Генри слушал и находил, что это правильно. Ведь Генри каким был, таким и остался — сверхмехаником с умом упрямого фермера.

Теплым весенним вечером перед заходом солнца автомобильный король прогуливался по саду своей фермы и любовался своими птицами. Здесь он построил две тысячи птичьих домиков с электрическим отоплением и водопроводом. Сюда он выпустил триста восемьдесят пар английских певчих птиц и потом семьдесят пять пар куниц. Его интересовало, сколько из птиц остается зимовать в этих роскошных жилищах и сколько возвращается каждую весну. Он пересчитывал их, и эти подсчеты интересовали его не меньше, чем ежедневные сводки о продаже и выпуске его машин.

В это самое время Том Шатт поджидал свою жену в одном из тех рабочих кафе, где можно получить кофе с пончиками или даже яичницу с чем-нибудь и есть, поставив поднос на широкую ручку кресла. Том должен был выступать на митинге. Делл, которая при нем не показывала виду, но смертельно боялась за него, никогда не пускала его одного. Сейчас же после работы она встречалась с ним и уже не отходила от него.

— Я всегда могу поднять крик, — говорила она.

В семь часов появился камердинер Генри и напомнил ему, что пора одеваться. Автомобильный король, ворча, направился к дому, он терпеть не мог светских церемоний; за всем этим приходилось следить его жене. Но это был особый случай — званый обед в одном из тех старинных семейств, которые обладали в Детройте положением и состоянием еще в те времена, когда Генри Форд был фермером-подростком, учившимся разбирать часовой, механизм. Теперь он стал во сто раз богаче их, но он все еще смотрел на них с тайным благоговением и уступил их просьбам показать им веселье старого времени, которое он старался возродить в Америке.

В это самое время Том и Делл доедали свой двадцатипятицентовый ужин, и Делл с нетерпением поджидала двух друзей, обещавших заехать за ними. Машина Тома была двухместной, и его жена всегда старалась, чтобы кто-нибудь сопровождал их на митинг в другой машине. Она избегала говорить об этом, чтобы не волновать своего мужа, но она постоянно вспоминала организатора, который был убит год назад, и того, которого застрелили недавно.

В половине восьмого Генри с женой сели в свой лимузин. К счастью, он купил завод "Линкольн" и таким образом для поездок имел комфортабельный автомобиль собственного производства. Шофер закутал им ноги пледом, они уселись поудобнее и покатили в фешенебельный район Гросс-Пойнт.

— Я насчитал семь коноплянок, — сказал Генри. — Интересно, не потомки ли это той пары, что свила гнездо над нашей дверью? Давно ли это было? Двадцать два года назад, — ох, как время летит! Интересно, сколько лет живут коноплянки? Я закольцую нескольких птенцов в этом году.

В это самое время Том с женой в сопровождении своих друзей приехали на место митинга, поставили машины и заперли их. Зал помещался во втором этаже над фуражной лавкой; прямо перед ней был уличный фонарь, и поэтому здесь почти никого не было. Со двора в зал вела лестница, и там мужчины и женщины, закрыв лицо носовыми платками, гуськом подымались по ступеням и в темноте пробирались на свободные места. Почти все они были фордовские рабочие; в числе их были и те, которым шестнадцать лет назад Генри заявил, что они могут, если хотят, иметь профсоюзы.

Генри Форд гордился тем, что он никогда не опаздывает. Ровно в восемь часов он и его жена вышли из лимузина, остановившегося у ярко освещенного подъезда особняка; не такого роскошного, как особняки автомобильных и финансовых королей Детройта, но имеющего то преимущество, что ему было почти шестьдесят лет. Лакей в черной ливрее помог им раздеться и проводил в гостиную, старинная мебель которой радовала сердце коллекционера. Их приветствовали старики хозяева с сыном и невесткой — сдержанно и любезно. Фермерский сын был польщен.

