно в Ленинградском управлении НКВД поспешили вспомнить шитое «белыми нитками» дело о «саамском заговоре» и, чтобы чего доброго не объясняться с Генеральной прокуратурой, рекомендовали прокуратуре Мурманской, в порядке надзора, просмотреть это дело.

По всей стране прошли закрытые партконференции, посвященные положению дел в республиканских, краевых, окружных, областных и районных органах НКВД.

Основной доклад о том, какой яркий свет пролило постановление на положении дел в Мурманском УНКВД, делал сам первый секретарь обкома Иван Максимович, что по-своему символизировало возвращение всей полноты власти по принадлежности. От его пристального взгляда не утаились и малые прегрешения, пробравшихся к руководству Окружного отдела НКВД начальника старшего лейтенанта Гребенщикова, его заместителей лейтенантов госбезопасности Попова и Малинина, руководителей отделов Тищенко, Терехова, Школьника, Уральца, Юдашкина, следователей Шкаревского, Казанского, Масляева, Кирсанова и начальника Мончегорского, а до того Ловозерского РО НКВД младшего лейтенанта Михайлова.

По правилам больших армейских совещаний названный в докладе офицер, присутствующий в зале, если докладчик делал крохотную паузу, обязан был встать. Все пробравшиеся в органы враги, еще не исключенные из партии, еще не арестованные, сидели в зале и теперь поднимались в разных его концах. Вставали бледные, стояли ровно и благоговейно внимали премудрости, в докладе изреченной, и садились на место, как отпетые покойники, после того, как звучала следующая фамилия. В их кабинетах, как сказал в своем выступлении Иван Максимович, при обыске были обнаружены черновые проекты протоколов допросов, заготовленные по заранее разработанным схемам. Там же были найдены перехваченные письма арестованных, адресованные в ЦК ВКП(б) с жалобами на незаконный арест и преступные методы следствия. Говорил он пламенно, горячо, а слушали с воодушевлением и с тайной надеждой на то, что твое имя, Бог даст, не прозвучит «во второй половине доклада». Иван Максимович горько сетовал на то, что органы оторвались от контроля партии. «От вас оторвешься, — думали про себя чекисты, — если без санкции партийных органов члена партии нельзя даже арестовывать». Иван Максимович искренне удивлялся и возмущался низким уровнем образования сотрудников НКВД, многие чекисты-коммунисты оказались безграмотными, особенно начальники. Из поименованных руководителей лишь у одного было среднее образование, у остальных — неполное среднее и начальное. Поскольку как раз на бюро обкома проходила процедура утверждения каждого из этих безграмотных начальников, Ивану Максимовичу пришлось в порядке самокритики обратить внимание на недостаточную требовательность бюро!