— Садись-ка, — сказал он. — Ты как же это отличилась сегодня?

Петр Васильевич говорил, а Тоня сидела потупя взор и слушала. Она видела, как через угол стола, останавливаясь и потирая задние ножки, бесстрашно ползла муха, но не смела ее пугнуть. Рябиков старался быть строгим, но вдруг понял, что Тоня его нисколько не боится, а только ждет, когда он кончит говорить. Тогда Петр Васильевич решил переменить тактику:

— Ты уже большая. Лучше бы сделала что-нибудь для общей пользы.

— А что? — оживилась Тоня и наконец согнала нахальную муху.

— Ну, например, помогла бы взрослым. Не гоняй мух, слушай.

— Хорошо, — кивнула она. — Я больше не буду.

— Что не будешь?

— Уводить девочек на экскурсию, а буду помогать взрослым.

Кажется, оба они остались довольны друг другом.

Петр Васильевич сходил на кухню, где была Аня, и сказал:

— Я с ней серьезно поговорил. Она больше не будет.

Но когда через полчаса Тоня уже спала, жарко раскидавшись на постели, Аня увидела, как он, пряча счастливую улыбку, поправлял сползшее с ног девочки одеяло.

Это был на редкость счастливый день. Домой не задали никаких уроков. В такие дни и серое небо кажется голубым, и мокрые тротуары гладенькими, как каточки, по которым можно катиться на подошвах до самого дома.

Тоня почти бежала домой. Хотелось сделать что-нибудь для всех. Хотелось не оставлять открытыми дверей, не жечь понапрасну свет в коридоре и вообще делать только хорошее.

Она разделась и пошла на кухню, чтобы отдать Василисе половину сосиски, которую принесла ей, сохранив от школьного завтрака. Но Василисы, как нарочно, дома не оказалось. Тоня была одна-одинешенька. От скуки она пробежалась по коридору и тут заметила электрический полотер, которым супруги Наливайко натирали пол у себя в комнатах. Вчера вечером Тоня видела, как этим делом занимался Евгений Павлович. Он-то и оставил здесь полотер, который теперь тихо скучал, уткнувшись в угол. Тоня посмотрела на пол в коридоре, на следы от своих ботиков и пришла к выводу, что пол пора натереть. Возле полотера стоял еще маленький черный ящичек. Провод от него шел к штепселю. А другой провод от электрополотера надо было включить в свободные дырочки в ящичке. Так — Тоня видела — делал вчера Наливайко. Еще он щелкал рычажком между ручек. Тоня нащупала этот рычажок и щелкнула им так же, как Евгений Павлович. Потом размотала черный провод, протянула его до ящичка и включила. Полотер загудел и сумасшедше завертелся на месте. Он, наверное, бы упал, если бы Тоня не успела его схватить. Она взялась за резиновые ручки, и полотер послушно и легко пополз вправо и влево по паркету. От удовольствия Тоня даже засмеялась. Пол был очень скоро натерт. Следов от ботиков не осталось. Тоня заглянула в кухню и подумала, что там пол тоже стоило бы натереть. Она отключила полотер от ящичка и поволокла в кухню. Это было совсем не легко, но она справилась.

Потом еще хотела перетащить и ящичек, но он оказался таким тяжелым, что она решила: можно обойтись без ящичка — и включила провод прямо в штепсель на кухне. Полотер взревел на всю квартиру. Но мотор погудел совсем недолго и вдруг затих. Напрасно Тоня щелкала рычажком вверх и вниз. Напрасно вытаскивала и вставляла в штепсель вилку. Упрямая машина больше не хотела гудеть. И тогда Тоня поняла, что в полотере что-то испортилось. Сперва она испугалась, а потом решила, что самое правильное — считать, будто полотер сломался сам, стоя в углу. С трудом она оттащила его на место и ушла к себе.

Вскоре захлопали двери. Потом в коридоре раздались шаги. Тоня прислушалась. «Шор, шор, шор…» — это зашлепала в своих туфлях Мария Гавриловна. А вот это — «цок, цок, цок…» — застучала каблучками Рита. Из кухни донеслись голоса. Может быть, это уже Ольга Эрастовна? Вот сейчас она придумает опять натирать пол и станет удивляться.

Пришла Анна Андреевна, посмотрела на подозрительно притихшую Тоню и отправилась на кухню.