В это время председатель митинга говорил, что в этом мире все свободы были завоеваны борьбой. Права, которыми пользуются сейчас американцы, принадлежат им потому, что были люди, готовые драться и умирать за них. То же будет и с правами рабочих; промышленный феодализм нельзя победить без борьбы, без героев, готовых жертвовать собой во имя общего дела.

В четверть девятого гостям подали коктейли; одни были приготовлены с бакарди, другие с томатным соком. Генри и его жена предпочли последний. Стол украшали самые разнообразные закуски: паштеты, намазанные на гренки, икра на ромбовидных ломтиках хлеба, анчоусы на черном хлебе, кусочки ветчины и крошечные сосиски на деревянных палочках, — одним словом, столько всяких изысканных кушаний, что глаза разбегались. Закуска была острая и возбуждала аппетит.

Председатель представил собранию докладчика, бывшего фордовского рабочего, занесенного в черные списки. Председатель хотел добавить, что он к тому же и сын фордовского рабочего, но Том просил не упоминать об этом. Он сказал, что докладчик из рабочей семьи, что его отец и дед перенесли те же невзгоды, которым рабочие Детройта решили теперь положить конец.

В половине девятого шестнадцать гостей разместились в столовой, со стен которой портреты предков, писанные масляными красками, взирали на благородное изящество сервировки. Стол был накрыт тонкой скатертью, напоминающей кружева, сквозь нее просвечивало полированное красное дерево. По скатерти были разбросаны тепличные розы, на них падал мягкий свет от высоких свечей в серебряных подсвечниках. Старинный граненный от руки хрусталь и фамильное серебро с монограммами были расставлены и разложены в надлежащем порядке. Короче говоря, обед был сервирован согласно старинным традициям под наблюдением хозяйки, которая с детских лет знала, как это надо делать, и так вышколила своих слуг, что все происходило бесперебойно, как работа на усовершенствованных станках Генри.

Том Шатт сообщал своей невидимой аудитории элементарные сведения об условиях, в которые поставлен рабочий класс под властью капитала. Они противостоят гигантским капиталистическим объединениям — крупным заводчикам, — сказал Том, стараясь избегать ученых слов, к которым привык в колледже. Действуя в одиночку, вразброд, рабочие беспомощны. Вследствие массовой безработицы заработная плата будет падать все ниже, пока уровень жизни американских рабочих не сравняется с уровнем жизни китайских кули; они будут выбиваться из сил, как рикши, и к сорока годам изнемогут и состарятся. Есть только один путь спасения от такой участи — объединиться и противопоставить монополии хозяев свое единство.

Перед хозяйкой, готовившейся к званому обеду, стояла своего рода проблема. Она знала, что ее именитый гость по происхождению простой американец, как и ее давно умерший дед. Она сомневалась, оценит ли он искусство ее повара, и была уверена, что он не знает, как произносятся французские названия блюд. Поскольку после обеда собирались танцевать старомодные американские танцы, то подавать следовало бы старомодные американские кушанья. Но как угощать такими кушаньями, чтобы это не показалось, как бы сказать… нарочитым? Она спросила своего почтенного дядюшку, что их предки ели вместо салата, и он ответил: "Ботву брюквы и запивали настойкой из брюквы". Но на это она не решилась и успокоила себя мыслью, что сливы авокадо растут во Флориде. Объяснять этого не пришлось, потому что мистер Форд, занимавший почетное место по правую руку хозяйки, кушая салат, рассказывал про своих английских птиц.

Том Шатт разъяснял своей невидимой аудитории, какой ступени развития достиг крупный капитал. Автомобильная промышленность обладает такой производственной мощностью, что способна выпускать вдвое больше автомобилей, чем может купить американский народ. Три крупнейших автомобильных промышленника так свирепо конкурируют между собой, что выжидают с производством новых машин до последней минуты, каждый опасается, как бы его шпионы не проморгали каких-нибудь новых усовершенствований у конкурентов, не позволили бы им обставить его. Таким образом, вся годовая работа проводится в два-три месяца; в это время рабочих нахлестывают, как лошадей на скачках, а затем их выбрасывают с завода, и они стоят в очередях за чашкой похлебки.