— От него потребуется только стратегическое руководство, — сказал он.

— Пошли, дипломат, — Лева потянул Володьку за рукав.

На углу Фонтанки и Невского, напротив дома, в котором жил Самарин, на них налетел Рокотов. Он был возбужден.

— Ну вот, пришел моментик! Ох и дадим же мы им!.. — И он потряс своим огромным кулачищем.

— Наш Ракушка всегда был образцовым оптимистом, — сказал Лева.

— Пойдем, герой-романтик! — Ребриков стукнул Рокотова по спине.

Все вместе отправились к Чернецову, ко дома его не застали. Им сказали, что Сергей с утра ушел разыскивать друзей. Тогда позвонили Молчанову, потом Майе. Но дома никто не сидел.

— Идемте на Неву, — предложил Лева.

— Почему на Неву?

— Там всегда приходят какие-то мысли.

Спорить не стали. На Неву так на Неву… Несколько часов, всё чего-то ожидая, ребята бродили по городу. Шли на редкость переполненные трамваи. На площадках ехали люди с тюками и корзинами. Наиболее дальновидные дачники уже возвращались домой. Куда-то спешили мужчины с рюкзаками и чемоданчиками. Их провожали женщины, столь потрясенные вдруг свалившимся на них горем, что не могли плакать.

И снова бродили по городу, никак не желая расставаться, снова звонили по телефону и в конце концов отыскали Чернецова.

— Сейчас будет здесь, — сказал Володька. — Ноги длиннее Ракушкиных.

Сергей, действительно, не заставил себя ждать. Через десять минут он уже присоединился к компании:

— Молодцы, что нашли. С ума без вас схожу один.

— Так ли уж один? — улыбнулся Лева.

— Маленькая, но семья, — сказал Ребриков.

Чернецов не обижался. Казалось, сегодня ему было даже приятно это беззлобное подтрунивание приятелей.

— Ребята, давайте потребуем, чтобы все вместе? — предложил Рокотов.

— Так тебя и спросили. Вызовут по повестке и пошлют куда нужно.

— А мы добровольно, сами…

— И верно, попробуем попроситься, — кивнул Чернецов. — А вдруг согласятся?

Берман промолчал. Слишком мало было надежды на то, что его возьмут вместе с товарищами.

Вечером всей компанией пошли в Сад отдыха. Народу было больше обычного. По узким дорожкам, как всегда, одна за другой, бродили пары. Но девушки сегодня будто теснее прижимались к молодым людям, тише смеялись. Словно боялись, что это последний вечер, когда они вместе. Совсем мало в саду попадалось военных. В эту ночь впервые не зажигались фонари на аллеях, но ночь была такой светлой, что о фонарях никто и не вспомнил.

Покидали сад, когда уже окончилось эстрадное представление. Возле служебного входа на сцену толпились освободившиеся актеры. Среди них Ребриков увидел певицу Валентину Валянскую. Он хотел пройти мимо, но она узнала его и устремилась навстречу.

— Здравствуйте, как Андрей Владимирович? Как вы? Что же, ведь, наверное, забирают, милый вы мой?!

Она была так взволнована и так желала услышать что-то значительное, что Ребриков, сам не зная почему, ответил:

— Да, ухожу.

Певица тут же сунула кому-то нарядный чемоданчик, обняла Володьку и поцеловала его:

— Желаю, желаю вам… Все будет хорошо! Верьте, вернетесь героем. Я знаю…

С трудом Володька вырвался из ее объятий. Он был пунцово-красным. Ну и угораздило же его ляпнуть! Однако оказалось, сцена эта никого не удивила, и только стоявшие поодаль друзья не скрывали улыбок.

— На фронт проводила, — смущенно пожав плечами, объяснил Ребриков.

Расставаться не хотелось. Подсчитав все ресурсы, зашли в ресторанчик на Невском. Потягивая пиво сидели там до самого закрытия. Будто не надеялись быть рядом завтра. На эстраде по-обычному играл джаз. Он играл то же, что играл каждый день. Но незамысловатые мотивы сегодня казались удивительно задумчивыми и ласковыми.

— Давайте, мальчики, за тех, кто бьется там! — крикнул кто-то, поднявшись за соседним столом.

Юноши как-то смешались, порозовев, поднялись со своих мест.

