Имея девять детей, Сальма Нестерович, надо думать, хотел им по возвращении в свою тупу в становище на реке Вороньей рассказать, по какому важному государственному делу он был приглашен и чем он занимался вдали от семьи. К общей печали, рассказывать особенно было не о чем. «Начальника огорчал. Начальник сильно сердился. Постанчески говорил. А чего постанчески не говорил. — Сальма Нестерович обнял прижавшихся к нему малышей. — Учиться надо. Будете учиться, будете начальника понимать. Начальник не будет сердиться».

Когда Иван Михайлович увидел, как катастрофически тают ряды заговорщиков и повстанцев, он после долгой бессонной ночи нашел выход, который особенно-то и искать не надо, за плечами был как-никак серьезный опыт.

Теперь, задавая вопросы, он писал в протоколе все, что нужно было для сурового обвинения, а зачитывал подследственным, не умевшим не то чтобы разобрать его почерк, но и заголовки-то в газете с трудом читавшим, как бы те показания, которые они давали ему в ходе допроса. Выслушав зачитанное, подследственные, кто как умел, скрепляли листы допроса своими подписями-закорючками, после чего они приобретали непреклонную юридическую силу.

Забуксовавшее было следствие, едва не сорвавшее раскрытие саамского заговора, пошло как по смазанным ворванью горбылям.

Суд Особого совещания, в конце концов, тем и хорош, что на нем судебного следствия не проводят, и прения сторон не допускаются.

Если заговор организуется с целью не просто захвата власти, а создания обширного государства, то совершенно логично предположить, что, кроме главы будущего правительство, должны быть уже заранее определены и будущие члены правительства.

Алдымов — президент, здесь все ясно. Он один знает всех, кто будет вовлечен в заговор, он же и готовит свое будущее правительство. Сам же, будучи двадцати одного года от роду, то есть человеком зрелым и отвечающим за свои поступки, Алдымов в 1904–1906 годах примыкал к эсдекам и поддерживал меньшевистское крыло в РСДРП, о чем рассказал однажды почти со смехом. Такие признания добровольные помощники органов сообщают в надлежащем порядке. Записывать тут же неосторожные высказывания не принято, поэтому частенько в донесениях появляются ошибки, так в рассказе о меньшевистском прошлом Алдымова А. К. 1905 год превратился в 1925-й. С этой ошибкой донос и был принят к сведению младшим лейтенантом Михайловым.

Для начала неплохо, но первое время у Ивана Михайловича, задумавшего предотвращение восстания саамов и войны за независимость, никого, кроме будущего президента, в наличии не было.

Выбор у товарища Михайлова был небольшим, даже вовсе никакого выбора не было. Однако упорный труд, изучение ловозерских кадров и некоторые навыки, полученные за годы работы, помогли найти решение.

Можно даже сказать, что временами судьба шла навстречу младшему лейтенанту Михайлову, ему просто везло.

Вторая личность в правительстве — это, конечно, военный министр. В ловозерских тундрах, в селении Краснощелье, спрятав свое прошлое и никого не посвящая в планы на будущее, жил Дмитрий Сергеевич Саразкин, сын третьего и последнего министра просвещения во Временном правительстве Керенского.

Отец Дмитрия Сергеевича был человеком замечательным, с четвертого курса физико-математического факультета столичного университета был выслан за участие в студенческих кружках. После ссылки учиться в столицы не пустили, тогда отправился на юг, окончил сначала естественный факультет в Киевском университете, а потом и медицинский факультет там же. Уроженец села Дощатое из владимирской глубинки, никогда не забывал о своих корнях, что и запечатлел в дарственной надписи на своем труде, поднесенном академику Ивану Петровичу Павлову в день его юбилея. На шмуцтитуле «Судьбы фениоломочевины и оксалиновой кислоты в организме собаки» значилось: «….от Владимирского мужика Саразкина Сергея сына Петрова».

А вот зачем бы сыну профессора, выпускнику Петроградского университета, забираться в такую глушь? Да не иначе как прятаться.

Нет, от прошлого своего не спрячешься! Было дело, командовал Дмитрий Сергеевич Саразкин ротой в колчаковской армии. Чем не кандидат в военные министры?