Тоня приблизилась к двери и стала слушать, не говорят ли на кухне что-нибудь про электрополотер. Но на кухне говорили о том, что надо написать в газету, чтобы с улицы убрали пивной ларек, потому что пьяницы безобразничают и с ними нет никакого сладу. Тони это не касалось, и она успокоилась.

Пришел Петр Васильевич. В театре был выходной день, и Рябиков ходил по всяким своим делам. Теперь он вернулся, снял пиджак и переодел туфли.

— Какие дела, дочка? Есть новости?

Тоня помотала головой.

— Неужели так-то уж ничего нет нового?

— Ничего.

Рябиков взял девочку за подбородок и заглянул ей в глаза.

Тоня застеснялась и отвела лицо в сторону.

— Значит, хороших новостей так и нет. Ну, ладно. — Петр Васильевич отыскал газету и хотел с ней усесться на оттоманку. Но тут вдруг Тоня сказала:

— Есть новость. В школе не задали уроков.

— И все?

Тоня чуть вздохнула:

— И еще есть новость.

— А ну-ка!

Она перешла на шепот:

— Сломался полотер.

— Какой такой полотер?

— Которым натирают пол.

— Где?

— У нас дома. Ольги Эрастовны.

— Вот те раз! Как же так он сломался?

Тоня молчала опустив голову.

— У Ольги Эрастовны сломался?

Тоня снова помотала головой. Уши ее покраснели.

— Нет. Ее не было дома. Сам сломался.

— Как же это он так, взял и сам сломался? — Ря-бикоз отложил газету.

— Я только хотела натереть пол на кухне. Для всех.

— Так ведь там же не паркет. Тоня молчала.

— Ты что же, сама его туда потащила? — продолжал Петр Васильевич.

— Только ящичка я не тащила.

— Какого ящичка?

— А он такой маленький, черненький, — Тоня показала, какой там был ящичек.

— Трансформатор?

— Я только вставила, а он погудел и перестал.

— Ах ты техник!

— Я хотела, чтобы на кухне было красиво.

В этот момент в комнату вошла Анна Андреевна.

— Слышала новости? — сказал Петр Васильевич. — Натирала пол на кухне наливайкиным полотером и включила его без трансформатора. А он же у них старый, на сто десять, — и он рассмеялся.

Аня схватилась за щеку:

— Этого нам только не хватало! Что же ты смеешься, Петя? Что теперь люди скажут…

— Кто смеется? Я совсем не смеюсь, — лицо Петра Васильевича сделалось преувеличенно строгим.

— Как это ты так отличилась?

— Что же это, Тоня? Разке можно брать и ломать чужие вещи? — сказала Аня.

Тоня взглянула на Петра Васильевича. Может быть, здесь она найдет сочувствие. Но ни сочувствия, ни оправдания ей не было. Взрослые молчали. Плечи Тони мелко задрожали.

— Плакать поздно. Не надо было брать. Как теперь с Наливайками объясняться? Ведь ты уже большая.

— Ладно, я с ними поговорю. Но это верно. Не надо брать чужих вещей, дочка.

Рябиков погладил Тоню по голове и пальцами стер с ее щеки слезу.

Тоня уже не плакала, но, как и раньше, глядела в пол.

Аня взглянула на Петра Васильевича и, вздохнув, вышла с баночкой соды, за которой приходила.

Петр Васильевич понимал — Аня права. Понимал и казнился. Но что делать? Он не мог видеть Тониных слез. И он тоже вздохнул и сказал Тоне:

— Вот видишь?

Потом он пошел к Наливайкам и осторожно постучал в двери их комнаты.

— Да, да!.. — послышалось оттуда.

Петр Васильевич отворил двери. Супруги готовились к своему позднему обеду. Шурша шелковым халатом, Ольга Эрастовна хлопотала между столом и сервантом. Наливайко, в полосатой курточке, читал у лампы дневного света. Когда вошел Петр Васильевич, он обернулся. Кандидат любил всякие новости.

Петр Васильевич кашлянул и рассказал семейству о том, что случилось в их отсутствие.

Узнав, что новость касается порчи домашнего имущества, Евгений Павлович надел очки и снова уткнулся в книгу. Этим он как бы хотел показать, что это дело целиком компетенции Ольги Эрастовны.

— Я его возьму и починю. Может быть, только перегорел предохранитель. Она, видите ли, включила без трансформатора. Ну, и вот… — Закончил свою неловкую речь Рябиков.