— Ничего, — сказал тот же голос. — Нам тоже скоро придется.

Было уже около трех часов, когда всей компанией вышли из ресторана. Ни облачка не было на небе одной из самых коротких ночей северного лета. Вдали на клотике адмиралтейского шпиля уже засветился кораблик. Заря предвещала погожий день. Прекрасный проспект гляделся во всю свою стройную светлую даль. И вдруг, нарушая утреннюю тишину, сразу с нескольких сторон взвыли сирены. Надрывный резкий звук повис над пустыми улицами. Все, кто был в этот час на Невском, побежали в разные стороны. Каждому почему-то непременно хотелось добежать до своего дома.

Не сговариваясь, побежали и бывшие десятиклассники. В общем, они все жили рядом и теперь неслись в одну сторону. Очень скоро вся компания была уже возле ворот дома, где жил Берман.

Здесь передохнули, поглядели в глаза друг другу и рассмеялись: почему, собственно, они так бежали? На небе не было видно вражеских самолетов, и взрывов бомб тоже никто не слышал. Не очень-то они, видно, оказались большими храбрецами. Но ведь и тревога для них была первой!

И, пожав друг другу руки, друзья разошлись по домам.

Известие о начавшейся войне застало Нелли Ивановну в театре, во время утреннего спектакля.

Расчесав волосы гребнем, она разглаживала перед трельяжем морщинки возле глаз и с грустью думала о том, что уже стареет, когда вошла костюмерша Дарская и почти истерически закричала:

— Слышали, миленькая, война! Война с немцами… Радио. Вот сейчас…

Нелли Ивановна положила на столик тяжелый красный гребень и мгновенно почувствовала какую-то слабость. Она еще ничего не могла сообразить. Мелькнула мысль, что театр, вероятно, закроется, потом тут же вспомнила, что скоро должна выходить на сцену. И почему-то встал перед глазами Киев, через Крещатик идут усталые красные войска. Потом припомнился Латуниц. Прямой, стройный, во френче. Несколько минут Нелли Ивановна сидела неподвижно, глядя на шелковый футляр от духов, затем встала, тряхнула головой, как бы прогнав ненужные мысли, и быстро стала одеваться.

По длинному коридору, устланному мягкой дорожкой, бродили подавленные событиями актеры. Многие из них уже были загримированы и одеты в пестрые костюмы, когда услышали тревожное сообщение. Шла комедия Шекспира. В театре было по-летнему душно, но, казалось, духоты никто не замечал. Густой грим скрывал бледность и волнение на лицах. Говорили друг с другом мало, каждый был погружен в собственные мысли. Кто-то подошел, спросил Нелли Ивановну:

— Слышали?

И она коротко ответила:

— Да. Знаю.

Спектакль начался с незначительным опозданием. Но смех сегодня раздавался реже обычного. Да и в рядах оставалось все больше и больше незанятых мест.

К третьему акту приехал Долинин. Он был преувеличенно серьезен. По-обычному очень тщательно одет в черный, отлично сшитый костюм.

В антракте в актерском фойе вокруг стола, покрытого красным бархатом, собрались все, кто служил в театре. Явились и незанятые в утреннем спектакле.

Долинин отпил воды и обратился к труппе с коротким словом.

Он говорил о том, что настал решающий час для страны, что теперь винтовку возьмут все: инженеры, ученые, актеры, — и враг будет разгромлен. Призывал к спокойствию и самообладанию, хотя сам заметно волновался, заявил, что первым включает себя в число добровольцев, идущих на фронт.

Актеры слушали молча. Справа у дверей толпились музыканты, рабочие сцены, реквизиторы.

Речи были немногословны. В победу верили все. Хромой бутафор Алексеич вдруг рассказал, как гнали «германа» под Ригой в шестнадцатом году, сообщил, что у него три сына в армии.

Любимица публики, пожилая актриса говорила о том, что и женщины не будут в стороне в этой войне.

Последний акт играли торопливей, чем обычно. Два раза опаздывал оркестр, и музыканты виновато улыбались.

После спектакля Нелли Ивановна ехала домой вместе с Долининым. На солнечных улицах было много народа. Оглушительно гремело радио.

Всю дорогу они оба молчали. Молчал и шофер. Наконец Долинин неожиданно сказал: