— Возничий!

Ответа не последовало. Возничий, видимо, задремал.

Потом кто-то тихо спросил из-за дерева;

— Вы, госпожа?

— Иди сюда! — приказала Нилуфар.

— Кто это? — спросил поэт.

— Моя единственная опора, ведь тебе я пока не доверяю, — ответила Нилуфар.

Из темноты вышла молодая женщина. Это была Хэка. Она неодобрительно поглядела на обоих.

— Это я! — сказала Нилуфар. — Не бойся!

— Куда поедет госпожа?

— Никуда! Я скоро приду. Подожди меня здесь. Не тревожься. Нилуфар не так глупа, чтобы желать себе погибели. Но не уходи далеко, Хэка. — И, обернувшись к Виллибхиттуру, она ласково сказала: — Идем, поэт!

Луна давно сияла в небе. Близилось время полнолуния, когда ночное светило становится еще прекраснее. Чудесная сила заключена в его лучах… Весь мир купается в его свете, как в молоке. И все кажется чистым и священным. Жена владыки Египта омывается в молоке от тысячи буйволиц, и днем никто не может сравниться с ней в блеске и нежности тела. Но в лунном свете многие тысячи женщин становятся подобными ей, словно украв у неба блистательную красоту.

Повеял прохладный ветер, неся с собой свежесть и успокоение. Дрожит листва, засеребрились купы деревьев. Можно ли противиться очарованию ночного безмолвия?! Как алмазы сверкают листья священного дерева пипал. Небо залито молочным светом. Робко мерцают звезды-карлики, разбежавшиеся по небосводу, завидев сверкающую колесницу ночного светила. Только Рохини[8]-красавица позволила остаться рядом с собой. И в такую ночь в душе неизбежно возникает тревога. Тревожно бьется сердце, стремясь слиться с другим, таким же горячим сердцем.

Виллибхиттур, задумавшись, шел за Нилуфар. Куда теперь устремится поток его жизни? Тело его изранено, страждет душа, залитая мутной пеной сомнений; один за другим полопались, как пузырьки на поверхности воды, все его желания, и — опять нет ничего. Лишь вечный всепожирающий пламень горит в его душе. Чего он достиг, покинув дом? Наверное, у матери глаза опухли от слез. Сын, ослепленный страстью, покинул ее, стал бродягой.

— Куда мы идем? — спросил поэт.

Вместо ответа Нилуфар крепко сжала его руку. Мужчина сильнее женщины, но она знала, что если женщина ласково и доверчиво жмет мужчине руку, тот покоряется ей, по его телу пробегает искра желания, и вот он уже сам стремится к забвению…

— Госпожа! — снова спросил Виллибхиттур. — Куда вы меня ведете?

Нилуфар засмеялась.

— Что тебя страшит? Ты робок, как малое дитя! Успокойся, я потеряла все, но не сердце. Это те звери захватили все и потеряли сердце. Ты их не боишься, почему же тебе страшна я, слабая женщина?

— Дальше я не пойду! — решительно сказал поэт и остановился. — Вы прекрасны, как само будущее, но кто дал вам право на привязанность и нежность ко мне?

Нилуфар не сразу нашлась что ответить.

— С первой нашей встречи у бассейна, — сказала она наконец, — я почувствовала в тебе близкого человека. Не знаю почему, но с тех пор я стремилась к тебе. Ты говоришь о праве! Если бы я имела его, то разве смог бы ты сейчас говорить со мной столь бессердечно?! Нет, ты нетерпеливо ждал бы моих слов, а я, наверное, молчала бы…

Виллибхиттур рывком освободил свою руку и отступил назад. Нилуфар гордо выпрямилась. На мгновение листву раздвинул ветер, и белки глаз египтянки зловеще засверкали в лунном свете. Она враждебно засмеялась. Но вдруг смех ее оборвался. И тогда поэт вздрогнул всем сердцем. Ему почудилось, что египтянка, околдованная светом луны, в непреодолимой страсти тянется к нему… Казалось, она вот-вот бросится к нему в объятия!..

— Что с вами, госпожа?

Нилуфар словно окаменела.

— Что с вами? — повторил так же участливо поэт, положив ей руку на плечо.

От его прикосновения Нилуфар неожиданно сникла.