Оказавшись в колчаковской армии, Саразкин не испытывал к Верховному правителю ни уважения, ни доверия, прежде всего как к военачальнику. Недаром же офицеры вспоминали адмирала Посьета, при Александре Третьем ставшего министром путей сообщения, злосчастным министром. Именно при Посьете количество железнодорожных катастроф росло непомерно. А осенью 1888 года на перегоне между Лозовой и Харьковом под откос полетел царский поезд, погибли люди, тридцать шесть человек. Царская семья и сам император с наследником с грехом пополам благополучно выбрались из-под обломков. Благополучно пережил катастрофу и министр адмирал Посьет. «Если наш адмирал будет таким же полководцем, как адмирал Посьет железнодорожником…» — вздыхали в минуту откровенности сослуживцы Саразкина.

Полководческой славы за Колчаком не было, а его военно-морские «успехи» были у всех на памяти.

Под блистательным командованием Колчака Черноморский флот понес самые большие потери за всю войну. За гибель не в бою, а просто на севастопольском рейде флагмана флота, линкора «Императрица Мария» новоиспеченный адмирал был отдан под суд. Морской министр Григорьев еле уговорил государя императора отложить суд до окончания войны. Ни на Каме, ни на Волге адмирал своей славы не преумножил. И на суше воевал не так чтобы успешно, даже совсем неуспешно, до Клязьмы и Москвы-реки так и не дошел. Зато в тылу наводил порядок. Разогнал хранивший остатки легитимной власти КомУч, кого надо расстрелял, на время расстрела прихворнул, на всякий случай, чтобы потомки о нем худо не подумали. Опять же, честь, дворянин, белый мундир адмирала и все такое… С людишками не церемонился, кого надо перевешал, менее виновных перепорол, явив себя настоящим военным диктатором Урала, Сибири и Дальнего Востока и вообще Верховным правителем России. А уже в 1920 году армию всесторонне блестящего адмирала и сурового диктатора темные, не знающие своего счастья поротые мужики разбили в прах. Саразкина взяли в плен с тысячами таких же, призванных омским правителем всея Руси под ружье. Бывшего командира роты, не найдя на нем никаких особенных подвигов во славу белого дела, продержали год в концлагере, а потом выпустили на все четыре стороны.

Дмитрий Сергеевич, человек совсем не воинственный, как-никак сын министра просвещения, такого насмотрелся за время службы под знаменами Колчака, что дальновидно выбрал сторону, противоположную от мест, где пришлось хлебнуть шилом патоки, а человеку с его-то профессией, геоботанику, во всякой земле рады, вот и двинул из Сибири на Мурман…

Существование, близкое к первобытному, окружало в Краснощелье двадцативосьмилетнего выпускника столичного университета, избравшего жизнь пусть и не очень разнообразную, но устойчивую, среди людей приветливых и беззлобных.

Не было у Дмитрия Сергеевича особенных иллюзий и относительно «мирного строительства», объявленного по окончании Гражданской войны, уж больно любили военную и полувоенную форму новые вожди. Видел бывший командир роты, как у нового вождя легко, в мгновение ока бывшие соратники и сторонники становятся врагами и как он с ними сурово обходится.

Всякий раз, наезжая в Краснощелье, Алексей Кириллович Алдымов уговаривал Дмитрия Сергеевича Саразкина перебраться в Мурманск, где немалые географические, картографические, селекционные и агрономические познания всеми забытого командира колчаковской роты могли найти благодатное применение. «Сам я отсюда, любезнейший Алексей Кириллович, никуда не поеду, разве что отвезут», — грустно шутил Саразкин. И отвезли. Михайлов послал за ним сержанта Шкотова, и тот привез.

Нет, не даст отсидеться затаившемуся и в Краснощелье врагу младший лейтенант Михайлов. Он и помощника будущего военного министра вычислил. В помощники Саразкину был определен Иван Иванович Артиев, служивший в 1904–1905 годах в царском военно-морском флоте прямо в Кронштадте. В чинах небольших, в основном на складе, в интендантской службе, но это уже значения не имело, хорошо, хоть такой воин сыскался. И то, что пятидесятисемилетний отставной моряк из вещевого склада учительствовал, помехой для занятия боевой должности служить не могло. Так, сам, естественно, того не ведая, стал тишайший Иван Иванович «товарищем» военного министра, как при старом режиме именовались заместители. Разумеется, в своей повстанческой деятельности Артиев, Иван Иванович, должен был на кого-то опираться при осуществлении своих далеко идущих замыслов, и опору эту далеко искать не надо, вот же трое родных братьев: Александр, Викентий и Федор. К ним же еще подверстал Иван Михайлович их односельчанина из Ивановки, Егора Канева. Не то чтобы хорошо смотрелся на какой-нибудь правительственный пост, а по простому рассуждению, если уж ехать в эту чертову даль, в Ивановку, так уж привезти оттуда побольше повстанцев, шпионов и диверсантов.