— Поэт! — сказала она тихо. — Редко бывают в жизни такие мгновения, но они утоляют извечную жажду сердец…

Рука Виллибхиттура упала с ее плеча. Запинаясь, Нилуфар продолжала:

— Я люблю тебя! Через многие муки страсти прошла я, но ты ни разу не взглянул на меня с нежностью… Если ты настоящий поэт, то почему стоишь как каменное изваяние? Почему не стремишься спасти гибнущего на твоих глазах человека?..

Нилуфар опустилась на землю. Уронив голову на колени, она заплакала. Виллибхиттур растерялся. Этого он не предвидел. Что делать? Уйти? Но как оставить плачущую женщину? Ее всхлипывания звучали, как свист водяной змеи. Боль выливалась из души Нилуфар бурным ручьем — так льется по открытому желобу вода, нашедшая себе выход.

— Госпожа! Идемте туда! — нерешительно предложил поэт. — Там светло…

Нилуфар подняла глаза.

— Для меня везде теперь мрак!

Что можно было возразить ей? Только тот отличает мрак от света, чья душа еще в смятении. Счастливая, Нилуфар видела бы счастье и в темноте, а теперь для нее, покинутой, любой свет был черной могилой…

— Госпожа! Вам надо успокоиться, — сказал поэт. — Я вас провожу!

Но Нилуфар, протянув к нему руки, воскликнула:

— Иди ко мне! Ну иди же!

Это был призыв женщины, такой страстный, такой открытый!

Виллибхиттур беспомощно опустился на землю. У него кружилась голова. Нилуфар подвинулась к нему и взяла его руки в свои. Ах, какие у нее нежные, теплые, волнующие ладони!

Я люблю тебя, поэт, — проговорила она.

— Вени говорила мне то же! — прошептал Виллибхиттур.

— Но за славу поэта люблю я тебя, — снова заговорила египтянка. — Не за богатство, ведь ты беден. Мы оба брошены, отвергнуты. Но мы должны сделать свою жизнь счастливой! — Она склонилась к нему: — Виллибхиттур! Бежим отсюда!

Поэт вдруг горько рассмеялся. Нилуфар резко отстранилась.

— Чему ты смеешься, поэт?

— Что же мне еще остается? — И он снова засмеялся. — Куда мы уйдем, госпожа? Вы сейчас в гневе. Манибандх любил вас, не правда ли? А теперь на него нашло ослепление, и вы хотите отомстить ему!..

— Виллибхиттур! — воскликнула Нилуфар, закрыв ему рот ладонью. Она решительно встала и сказала: — Мне пора! Я должна уходить. Но обещай мне, что придешь завтра на берег Инда.

Виллибхиттур не отвечал.

— Обещай! Ты должен прийти!

— Я приду, госпожа! Я непременно приду завтра на берег Инда!

— Ты обещаешь?

— Да, госпожа! Теперь я не боюсь вас. Страдание ваше стало мне понятно. Я непременно приду!..

В радостном порыве Нилуфар обняла поэта, и Виллибхиттур на мгновение ощутил сладостную дрожь ее тела.

— Нет на земле равного тебе!.. — взволнованно говорила Нилуфар. — Я верила, что ты не оставишь без ответа мой горестный зов. Иначе бы я молча страдала, ничем не выдавая своих чувств…

Взявшись за руки, они пошли обратно в храм. Нилуфар постепенно успокаивалась. Виллибхиттур снова погрузился в свои бесконечные размышления.

Вдруг Нилуфар сказала: «Смотри!» Они остановились в тени гигантской статуи, чтобы их не могли видеть пирующие. Но предосторожность была излишней. Разгулявшиеся горожане с трудом узнавали друг друга. Шумерские воины покачивались на своих ложах. Купец из Хараппы спал, уронив голову на грудь Вени. Та тоже впала в беспамятство. Манибандх смеялся, оглядывая гостей затуманенным взором. Кто-то дико хохотал, вскрикивая:

— Э-э-э-й, гражда-а-ане-е Мохенджо-о-о-Да-а-ро-о!

И всем казалось это очень смешным.

А рабы и рабыни подносили все новые и новые кувшины с вином, разливая его по чашам. Лишь великий царь йогов по-прежнему сидел в глубоком раздумье. Его сосредоточенное лицо, словно единственная надежная крепость в этом непостоянном мире, напоминало о других, высших силах. И казалось, что все это греховное торжество было возможным только благодаря его бесконечной снисходительности.

Тандра, жена виноторговца, запуталась рукой в ожерелье эламского жреца. Наконец она порвала нить, и крупные жемчужины рассыпались по помосту. Ударив жреца по щеке, она закричала:

— Прочь, дуралей, ты даже пить не умеешь!